Аудио |
|
Скачать .mp3 |
Отче, тридцать лет прошло с того момента, когда Вы пришли в Управление Федеральной службы исполнения наказаний, с тем чтобы каким-то образом началось тюремное служение у нас в Санкт-Петербурге.
– Это был год, когда праздновали 1000-летие Крещения Руси. Я никуда сам не ходил, меня Господь призвал. Потому что была еще советская эпоха, и инициатива со стороны священников или людей Церкви не поощрялась. Тогда, при советской власти, был такой закон: если тебя спрашивают – отвечай, а вот если ты спрашиваешь, то ты пропагандируешь религию и достоин определенного ограничения. Я был тогда ректором духовной академии; уже вовсю праздновали 1000-летие Крещения Руси, и в обществе появились признаки того, что лед тронулся, все как-то стало по-другому.
Мне позвонил Сергей Михайлович, начальник колонии №5 Металлостроя, и говорит: «Вы выступаете на встречах (а я тогда выступал на разных встречах), не могли бы Вы приехать на встречу с нашими осужденными?» Я ему ответил, что готов приехать – при условии, если мне разрешат (а тогда был уполномоченный Совета по делам религий, такое недремлющее око по отношению к Церкви). «Вот согласуйте, и я приеду». И он сам все согласовал; мне уполномоченный позвонил, что могу ехать, что меня там ожидают. И в ноябре 1988 года (как раз тридцать лет уже прошло) я впервые переступил вот эту заградительную черту (там пропускная система), сначала встретился с начальством, потом с теми, кто их опекает, а потом со всеми осужденными. А тогда в колонии было почти 2,5 тысячи человек. Клуб был человек на триста, он был полон, и на площади стояли. Все-таки впервые появился священник. Это было событие, и я считаю, что это действительно знаменательное событие. Поэтому в связи с этим мы отмечали его недавней службой, я издал специально по этому поводу книжку. Тридцатилетие – это все-таки значительная дата.
Я, к своей радости, услышал, что Киево-Печерская лавра тоже отмечает свое тридцатилетие, потому что тогда ее как раз вернули верующим на Украине. Это же все-таки 1988 год… Но я почувствовал, что тогда Господь меня туда призвал, и с того времени до сих пор я действительно там и совершаю, как могу, свое служение.
– Сейчас там действительно стоит благолепный храм, и кажется, что он стоял там всегда. Я понимаю, что само появление храма в исправительной колонии – это действительно очень важное дело. Интересно побывать там и увидеть этот настоящий, полноценный храм, который живет своей ежедневной жизнью, потому что я знаю, что там заключенные могут молиться с 7.15 утра и до 20.15 вечера каждый день. Скажите, с самого начала там было много православных христиан, которые сразу стали служить (петь и так далее)?
– Когда у меня спрашивают, видел ли я чудеса в своей жизни, я всегда отвечаю: явное чудо, что в колонии существует такой настоящий и прекрасный храм. Тогда осужденным не разрешалось носить крестик, иметь молитвословы. При советской системе нельзя было носить крестик, иметь какие-то религиозные книги – это было антисоветчиной. Я помню, ездил в зарубежные поездки, а когда возвращался оттуда, меня всегда спрашивали: у Вас есть недозволенная антисоветская литература? Имелось в виду, есть ли у меня Библия, Евангелие. А уж для заключенных это было совсем запрещено. И на первой же встрече я общался с ними два часа, они задавали всякие вопросы, я рассказывал. И я помню, что был тогда в таком затруднении: как к ним обращаться? Братья и сестры? Вроде сестер нет. Товарищи? Но в советской системе нельзя было называть осужденных товарищами.
– Граждане осужденные.
– Граждане? Ну как священник так скажет? Господь меня вел, и я просто на каждом шагу это чувствовал. И я думал, как же мне поступить так, чтобы и их не унизить, не оскорбить, и в то же время остаться самому на своем уровне. И я тогда обратился: дорогие братья. Пошла беседа. Я сказал, что мы все люди грешные, это нас роднит, что грех – это духовная болезнь. И это меня вывело на уровень доверительной беседы. В конце, помню, Андрей Берзин, высокий такой, в той системе его называли «пахан» (есть гражданское начальство, а у них свое), меня спрашивает (а рядом со мной сидел начальник): «Вы ответите на вопрос, который я задам, но только «да» или «нет», без всякого раздумья?» Я говорю: «Если два часа отвечал, то, наверное, отвечу». Тогда он говорит: «Мы хотим, чтобы здесь был храм, мы будем его строить. Вы поддержите нас или нет?» Я говорю: «Да, конечно, поддержу». А они тогда к начальнику: «Сергей Михайлович, а Вы поддержите?» Представляете, начальник, член партии, естественно, – и строить храм. Он говорит: «Надо подумать, это ж не так просто». А они все зааплодировали: батюшка нас поддерживает, мы начнем.
Я вернулся в академию, и, конечно, мне звонит уполномоченный: «Вас послали ответить на вопросы, а Вы сразу храм строить собрались». Поэтому это действительно чудо, что храм стоит. И Господь все время помогал. Но мы шли всегда как по минному полю. Потому что это очень деликатная область. Я до сих пор не позволяю себе какой-то расслабленности, всегда надо быть начеку.
– Вопрос телезрителя из Санкт-Петербурга: «Я веду переписку с женщинами, находящимися в заключении. Это женская колония ИК-3 по городу Усть-Лабинск, Краснодарский край. Храма у них нет, у них молитвенная комната, и я понимаю, как им не хватает встреч с батюшкой. Батюшки нечасто к ним приходят, а они очень сильно в этом нуждаются. Как вообще обстоят дела с храмами в колониях? Я просто не знаю, в каждой колонии или в большинстве колоний есть православные храмы? И как находящимся в заключении не терять надежду? Чтобы у них не терялось вот это богообщение, связь с Господом… Посоветуйте, пожалуйста».
– Я Вам скажу, что подписано соглашение Святейшим патриархом Алексием (и мне кажется, что и Патриарх Кирилл тоже его возобновил) с управлением всеми колониями, что в каждом заведении, будь то следственный изолятор или колония, должен быть храм или часовня. И нужно обращаться к своему правящему архиерею; в каждой епархии есть свои отделы. К каждой колонии должен быть прикреплен священник с благословения, специальным указом. Это сначала было сложно, а сейчас в нашей епархии, даже в нашей митрополии, во всех колониях или изоляторах есть часовня или молитвенные дома.
Во всяком случае, я не знаю, почему у них там такая проблема. Может, священник не так часто приходит, но хотя бы раз в две недели, мне кажется, это обязательно. У нас, в нашей колонии, каждую неделю совершается служба. Кроме того, храм построен, и мы специально сделали там расписание, он с семи утра до девяти вечера открыт. Я понимаю, что там свой режим. И мы этот режим не пытаемся разрушать. Но те, кто хочет, кто может, могут прийти помолиться или вместе, или поодиночке. У нас это отрегулировано. Думаю, это зависит от местного архиерея все-таки и от священника, от того храма, который он окормляет (как правило, это ближайший храм к данному учреждению). Но я думаю, что это возможно.
У нас в храме совершается и утренняя, и вечерняя молитва; те, кто может, – приходят, сами читают. Раньше я с хором туда ездил, возил хор, а сейчас сами осужденные, которые присутствуют, поют. Конечно, это не какие-то музыкальные произведения, но поют с душой, и я там с радостью всегда служу. Когда я служу в соборе, у нас там большой красивый хор, все это прекрасно, но там своя духовная атмосфера, она создает особые чувства. Я в этом убеждаюсь, насколько мудро и правильно поступает наша Церковь, когда возводит такие красивые храмы. Не случайно же сказано: православный храм – это окно в небо, там человек ощущает себя совершенно в другом пространстве. И я вижу, как это работает. Поэтому надеюсь, что у вас все-таки этот вопрос решится.
– Очень долгое время отношение к заключенным в нашем обществе было, мягко говоря, негативным, вплоть до антагонизма. Потом наступило время, когда, наоборот, общество стало их не только жалеть, но и даже как-то восхвалять. Вспомним эпоху, когда из каждого такси обязательно звучал шансон. Поэтому действительно в нашем обществе отношение к заключенным было всегда разным. А сейчас, как Вы считаете, какое отношение к заключенным в нашем обществе?
– Насколько я знаю, до революции тоже ведь всегда относились с каким-то состраданием к каторжникам, хотя считалось, что они преступники, но все-таки воспитывалось какое-то чувство сострадания. У нас в советское время осужденным нельзя было крестик носить, нельзя было товарищами их называть. Вообще все нормальное, человеческое им было запрещено. Естественно, и в общество этот термин «враг народа» глубоко проник и вогнал в людей чувство страха, боязни; действительно, эта система была очень страшная и неоднозначная. А потом, когда произошла перестройка, появилось какое-то чувство пиетета, что ли. Потому что появились борцы за права человека, вся эта система ценностей поменялась, какая-то другая шкала стала внедряться. Появилось чувство уважения или сострадания. И на первых порах, первые десять лет, пока мы там строили храм, существовал и родительский комитет, и все остальное, и как-то было отношение с пониманием.
Сейчас, поскольку какая-то борьба идет, все время эту систему пытаются дискредитировать, обвинить в жестокостях (и, наверное, там есть какие-то серьезные злоупотребления), но тот фон, который создается, и вот это противопоставление, что есть осужденные, а есть другие, вносят свой негативный момент. Конечно, система требует более активного нашего участия. Мое отношение здесь и мой ответ: нужно подходить все-таки более разумно к этому, более сострадательно и с пониманием. Главное – вместе надо искать правильное решение вопроса.
– Вопрос телезрительницы из Санкт-Петербурга: «Как сказывается посещение тюремного храма, участие в жизни общины на обычной, ежедневной жизни заключенного? И какое после этого к нему отношение у других заключенных колонии? Есть ли шанс, что члены общины храма могут стать неким маяком, примером для других, свидетельствующим о том, что и в тюрьме возможна другая жизнь? И еще я хотела спросить: за время Вашего служения какие были самые яркие примеры изменения жизни тех, кто посещал храм, после того, как они выходили из тюрьмы?»
– Значение храма для их повседневной жизни? Да, я Вам скажу, я наблюдаю тех, кто действительно ходит в храм, переступает его порог с желанием не только помолиться, но и как-то посмотреть на себя с других позиций. Я Вам приведу конкретные примеры. Для меня самое трудное в колонии – исповедовать молодых людей. Когда мы начинали, там было более старшее поколение, а сейчас в основном молодежь сидит. И вот самое трудное для меня дело – это исповедовать молодого человека, который, чувствуется, родился в агрессивной среде, рос в такой среде и усвоил такой принцип, что все в жизни нужно добывать кулаками, силой защищать свое бытие в обществе. Когда он переступает порог храма (все-таки сердце у него чувствует, что что-то в его жизни не то, он же тянется к храму Божию) и я начинаю его спрашивать, он понятия не имеет не то что о заповедях, вообще о том, что есть другой образ жизни, кроме агрессивного, что есть положительный образ жизни и что есть понятие о грехах. А он даже не понимает, что он нарушил, если в его жизни был один закон: его угнетали – он сопротивлялся, был агрессивным; общество очень агрессивное.
Но, с другой стороны, многие ходят к нам искренне и последовательно; я знаю много примеров... У нас даже был такой пример: человек сидел несколько лет, а потом, когда мы построили храм, был там алтарником. И когда пришел срок ему освобождаться, он попросил меня походатайствовать, чтобы его там оставили. Я пришел к Сергею Михайловичу, он говорит: такого не может быть, у нас нет такого в законе, это невозможно. То есть так человеку понравилось здесь, что он хотел бы остаться при храме. Он и работал, и в храме был у нас пономарем. Понимаете, я убеждаюсь, что храм – это великое дело. Если человек в храме нашел себе духовную точку опоры, внутреннюю, он потом в жизни находит себя. Я не хочу сказать, что очень многие или все исправляются. Но у нас все-таки большой процент тех, кто исповедуется и говорит, что достоин наказания (но не такого жестокого, может быть), человек понимает, что Господь его испытывает. Я всегда им прививаю понятие о том, что Господь никого не наказывает. Потому что когда вы считаете, что вас наказывают, вы будете всегда искать врагов. А когда Господь испытывает, послал сюда на испытание – проходи его, закаляйся. У них жизнь начинает по-другому строиться.
– Другой акцент совершенно.
Вопрос телезрительницы из Белгородской области: «Я переписываюсь с заключенными, которые пожизненно сидят. Меня интересует, как с ними общаться, чтобы это общение было искреннее и с моей стороны, и с их стороны? И второй вопрос: как мужественно перенести все скорби? Что такое мужество в повседневной жизни в наши дни?»
– У меня был опыт общения с теми, кто приговорен к пожизненному заключению, я с ними общался. Они тоже люди. Все-таки как бы мы ни смотрели, они же образ Божий, у них тоже есть это чувство, они стремятся к общению. Я тоже состоял с некоторыми в переписке, и как-то хочется им помочь. Но я все-таки рекомендую Вам быть осторожной. Я думаю, что у всех этих людей, которые попадают пожизненно, совершают такие тяжкие преступления, все-таки что-то со здоровьем и с психикой есть, они все-таки больные люди. А с больными всегда врачи обходятся очень осторожно.
А что касается мужества сегодня, так в том и состоит наше мужество: Господь дал нам возможность быть мудрыми. Будьте мудры, как змеи, и кроткие, как голуби. Надо все-таки везде проявлять твердость, последовательность. Если уж Вы занимаетесь добрым делом, то нужно им заниматься действительно от души, ни о чем не сожалея; помогать как-то письмами, или вещественно, или какими-то другими способами. Но главное – быть последовательным в том, что мы христиане, нам Господь сказал творить добро и быть такими, какими Он нас сотворил, по образу и подобию Своему. И это нужно как-то в себе мужественно поддерживать на виду. Да, сказано творить втайне, но все-таки по плодам вашим узнают вас. Нужно это каким-то образом делать так, чтобы люди видели, что Вы хотите сами быть последовательным и добрым человеком. И нужно постараться им помочь. Никогда не надо человека ставить в униженное положение – вот что самое главное.
– Вопрос телезрителя из Воронежа: «Когда идешь или проезжаешь мимо храма, стоит ли напоказ креститься или можно про себя как-то помолиться? И еще один вопрос. Заключенные, как правило, в наколках. Как этот грех рассматривается? В Ветхом Завете сказано про это. Но ведь они же исправляются потом».
– Можно, проходя мимо храма, перекреститься и мысленно, и видимо. Это уже зависит от обстоятельств, от человека. Все-таки форма не имеет значения. Главное, Вы должны чувствовать: Вы проходите мимо святого места и в этом святом месте совершается молитва. Это главное. А сделали Вы крестное знамение тайно или явно, это не настолько существенно, хотя и важно.
Что касается осужденных – да, там действительно есть люди с разными наколками. Но есть принцип икономии. Есть каноническое правило VI Вселенского Собора, которое говорит о том, что не надо гнать человека по стремнинам отчаяния. Если человек действительно совершил какой-то грех, сразу его не отмоешь. И если священник или каждый из нас еще начинает этим грехом, как палкой, человека еще больше прибивать, тот впадет в отчаяние, его здоровье подорвется. А мы – как врачи, и я к ним подхожу все-таки снисходительно.
Я вижу, когда у них и на руках что-то. Но если я не буду их причащать, то совсем другой будет миссия храма. Моя задача – исполнить заповедь Иисуса Христа, завет, который Он нам дал: «Грядущего ко Мне не изжену вон». Если меня Господь послал туда, если мы построили там храм, то этот храм действительно призывает всех. Сказано ведь Господом: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные». Я не считаю, что я вправе отбирать это... Там уже Господь разберется, все-таки мы не должны у Господа отбирать Его суд и Его милость, милосердие.
За это время я убедился, что там все-таки нужны и мудрость, и милосердие, чтобы храм и мы вместе с ним подавали людям какую-то надежду. У нас там все-таки действительно сложная ситуация. Было время (у меня такое впечатление, что я все-таки изжил там эту практику), среди осужденных была такая категория людей, которые назывались «опущенные», они не должны были вместе со всеми есть из одной посуды и прочее. И когда я пришел туда и стал совершать литургию, исповедовал, один человек ко мне подошел последним исповедоваться (мне там отдельную комнату выделили). Я говорю: «Теперь к Евангелию приложись и ко кресту». Он отвечает: «Я не могу». – «Как это? Мы только вдвоем здесь». – «Не могу». Он взял свой крестик, который у него на шее был, и поцеловал. – «Никто ж не видит». – «Нет, не могу». Оказывается (я потом узнал), если бы он только прикоснулся, его бы убили. Вот такой жестокий закон был.
Я тогда всем собравшимся в общине сказал: «Если вы хотите, чтобы здесь была Церковь в своем полном значении, чтобы таинства совершались, вы должны изжить в себе это чувство, что делите людей на чистых и нечистых, достойных и недостойных». Сначала ко мне подошли те, кто верховодит. Я им сказал: «Я не сдамся. Или не буду совершать литургию. Хотите – буду ходить и совершать литургию, нет – значит, вопрос исчерпан». И подействовало. Эта дурная практика исчезла. Там есть очень серьезные моменты, когда вы стоите один на один с Господом и перед вами неожиданные ситуации. Я ж не знал, что у них такое есть. А там каждый раз возникают такие ситуации.
– Вопрос телезрителя из Санкт-Петербурга: «В настоящее время из средств массовой информации мы практически ежедневно узнаем факты, которые происходят в местах лишения свободы. О том, что, во-первых, среди осужденных творятся всякие непонятные для обычного человека вещи, там издеваются, живут по таким законам, что даже у зверей более гуманное отношение, присутствуют всяческие извращения.
И те, кто имеет серьезные преступные связи и финансирование, там на особом положении. Вы, наверное, знаете, что сейчас обсуждается: в Интернете выложили кадры, как они там живут, как будто бы в номере четырехзвездочной гостиницы. С другой стороны, мы слышим о том, как администрация в некоторых колониях издевается над осужденными; бесконечное количество жалоб от родственников, никто не помогает, к больным относятся так, что люди там умирают. Имея такой огромный опыт, на примере своего служения скажите: Вы как-то оказывали влияние, помощь в таких случаях и был ли какой-то от этого результат?»
– Многое из того, что говорится в печати, иногда все-таки слишком преувеличено. Я не знаю, может быть, это есть где-то в других колониях, но в нашей, знаю, есть напряжение между теми, кто там работает, и теми, кто там находится. У меня есть такой опыт, когда ко мне обращаются за помощью, за рекомендациями. У нас такое правило: если человек при храме (например, в течение года ходит, читает, молится), мы видим, что он исправляется (по исповеди можно убедиться, что он действительно меняется), тогда я пишу ходатайство, чтобы при рассмотрении его вопроса о помиловании это учитывалось. И моя характеристика учитывается, но это при условии, что человек действительно меняется.
Были случаи, когда я за человека ходатайствовал, а он потом не оправдывал мое отношение к нему. Но таких случаев было не так много. В самом начале ко мне просто хлынуло много осужденных с ходатайством о помиловании. Я пошел к начальнику, говорю: все жалуются, что и жестокость, и строгость, может быть, можно каким-то образом изменить отношение, чтобы снять это сильное напряжение между осужденными и начальством... А он мне очень четко сказал: «Вы знаете, хорошо, что они к Вам ходят, хорошо, что есть священник, что они могут у Вас и жаловаться, и исповедоваться, и молиться. Это слава Богу. Но поймите, у Вас своя миссия, а у нас своя, у нас свои законы и свои правила. Как только мы начинаем идти по линии сострадания, милосердия, какого-то смягчения, они расценивают это как слабость – и начинаются злоупотребления».
Как раз в это время в «Крестах» взяли в заложники несколько человек из обслуги, одного убили; тогда было очень шумное дело… Поэтому не скажу, что там идеальные отношения, но это естественно. У нас сейчас в колонии полторы тысячи человек сидят на таком узком пространстве. Действительно, очень сложно. Кто-то из них работает, кто-то нет, потому что большой работы, как правило, нет.
Я не берусь отвечать за другие колонии, я не знаю всей обстановки... Но в нашей колонии (они же приходят, имеют ко мне свободный доступ) нет каких-то жутких нарушений или чего-то еще, хотя можно слышать, что у них действительно свои порядки. Там две системы: одна от государства, другая – их внутренняя. У них бывают иногда свои внутренние отношения действительно очень жесткие. Но что делать? Грех человека. И эта греховная среда все-таки очень сложная. И однозначно ответить, что можно что-то сделать, чтобы всех каким-то образом примирить и уравнять, это очень сложно.
Мне кажется, у нас в настоящее время идет какой-то просто накат на тех, кто в охране работает. А надо сказать, что там работать очень тяжело. И очень большая нехватка людей, потому что там действительно сложно работать. Я всегда им сочувствую, каким-то образом тоже пытаемся с ними вступить в какой-то диалог, какую-то помощь им оказать. Но это действительно очень неоднозначная область, и ответить вот так на вопрос сложно. Да, что-то мы делаем, кому-то помогаем, тем, кто действительно нам доверяется и доверяет Богу, поверил Ему, исправляется, выходит. У нас есть люди, которые занимают теперь хорошие места, занимаются своим бизнесом, работают.
– Вопрос телезрительницы из Красногорска: «Мою дочь посадили в тюрьму, она сидит два года; посадили за то, что она вызвала полицию и скорую. А когда ее посадили, там сильно избили, она была вся синяя…Она больная раком, у нее было много операций, и она сидит без лечения. По 54-й статье она должна выйти оттуда, а она все сидит. Она там умирает, а я здесь умираю».
– Наверное, такие случаи бывают, я Вам верю и очень сочувствую, но я бы рекомендовал вам следующее. Сейчас довольно сильно развиты комиссии по правам человека. Они занимаются этими вопросами. В каждом городе, в каждом даже небольшом городишке есть люди, которые специально за этим следят, как-то помогают. В этих комиссиях есть отделы, которые специально занимаются этими вопросами. Мне кажется, к ним надо обращаться и добиваться того, чтобы было объективно рассмотрено Ваше дело. Очень Вам сочувствую, надо Богу молиться, чтобы Господь как-то помог.
– У меня вопрос по поводу храма священномученика Вениамина, митрополита Петроградского. Во-первых, кто и почему дал такое название храму? И второй вопрос. Я видел в храме очень разных людей, разных национальностей. Более того, даже иностранцев видел. И меня удивило то, что все в храме молятся. Были такие случаи, когда принимали веру, крестились в храме?
– Я сейчас издал вот эту книжечку «Металлка». Здесь написано, что вначале мы целыми списками крестили. И сейчас совершаем крещения. И вот здесь как раз и описано, почему храм в честь святителя Вениамина, митрополита Петроградского. Потому что как раз его канонизация в это время происходила. Когда праздновали 1000-летие Крещения Руси. Сначала мы хотели назвать храм в честь апостола Петра, потому что он же в узах был. А когда причислили к лику святых священномученика Вениамина, то мы как раз и посвятили ему храм. Вот тут (в книге) есть про это. И икону мы разработали со специальным житием. В этой книжечке (кстати, мы ее издали для того, чтобы люди ознакомились, как у нас шел вопрос строительства храма) я привожу даже списки по десять, по пятнадцать человек. Мы служили сначала крещение отдельно, а теперь служим Крещальную литургию. Специально служится такая литургия. Сначала, конечно, наставляем в вере, у нас есть катехизаторы. Прежде чем крестить, они как-то с ними беседуют. В общем, этот вопрос у нас приобрел уже такой нормальный ход. У нас даже есть один африканец. Есть и другие люди. А что? Храм – это место для всех, мы всех принимаем, всем пытаемся создать одни условия.
– Я сразу вспоминаю надпись на фронтоне Исаакиевского собора: «Храм Мой храмом молитвы наречется для всех народов». Вот я думаю, у вас это есть.
– Совершенно верно, мы там держимся такого принципа, что двери храма открыты. У нас специально висит расписание. Слава Богу, Господь меня туда послал, я, как могу, несу свое послушание. И действительно убеждаюсь, насколько все-таки Господь дал нам такие богатства в православии, что сам храм является денно и нощно свидетелем.
Я помню время, когда мы строили храм. А тогда, после объявления перестройки, помните, как сюда хлынула масса проповедников? И тогда была такая миссия по Волге: от Ленинграда до Астрахани шел большущий теплоход, они с проповедью шли. Я узнал об этом из печати. А я тогда ездил как член делегации за рубеж и смотрел, что там сотни миллионов долларов выделено на это. Я тогда пришел к начальству (как раз они были у нас в городе), сказал, что мы строим храм, просил помочь нам, мы же собирали добровольные пожертвования. Мне ответили: «О, у нас это не предусмотрено, у нас миссия, мы теплоход оплачиваем». Я им тогда сказал: «Вот ваша миссия пройдет, и о ней все забудут». Кто сегодня помнит о ней?
– Никто.
– А наш храм, говорю, будет столько стоять... Я тогда спросил у Андрея Берзина: зачем такие здоровенные бетонные блоки для фундамента? Он говорит: «Батюшка, мы построим такой храм (они же сами строили), чтобы потом никакие враги Церкви не могли его разрушить». И вот он будет столетиями стоять, и врата ада его не одолеют. На Рождество и на Пасху я там ночью служить не могу, мы же у себя должны служить. Батюшка, который мне помогает, – отец Димитрий Дашевский. А они там собираются ночью к храму, поют «Христос воскресе». Или на Рождество Христово сами, без батюшки… Но для них есть место, символ. Храм для них является окном в небо, они собираются, и для них это является вдохновением. Вот это очень ценно. Я убеждаюсь в том, что Господь дает нам великие возможности; этим надо пользоваться и служить Богу там, куда Он тебя пошлет.
– Из всех чудес, о которых Вы сегодня рассказывали, конечно, для меня самое главное чудо – это то, что осужденные служат мирским чином, даже когда нет священника. И если это желание в них пробуждается, то, конечно, это просто действительно великое чудо.
Подводя итоги нашей сегодняшней передачи, очень радостно осознавать, что дело-то множится. Я был в других колониях и видел, что уже во многих есть храмы. Пусть они не отдельно стоящие, пусть они находятся внутри жилого корпуса, но это все равно храм. И даже я видел в колонии №3, когда из-за того, что они не имеют права открыть окно, они провели железные проводочки наверх, к колокольне. И звонят просто из этого помещения. Но колокольный звон-то над колонией летит, и это, конечно, удивительно. И слава Богу, что у нас есть такая удивительная возможность помогать молитвой. И это дело абсолютно каждого православного христианина.
Я хочу, чтобы Вы показали нам эту замечательную книгу «Металлка».
– Я здесь изложил свой опыт с некоторыми подробностями, привел документы. Это ведь все-таки история. Мне тогда помогали молодые люди. По книжке видно. Я тогда был ректором духовной академии, и мне помогали студенты, молодые батюшки. А сейчас они уже все заслуженные батюшки, настоятели храмов. И я очень рад, что Господь тогда, во время празднования 1000-летия Крещения Руси, открыл такую возможность. Мы ею воспользовались и вошли в это служение. До сих пор его несем, и надеюсь, что Господь будет нас благословлять.
Ведущий Глеб Ильинский
Записала Елена Кузоро
В московской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает клирик Костромской епархии протоиерей Владимир Мокренко.
Православный телеканал «Союз» существует только на ваши пожертвования. Поддержите нас!
Пожертвовать
Читаем Ветхий Завет. «Обличение иудеи. Извращенный суд». Священник Константин Корепанов
Свет невечерний. Старец взялся за топор
Стихи над миром. Стихотворения Зинаиды Миркиной
Хранители памяти. «Русская и грузинская средневековая живопись в наследии А.Н. Овчинникова». Часть 6
Православный словарь. Иконография
Допустимо ли не причащаться, присутствуя на литургии?
— Сейчас допустимо, но в каждом конкретном случает это пастырский вопрос. Нужно понять, почему так происходит. В любом случае причастие должно быть, так или иначе, регулярным, …
Каков смысл тайных молитв, если прихожане их не слышат?
— Тайными молитвы, по всей видимости, стали в эпоху, когда люди стали причащаться очень редко. И поскольку люди полноценно не участвуют в Евхаристии, то духовенство посчитало …
Какой была подготовка к причастию у первых христиан?
— Трудно сказать. Конечно, эта подготовка не заключалась в вычитывании какого-то особого последования и, может быть, в трехдневном посте, как это принято сегодня. Вообще нужно сказать, …
Как полноценная трапеза переродилась в современный ритуал?
— Действительно, мы знаем, что Господь Сам преломлял хлеб и давал Своим ученикам. И первые христиане так же собирались вместе, делали приношения хлеба и вина, которые …
Мы не просим у вас милостыню. Мы ждём осознанной помощи от тех, для кого телеканал «Союз» — друг и наставник.
Цель телекомпании создавать и показывать духовные телепрограммы. Ведь сколько людей пока еще не просвещены Словом Божиим? А вместе мы можем сделать «Союз» жемчужиной среди всех других каналов. Чтобы даже просто переключая кнопки, даже не верующие люди, останавливались на нем и начинали смотреть и слушать: узнавать, что над нами всеми Бог!
Давайте вместе стремиться к этой — даже не мечте, а вполне достижимой цели. С Богом!