Родное слово. Протоиерей Димитрий Долгушин отвечает на вопросы

– Идет Великий пост – особое время покаяния и молитвы. В это время во всех храмах звучит молитва преподобного Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего...» Именно эта молитва вдохновила Александра Сергеевича Пушкина на написание одного из известных его стихотворений «Отцы пустынники и жены непорочны…»

– Да. И дело в том, что пост – это ведь не только определенный режим питания. Человек, со стороны наблюдающий, как проходят в Церкви эти дни, которые готовят нас к празднику Святой Пасхи, обращает внимание прежде всего на кулинарную сторону. Она тоже, несомненно, важна, потому что помогает настроиться на духовный лад.

Но все-таки еще более важная сторона – богослужебный уклад этих особенных, торжественных, проникнутых такой светлой печалью дней. И, наверное, невозможно почувствовать Великий пост, не посещая великопостные богослужения. Любой человек, который оказывается в этот период в храме и который бывает в храме в другие периоды года, почувствует, что Великим постом какая-то особая атмосфера.

Думаю, что такие чуткие люди, как Александр Сергеевич Пушкин, конечно, особенно ярко должны это ощущать. И вот у Пушкина родилось одно из лучших его стихотворений и вообще, наверное, одно из лучших переложений молитвы в русской поэзии.

Год 1836-й у Пушкина был непростым. Это же последний год его жизни. В этом году Пушкин, наверное, особенно часто бывал в храме именно Великим постом, и, может быть, именно на Страстную седмицу. И, может быть, он особенно усердно молился, потому что на Великий пост 1836 года пришлась болезнь его матери.

Надежда Осиповна Ганнибал, в замужестве Пушкина, мать Александра Сергеевича, скончалась в самый день Пасхи 1836 года. В дни Страстной седмицы она была на смертном одре. У Пушкина не было близких отношений с родителями в течение его предшествующей жизни. Может быть, отношения с ними у него были даже непростыми. Мать, вероятно, больше внимания уделяла своему младшему сыну, Льву Сергеевичу. Да и характер у Александра Сергеевича был непростой.

Но, может быть, когда он был рядом с матерью в ее последние дни, воскресло в его душе какое-то пронзительное чувство любви к ней, возникли как бы религиозные переживания – когда человек оказывается рядом со смертью близкого ему человека, он задумывается о вечности. А потом Пушкин провожал тело своей матери, перевозя его на кладбище Святогорского монастыря, рядом с которым находилось имение Ганнибалов Михайловское. Там он похоронил свою мать и заказал в родовой усыпальнице место для себя.

Такие переживания, конечно, для него сделали особенными именно этот Великий пост, именно эту Страстную седмицу, именно эту Пасху 1836 года. Ну и вообще тот период для Пушкина был сложным: он испытывал материальные трудности, развивалась история с Дантесом, которая становилась все более тягостной (светский скандал накручивался вокруг семейства Пушкиных), были заботы по изданию журнала «Современник», который Пушкин в это время редактировал.

И вот летом Пушкины переехали на дачу на Каменном острове. Они сняли довольно большой участок, на котором находились два домика, другие постройки. Там жили Александр Сергеевич, его супруга Наталья Николаевна, которая как раз там, на Каменном острове, родила младшую дочку Наташу, сестры Натальи Николаевны, еще какие-то родственники – такая большая компания.

Сохранились воспоминания (не помню чьи, одного из гостей, навещавших Александра Сергеевича на Каменном острове), что даже внешне было видно: у Пушкина тяжелые времена. Александр Сергеевич выглядел плохо: худой, желтый, все время вздрагивающий, если где-то раздастся звонок или упадет случайно какой-то предмет, был задерганный, как мы бы сказали.

И удивительно, что посреди этих непростых внутренних и внешних обстоятельств он опять погружается в творчество. В это время он пишет «Капитанскую дочку», а также  замечательные, может быть, одни из самых глубоких в его наследии стихотворения, которые называются «Каменноостровским циклом».

Стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны…» – как раз одно из стихотворений «Каменноостровского цикла». Цикл – это значит, что входящие в него стихотворения стягиваются в некоторое смысловое и эмоциональное единство. У них есть своя структура, своя хронология, своя логика – образная, поэтическая.

Любопытно, что стихотворения «Каменноостровского цикла» объединены переживаниями Великого поста и Страстной седмицы, связанными с разными глубокими философскими религиозными темами. Может быть, этот последний лирический цикл много открывает в Пушкине. На самом деле то, что эти стихотворения складываются в цикл, исследователи увидели, скорее, по черновикам. Не сразу обращают на себя внимание смысловые связи.

– Эти стихотворения ведь не были изданы при жизни поэта.

– Некоторые из них вообще были опубликованы спустя несколько десятилетий после смерти Пушкина. Когда ученые изучали черновики, то обратили внимание, что у заглавий некоторых из них проставлена нумерация. Как раз около стихотворения «Отцы пустынники и жены непорочны…» в черновике стоит римская цифра II. Около еще одного стихотворения, которое называется «Подражание итальянскому», – цифра III. «Мирская власть» сопровождается цифрой IV.

Есть еще одно стихотворение, которое Пушкин озаглавил «Из Пиндемонти». У него рядом с заголовком стоит такая загогулина, которую можно прочитать либо как римскую цифру VI, либо как № I, то есть номер I. Тогда получается, что стихотворение в этом ряду как раз первое. И вот если вдуматься в эти стихотворения, то обнаруживается их логическая взаимосвязь.

Если мы поставим стихотворение «Из Пиндемонти» на первое место, это такое поэтическое кредо Пушкина. Оно начинается со строк «Недорого ценю я громкие права, от коих не одна кружится голова». Пушкин там ведет речь о политических правах и свободах, которые, кстати, так волновали его в юности. А теперь он говорит:

Зависеть от царя, зависеть от народа –
Не все ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчета не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…

То есть он противопоставляет то, что мы очень часто называем свободой, внешнюю  свободу свободе внутренней. Свобода внутренняя от человека неотделима, даже если он находится в условиях внешней несвободы. Дивиться божественной природы красотам, наслаждаться красотой искусства – «Вот счастье! вот права...»

Правда, к этому Пушкин еще прибавляет: «По прихоти своей скитаться здесь и там». Он любил путешествия. К сожалению, по разным обстоятельствам, в том числе политическим, он так никогда и не побывал за границей, а очень хотел. Но все равно для него и путешествие – это какое-то внутреннее, духовное открытие.

Вот эта духовная свобода всегда является в человеке признаком обретения какого-то духовного здравия. Не зря же в Священном Писании говорится: всякий, делающий грех, есть раб греха. И по-настоящему человек обретает свободу, когда нет на нем этого бремени греха, которое его давит.

Недаром же грех, укоренившийся в душе, мы называем словом «страсть». По-церковнославянски «страсть» обозначает одновременно и «страдание», и «страдательность». Страсть доставляет человеку страдания и в то же время охватывает его. Это некое неуемное чувство, которое его влечет, принуждает к чему-то.

Когда мы говорим «страдательный залог», это значит не «я делаю», а «со мной делается». Так и в страсти: со мной что-то происходит, я не могу с собой совладать. Страсть мучает человека, она ввергает человека в состояние, когда он теряет свою свободу, находит какую-то боль и не может от этой боли оторваться. Страсть – это и мучение, и утрата свободы.

А свобода – это свобода от греха, от страстей. Пушкин, конечно, здесь об этом не говорит, но все-таки в этих строках какая-то подобная тема намечена – проблема свободы. Кстати, Пиндемонти – итальянский поэт. На самом деле Пушкин не переводил его стихотворение, он просто условно назвал свое стихотворение «Из Пиндемонти».

Если принять, что мы точно знаем нумерацию, и «Из Пиндемонти» – первое стихотворение цикла, получается, за ним как раз следует стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны…» А в нем-то и развивается тема борьбы с грехом.

Но любопытно, что в стихотворение «Из Пиндемонти» как бы вплавлено еще одно очень показательное стихотворение. На том же листе, где написано стихотворение «Из Пиндемонти», есть черновой набросок. Пушкин набросал потрясающие четыре строчки, которые были потом разобраны на этом черновике пушкинистами, как раз о свободе и о грехе:

Напрасно я бегу к Сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам…
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.

Потрясающие строки! Сионские высоты...

– Это евангельские уже какие-то строки.

– Да, по сути, оно все наполнено евангельской символикой, потому что гора Сион, на которой был воздвигнут Иерусалим, – это же символ небесного, стремления горе, ввысь. Вот «я бегу к Сионским высотам…»

У Пушкина есть еще одно замечательное стихотворение, в котором стремление души к духовному тоже описывается как стремление буквально ввысь, на гору. Это стихотворение «Монастырь на Казбеке». Не будем сейчас углубляться в эту тему. В 1829 году Пушкин написал такое стихотворение – кто желает, может посмотреть. Так вот, что значит «напрасно я бегу к Сионским высотам»?

– Что-то удерживает человека.

– Можно понять так, а можно понять по-церковнославянски. Кто читает утренние молитвы, знает выражение: «Напрасно Судия приидет». В некоторых молитвословах оно адаптировано к русскому языку, а в некоторых сохраняется старославянское слово «напрасно». Слово «напрасно» – старославянско-русский пароним. Паронимы – это такие слова, которые звучат на двух языках одинаково, но означают разное. И часто это ложные друзья переводчика – когда кажется, что слово понимаешь, а на самом деле нет.

«Напрасно» в данном случае означает «внезапно». Но можно понять и как «быстро». Если мы понимаем именно по-церковнославянски «напрасно я бегу к Сионским высотам», это значит: «Я быстро бегу к Сионским высотам». Но понятно, что Пушкин употребляет «напрасно» в русской речи. И в таком случае оно имеет то значение, о котором Вы говорите.

То есть «я бегу к Сионским высотам, но у меня не получается». А может быть, здесь оба значения в конечном итоге присутствуют: и «мой стремительный бег», и в то же время «я бегу и не могу добежать, у меня не получается». Почему не получается? Потому, что за мной вот этот грех алчный по пятам идет. Как апостол Павел говорит, желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. И опять библейская символика:

Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.

– Лев и олень, да.

– Как в псалме, душа человеческая сравнивается с оленем. В 41-м псалме говорится: Имже образом желает елень на источники водныя, сице желает душа моя к Тебе, Боже. И лев – тоже библейский образ, потому что в своем Первом послании апостол Петр нас предостерегает: Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить. То есть «душа моя, как олень, стремится к этим источникам воды, а за мной гонится алчный лев – грех, дьявол, который хочет поглотить».

– Получается, что Пушкин хорошо знал Евангелие?

– Конечно, он хорошо знал Библию, в частности Евангелие. И вот такая драма духовная. На самом деле здесь высказано важнейшее: особенность человеческой души – то, что она стремится к Богу. Когда-то блаженный Августин сказал: «Ты создал нас для Себя, и не знает покоя сердце наше, пока не успокоится в Тебе». А Пушкин с чего начал своего «Пророка»? «Духовной жаждою томим..» И вот эта духовная жажда – фундаментальный признак человека и человечности. Человек – это порыв к вечному.

Еще один фундаментальный факт: внутри себя человек находит и эту духовную жажду, и то, что его прижимает к земле, – вот этот алчный грех. Такая коллизия человеческого существования. Как христианство ее разрешает? Откуда это противоречие в человеке – стремление горе и тяготение вниз? Потому что в человеке есть поврежденность грехом.

Но ведь Христос пришел, чтобы человека спасти, освободить от оков греха. И Он разрушил их Своим воскресением. И мы в храм приходим для того, чтобы обрести эту Богом дарованную свободу, чтобы через жизнь во Христе вырваться из темницы греха. Стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны…» – об этом, потому что оно про покаяние.

Ведь кто такой Ефрем Сирин, который составил знаменитую молитву, повторяемую «во дни печальные Великого поста»? Это знаменитый сирийский монах IV века, у которого в жизни была такая история: его заключили в темницу. И, находясь в темнице, он знал, что невиновен. Но в то же время пришел к покаянию, потому что подумал: «Хорошо, в этом я невиновен. Но сколько я сделал другого неподобающего?» И пролил потоки слез. То есть Ефрем Сирин – делатель покаяния. И его молитва – это молитва покаяния. Она здесь замечательно воспроизведена почти буквально:

Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.

Совершенно гениально. Практически не отступая от текста молитвы Ефрема Сирина, Пушкин перелагает ее на поэтический язык. И она «падшего крепит неведомою силой». То есть вот эта молитва укрепляет нас неведомой благодатной силой, которая получает доступ к сердцу человека через покаяние.

Если возвращаться к хронологической канве этого цикла, то ведь молитва Ефрема Сирина читается в дни святой Четыредесятницы и потом продолжает читаться до среды Страстной седмицы. Поэтому стихотворение «Отцы пустынники и жены непорочны…» мы можем сопоставить с Великой Средой хронологически.

А в «Каменноостровском цикле» Пушкина вслед за стихотворением «Отцы пустынники…» идет стихотворение «Подражание итальянскому», которое помечено цифрой III. Оно соотносится с теми событиями, которые случились со cреды на четверг, – с предательством Иуды. Иуда в среду принимает решение предать Христа, а потом в ночь со среды на четверг он приводит стражников в Гефсиманский сад для того, чтобы они там Христа схватили.

Вот как раз про этого самого Иуду говорится в стихотворении. «Подражание итальянскому» оно названо, потому что на этот раз мы имеем дело не с переводом, но с вольным переложением стихотворения итальянского поэта Франческо Джанни, которое было известно Пушкину во французском переводе поэта Антуана Дешана.

Здесь только немножко итальянского колорита; может быть, несколько католическая образная система. Может быть, неправильно здесь употреблять слово «католический», но какой-то мрачный колорит. И все равно остается библейская тема.

Описывается, как низверглось тело повесившегося Иуды. Ведь он, предав Христа, потом не покаялся, а отчаялся. Если молитва Ефрема Сирина – это молитва покаяния, она открывает какую-то светлую перспективу (и мы знаем, что апостол Петр хотя и отрекся от Христа, потом покаялся и вернулся ко Христу, и это один исход), а отчаяние, лишение себя покаяния – это другой исход, даже не исход, а, наоборот, тупик.

В этом тупике оказался Иуда. Он предал Христа, но не сумел покаяться. Он пришел отдать полученные за предательство деньги в синедрион. Но у него было отчаяние – потом он пошел и повесился. И у Пушкина совершенно мрачное стихотворение:

Как с древа сорвался предатель ученик,
Диявол прилетел, к лицу его приник,
Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной
И бросил труп живой в гортань геенны гладной…

Дальше такие же мрачные строки. Это как бы противоположность тому, о чем говорится в молитве Ефрема Сирина. В то же время это уже переход к четвергу, к драматическим событиям, когда Христа, преданного Иудой, схватили, повели на казнь.

Дальше у Пушкина следует стихотворение «Мирская власть», помеченное цифрой IV, в нем описывается богослужение, которое у нас обычно служится в четверг, – это чтение 12 Евангелий. А вообще-то это утреня Великой Пятницы. То есть если в предыдущем стихотворении «Как с древа сорвался предатель ученик…» событие четверга, дальше уже стихотворение «Мирская власть» – событие Великой Пятницы, распятие.

Там Пушкин описывает богослужение, когда в храме около креста стояли часовые. В Казанском соборе, который находится на Невском проспекте, было многолюдно, там, видимо, ставили такую стражу около креста. И Пушкин не принимает эту мирскую, светскую деталь – стоящих стражников, охраняющих Царя царей. Зачем Его охранять? Он распялся за нас на кресте. Даже такая бытовая подробность, как охрана для поддержания общественного спокойствия, ранит сердце Пушкина.

Потом нумерация заканчивается. Но Пушкин в тот же каменноостровский период написал еще несколько стихотворений. В частности, у него есть написанное прямо в то же время, что и предыдущие, стихотворение «Когда за городом задумчив я брожу». В этом стихотворении противопоставляется описание петербургского кладбища описанию кладбища родового, «где дремлют мертвые в торжественном покое».

Это, конечно, описание того кладбища около Святогорского монастыря, где он похоронил свою мать, где собирался, вероятно, предчувствуя свою близкую кончину, оказаться и сам. И здесь кладбище описано как-то умиротворенно. Вот он говорит:

Но как же любо мне
Осеннею порой, в вечерней тишине,
В деревне посещать кладбище родовое,
Где дремлют мертвые в торжественном покое.

Торжественный покой. Мы оказываемся среди переживаний преблагословенной Субботы, когда Христос, приняв смерть на кресте, плотью пребывал во гробе. Это предпасхальный покой Великой Субботы, когда уже все наполнено предчувствием Воскресения и некоторой торжественностью.

К «Каменноостровскому циклу» относится и стихотворение «Я памятник воздвиг себе нерукотворный…», написанное по античным мотивам. Оно не помечено никакой цифрой, но хронологически оно написано тогда же, когда и все предыдущие. Конечно, это стихотворение опирается на традицию «Exegi monumentum» Горация, но фактически оно развивает тему бессмертия, поэтической параллели воскресения.

И оно тогда соответствует как раз празднику Святого Христова Воскресения. Так все выстраивается в этом цикле начиная от Великой Среды: Великий Четверг, Великая Пятница, Великая преблагословенная Суббота и Святое Христово Воскресение.

Последний лирический цикл Пушкина показывает, как ценны, важны для души человека эти службы – некая вершина всего литургического года, и как они были важны для Пушкина, если они вскрывали в нем такие глубокие его личные темы, поднимали для него глубочайшие философские вопросы. Но ведь они обращены не только к Пушкину, они к нам тоже обращены, перед нами ставят такие смысложизненные вопросы. И мы с их помощью тоже можем сделать внутренние открытия. Это наша духовная пища. Это драгоценные дни каждого года.

Великий пост помогает нам подготовиться к Великой седмице: и к Пасхе Крестной, и к Пасхе Воскресной, которые соединены одна с другой. В древности когда-то это так и называли: Пасха Крестная и Пасха Воскресная. И для нас это время духовных открытий. Мы подступаем к порогу святой Четыредесятницы, так что будем на это настраиваться.

Ведущая Инесса Титова