Беседы с батюшкой. Возможность познания Бога

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает клирик храма святого великомученика Димитрия Солунского в Коломягах протоиерей Александр Рябков.

– Мы выбрали такую тему сегодняшней передачи: «Возможно ли познание Бога?» Эта тема выбрана по вашим звонкам, и мы понимаем, что она важна не просто как богословская, но как очень конкретная тема нашей постоянной христианской жизни в познании (или попытке познать) Господа. Когда мы говорим о том, возможно ли познание Бога, здесь прежде всего волнует следующее. Можем ли мы Его познать умом? Можем ли мы только сердцем попытаться познать Бога? И вообще познание Бога – это путь целой жизни? И можно ли в познании Бога столкнуться с теми проблемами, которые могут стать просто неразрешимыми для нашей православной жизни?

– Неразрешимых проблем, наверное, нет, потому что только сам человек создает такие проблемы. Для Бога нет преград, Господь стучится в наше сердце. Вопрос, открываем мы Ему наше сердце или держим эту дверь изнутри и запрещаем Ему войти в свою душу, в сердце и сознание в том числе.

Что касается познания, то, конечно же, здесь мы должны отказаться от познания интеллектуального. Разумеется, есть некоторые границы, которые нам рисует богословие, догматика, вероучение. Но это только границы для того, чтобы наша вера не потеряла формы, необходимые для сохранения верности православию, чтобы эта вера не стала абстрактной, имеющей только какие-то отдельные атрибуты христианства. Для этого нужна догматика.

Что касается познания, мы заменяем это слово на «ведение». Все-таки мы стремимся не к интеллектуальному познанию, а именно к ведению. Даже говоря о нашей душе и вычленяя в ней разные свойства (есть разумная часть души, есть желательная и есть яростная, или гневливая, по учению святых отцов-аскетов, преподобных, которые оставили нам пример духовной жизни), мы видим, что две части иррациональны: желательная и яростная. Что касается разумной части («нус» по-гречески), здесь речь идет именно о разуме, не о рассудке. Это разные вещи. То есть рассудочно познать Бога, конечно же, нам не под силу.

Да, нам даются какие-то образы даже для познания, для уразумения догмата о Святой Троице. Но в первую очередь у этого догмата и у какого-то другого есть нравственный аспект; для нас он более важный. То есть опять же идет не интеллектуальное познание, а мы на себя переносим и в себе видим троичность: это дух, душа, тело. Или Троица проецируется на семью: есть отец, мать и ребенок. В общении лиц, в единстве это уже проецируется и на Церковь, то есть это нравственный аспект, но не интеллектуальное познание сущности Бога, сущность Его мы познать не можем.

И в познании Бога разумом мы все-таки должны признать, что речь идет о созерцании, которое открывается человеку, если он подчиняет разумной части души желательную часть и гневливую. Мы видим, что эти части есть, они были Богом предусмотрены, но в грехопадении они исказились. Гневливая часть души должна ненавидеть грех, падение, какую-то нашу гнусность или то, что к нам извне подползает (змей-искуситель). Но мы вместо гнева на грех направляем его на своего ближнего (или на какие-то вещи).

Так и желательная часть души. Мы должны желать Бога, благодати, а вместо этого начинаем желать  каких-то телесных ощущений или славы (не Божией, а своей личной).

– То есть мы всё переворачиваем?

– Переворачиваем. И если эти части души не подчиняются разумной части, то разумная часть затмевается, и мы попадаем в мрак неведения Бога. Но здесь тоже два разных аспекта. Есть мрак неведения по нашим грехам, по нашим страстям, которые, как некие паразиты, наросли на качества нашей души. Но есть и мрак неведения с положительным знаком, когда святой подходит к Богу своим подвигом вплотную, то, разумеется, здесь есть некая граница, он не может интеллектуально, сущностно познать Бога. Скажем так, предела этому разумному, а не рассудочному духовному созерцанию, разумеется, нет. И этот предел даже не полагается в жизни вечной для души человеческой.

– Вопрос телезрительницы из Кирова: «Я хотела коснуться вчерашней темы о страхе Божием. Представьте такую ситуацию: приходит женщина исповедоваться перед священником, а испытывает ли он чувство страха, когда, выслушав эту женщину,  потом выносит в соцсети ее недостатки, с холодным цинизмом, с уверенностью начинает ее распинать словами, унижать. Я вот думаю, жива ли эта женщина после того, как она выслушала это? Вы, наверное, догадались, о ком я говорю? О Ткачеве, есть у нас такой миссионер. У него есть Божий страх? Это первый вопрос.

Второй вопрос: почему наше священство молчит об этом? Все мы слышали, что христианку «убивают» (хорошо, что не кулаками, хотя вы знаете, что каждую минуту в нас убивается христианство). Значит, морально ее нужно убить? Почему они молчат? Они что – являются приспешниками этого мракобеса? Я была до глубины души возмущена этим и хочу сейчас спросить: Ткачев привлек этим православных, любящих Бога, к Церкви или, наоборот, оттолкнул?»

– К сожалению, у меня не хватает времени следить за выступлениями всех священников. Когда речь идет о двух людях, надо, наверное, давать возможность говорить за себя тому, кто себя считает оскорбленным, униженным, обиженным. Хорошо вступаться за другого человека, но всегда ли мы являемся желанными заступниками?

И когда священник, может быть, и говорил в своем видеообращении о какой-то церковной проблеме, в том числе о проблеме неправильного понимания исповеди, он говорил, наверное, приведя просто какой-то пример. Но это не значит, что он сказал: это такая-то раба Божия, зовут ее так-то, фамилия и отчество такие-то, а живет она там-то...  Священник, видимо, огласил свое понимание проблемы, но для примера привел, что бывают такие исповеди, ни в коем случае никого не беря за лацкан пиджака и не выводя его на свет Божий или на какую-то чистую воду, как выражается иногда фразеологизмом наш народ.

Поэтому я думаю, что речь идет все-таки больше не об оскорблении конкретного человека. Может быть, форма этого обращения нам не совсем понятна; может быть, здесь речь идет о его подаче, о некоторой заостренности, о неравнодушии священника, который нам показался резким. Только об этом.

Что касается страха Божьего, разумеется, священник, пребывая на исповеди, с одной стороны, испытывает огромное давление, выслушивая людей, но и болеет о том, может ли он помочь. Не только потому, что у него не хватает сил, а потому, что он не может достучаться до человека. На исповеди все случается.

Давайте подумаем о том, что все-таки это действительно нелегко, хотя все мы люди, и не только миряне пасомые, но и сам священник тоже пасомый у Бога, и каждый из нас к себе относит слова молитвы на исповеди, что мы пришли во врачебницу. Священник тоже находится у Бога на излечении, без всякого сомнения. Будем друг к другу снисходительны. И если все-таки прямого преступления нет, как я обрисовал, то не будем тоже ригористами. Батюшка может иногда быть в чем-то резким, но давайте мы тоже все-таки будем сдержанными в своих суждениях.

Вернемся к познанию Бога и к тому, что мешает нам познавать Бога, когда затмевается разумная часть души нашими страстями. Здесь очень важна церковная жизнь: молитва, пост и участие в таинствах. Участие в таинствах нам понятно, но мне кажется, все больше и больше есть такая тенденция утверждать, что молитва, пост, какая-то аскеза – это все-таки не для нас. Очень часто приходится слышать, что традиции Церкви – это монашеские традиции. Но все-таки давайте увидим: то, что нам оставили святые отцы (пусть даже они и монахи), – это глубокая, настоящая психология, которая в чем-то даже превосходит современную светскую психологию.

Изучение души, которое святые отшельники или киновийные монахи прошли опытно, на самом себе или созерцая своего брата в пустыне или в монастыре, общине, – эти наработки важны и сегодня, и мы не должны это отметать. Поэтому мы видим, что аскеза – это упражнение над самим собой, которое как раз и подчиняет желательную и яростную часть души разумной части, начинающей познавать Бога, но познавать именно созерцая. Не интеллектуально, не рассудком, а ощущая это сердцем, душой; и на последнем этапе уже умом.

Дело в том, что здесь мы говорим о присутствии Бога, о прикосновении Его к нам, и проявляется это миром, тишиной и покоем. Но мир, тишина и покой достигаются любовью, благодарностью и смирением. Ибо если Бог есть любовь, если наш Господь Иисус Христос тоже благодарил Отца Своего, если Он говорил нам, что Он смирен и кроток сердцем, и если мы будем Ему в этом подражать (разумеется, не внешне, а внутренне), тогда и будем Его познавать и будем находиться с Ним в общении.

– Вопрос телезрительницы из Воронежской области: «У меня мнение такое, что Бога познать невозможно, потому что даже апостол Павел сказал: нельзя объяснить человеческим языком то, что я видел там. Поэтому, думаю, нам просто нужно выполнять то, что сказал Иисус Христос, а всё познаем там, когда туда перейдем. Вот и все. А как мы Его можем познать? Никак».

– Я даже еще добавлю, что и там мы Его тоже не познаем. Мы как раз на этом и акцентируем свое внимание: интеллектуально, рассудочно Бога познать невозможно. Но мы можем находиться с Ним в общении, это намного важнее, нежели какое-то интеллектуальное познание. То есть  уложить Бога в какую-то свою земную систему координат не получится, даже когда мы освободимся от темницы своего тела (хотя все-таки наше тело не темница, а сосуд Святого Духа). А мы иногда думаем: вот освобожусь от тела... Этого мало. Надо сначала тело из темницы преобразить в сосуд Святого Духа; тогда, конечно, выйдя из него, мы, может быть, к Богу и приблизимся. Поэтому тело нам дано не как обременительные вериги, балласт, который нам не дает взлететь, а именно как инструмент для ведения, созерцания Бога.

Слово «познание» мы специально сейчас уберем, чтобы никого не вводить в соблазн, искушение и заблуждение. Поэтому мы и говорим о созерцании, которое достигается молитвой. Здесь снова вернусь к тому, что очень часто мы начинаем как бы оправдывать себя: мне не под силу так долго молиться, мне не под силу поститься. И, наоборот, я Бога больше познаю и буду Его чувствовать, если буду жить в свободе: хочу – молюсь, не хочу – не молюсь, хочу – пощусь, не хочу – не пощусь.

Но давайте перенесем понятие аскезы или упражнения в светскую жизнь. Мне вспоминается такое понятие, как самоуважение. Как мы себя уважаем? Что я в себе уважаю – свои желания, свою неправильно понятую свободу, свои привычки или я уважаю в себе образ Божий, который надо и должно довести до подобия Божьего? И тогда на этом пути возведения себя до подобия Божьего, до уподобления Ему (образ – это как данность, а подобие как развитие), разумеется, нужна борьба со страстями.

Например, в светской жизни поставлена какая-то цель: спортивный рекорд или стать хорошим танцовщиком. Как писал Чехов своему брату Николаю: «Ты должен уважать в себе художника, а художник ради этого жертвует всем: и сном, и покоем, отказывается от алкоголя и от блуда в том числе». Если ради такого мирского, проходящего этапа нужно отказываться от многого, чтобы в себе развить талант («Уважай в себе талант», – пишет писатель своему брату), то как можно забыть о том, что у нас есть талант образа Божьего? И мы забываем, что все-таки грехопадение – это реальная ситуация, которая есть и которая на нас влияет. И нам надо расчищать, реставрировать образ Божий в себе, хотя мы считаем, что ничего этого не надо, все хорошо. Но надо очищать себя от копоти греховной… И если люди в светской среде служат искусству, то тем более мы должны служить Богу. Через служение Богу идет развитие в нас этой иконы, через которую мы обретаем Бога в себе. Открывая Бога в себе, мы начинаем Его созерцать. Созерцать через внешнюю жизнь. Мы видим Бога в творении. Самое элементарное созерцание и познание Бога (в кавычках «познание») возможно через творение.

С одной стороны, мы видим порядок, некую иерархию, которая есть в мире (и в животном в том числе). При этом мы видим ту поврежденность, которая вошла через человека. Через его непослушание поврежденность вошла в том числе и в мир животных, и в наш человеческий мир. Здесь мы тоже можем это видеть вполне объективно. Познание Бога через стяжание Духа Святого Божия (по завету святого Серафима Саровского) ‒ это самое для нас объективное, открытое и возможное. Здесь не идет речь об интеллектуальном познании, только о духовном.  Почему и был спор у Григория Паламы с Варлаамом Калабрийцем. Варлаам размышлял об интеллектуальном познании, а Григорий Палама говорил о видении нетварного света, то есть именно славы Божией. Не то что человек упивается своей славой и интеллектуальной натренированностью, но, конечно же, согревается изнутри славой Божией.

‒ Вопрос телезрителя: «Возможно ли познать Бога без помощи Самого Бога? Если бы Он Сам не открыл Себя людям?»

‒ Прекрасный вопрос. Действительно, невозможно. И здесь, отвечая на Ваш вопрос, мы можем вернуться к нашей теме. Действительно, Господь дает все даром и сеет очень щедро. Но здесь вспоминается притча о сеятеле. Господь сеет щедро, но от нас зависит, на какую почву падает это семя. Или это сорняки, то есть страсти нашей души, или это как дорога, то есть равнодушие. Дорога – это, в принципе, утрамбованное равнодушие, скольжение со знанием по предметам, окамененное нечувствие, маленькая прослойка почвы, а под ней камень. То есть опять же ревности надолго не хватает. Мало того что камень, так камень еще надо постоянно дробить, в том числе и молитвой, чтобы это семя ушло вглубь и проросло. И на камнях растут деревья. Но вопрос о том, будем ли мы помогать Богу? Без Бога невозможно, Бог дает это семя веры и познания, ведения, созерцания, но понятие синергии – соработничества – никуда от нас не уходит. Наше участие необходимо. Как говорил блаженный Августин: «Бог нас без нас не спасает». Это тоже надо помнить.

 Но здесь другая проблема. Можно уклониться в одну сторону: что только Бог дает познание Себя. Здесь есть некий грубый протестантизм. Бог дал, значит ‒ все. Не дал, значит ‒ не дал. В этом некое предопределение. Мы можем скатиться в другую сторону, в пелагианство. Это ересь, которая предшествовала Средневековью, когда вера была в то, что никакой поврежденности, о чем мы уже сегодня говорили, в человеке нет, есть только его лень. А если он сумеет лень или равнодушие преодолеть, то все пойдет как по маслу, только соблюдай технику ‒ и все будет хорошо.

Эта вера в технику (технику молитвы, правильно встать, правильно дышать) приводит к тому, что мы уже начинаем уклоняться в восточный флер, когда важны некие осанны, правильное положение тела, рук или конечностей, правильное дыхание ‒ и тогда на тебя снизойдет нирвана. У нас такого понимания, разумеется, нет. Техника важна, но скорее в последовательности. То есть молитва – регулярная, пост – регулярный, воздержание – регулярное, отказ следовать за страстями. Когда  мы начинаем верить в технику, что через исполнение правила Бога как бы приручили, мы начинаем заблуждаться. Бог так же свободен, как свободен и я. Мы знаем по примеру святых, что есть первая благодать, данная даром, восхищение, которое испытывают и подвижник, и мирянин (когда он воцерковляется на начальном этапе). Даром дается даже некая эйфория. Потом Дух Святой оставляет человека на короткое или длительное время. У многих святых это время богооставленности было длительным. Причем это даже не было связано с их грехопадением, а с тем, что человек дальше упражнялся сам и доказывал Богу свою любовь.

Этот период борьбы мог быть очень долгим. На конечном этапе, разумеется, возвращается к человеку благодать по свободе, которую Бог имеет. Наша свобода – дробить камень нечувствия, чтобы больше было духовной почвы для духовного возрастания семени веры, которую Господь сеет очень щедро.

‒ Это очень ценная мысль…  Вместе с тем у нас ведь часто бывает, что даже во время литургии есть некая погоня за соблюдением тех правил, которые потихонечку превращают веру в обрядоверие. На каком этапе человек может почувствовать, что его путь к познанию Бога вдруг становится бессмысленным?

‒ Скатывание в обрядоверие происходит просто даже в нашей практике молитвы, когда для нас важно просто прочитать молитвенное правило, не вложив в него сердце. С этого начинается обрядоверие. Дело все в том, что долго это, наверное, не продолжается. Может быть, форма остается. На чем мы можем себя поймать? На том, что молитву-то я читаю, а любви во мне нет. Вот и проверка. Молитву я вычитал, даже пост полностью по продуктам пищевым соблюдал досконально. Но любви во мне нет. Потому что я ее не искал. Для меня было важно исполнить, может быть, религиозный долг, а внутри (мы просто это не артикулируем) на самом деле происходит большая подмена. Уже не я должник у Бога, а я Бога сделал своим должником. Я же прочитал молитвы, пост соблюдал полностью. Теперь Бог мой должник. Теперь уже речь может идти и о Царствии Небесном: «Ты мне должен». Какое будет разочарование… Бог-то не вошел в мое сердце. Потому что молитвой, даже молитвенным правилом ты не рыхлил почву, а хотел Бога или подкупить, или сделать Его своим должником. «Мы квиты с Тобой. Теперь исполняй то, что я Тебе скажу». Но такого никогда не будет.

Бог свободен, во-первых; Он нам не подчиняется. И молитва – это не попытка сделать Бога нашим должником, а попытка открыть Ему наше сердце, расчистить в душе и в уме в том числе место для Его царственного присутствия. Не просто Он может присутствовать бедным родственником в моем сердце, а царем. Я расчищаю молитвой и постом место в своей душе для Него, чтобы Он там царствовал.

 ‒ Вы мне напомнили сразу самую простую и самую часто употребляемую молитву «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины…» Мы же просим: «Приди и вселись в нас». Чего же мы просим?

‒ Самое главное, что в молитве ускользает, ‒ это честность. А хочу ли я, чтобы Он вселился? Или я хочу, чтобы Он зашел, но стоял в притворе, в прихожей? Дальше не заходи, не надо, потому что там у меня другие дела, другие привычки, другие потребности, другие пристрастия...

‒ Вопрос телезрительницы: «В календаре святых имен есть имя Антонина; значение этого имени: «приобретающая взамен». Как понимать духовный смысл этого перевода?»

‒ С одной стороны, мы понимаем, что многие наши имена имеют дохристианское происхождение, но во Христе, конечно же, любое имя может приобретать христианское духовное значение. Говоря о «приобретении взамен», мы имеем в виду, что каждый христианин, входя в Церковь, принимая крещение, проходя исповедь, принимает вместо тленной жизни жизнь нетленную, небесную, вечную, благую. Вместо земных радостей, которые заменяют нам видение Бога, принимает радости, которые открывают нам ведение Бога. Ваш прекрасный вопрос, вроде бы не связанный с нашей темой, чудесно влился в наш разговор.

Знать, ведать Бога нам мешают наши пристрастия. Мы заменяем радость общения с Богом маленькими радостями и пытаемся себя обмануть. А эти радости нас обманывают, всегда оставляя горькую оскомину, оставляя неприятное послевкусие и принося нам потерю самоуважения. Опять здесь речь идет немножко о гордыне, о нашем тщеславии.

Если говорить о самоуважении, здесь может быть примешана гордыня. Не надо ее примешивать. Мы уважаем в себе образ Божий. Говоря даже о страхе Божием, о котором мы сегодня уже вспоминали, можно сказать, что страх Божий – это не страх наказания, а страх помрачить в себе образ Божий и тем самым внести в свою душу тоску, печаль, уныние, а это предвестники ада.

Ад – это не просто инфернальный ужас, связанный с какими-то видениями. Ад – это богооставленность, тоска, печаль и уныние. Изгоняются эти проявления ада любовью, благодарностью и смирением, которые вносят в нашу жизнь мир, тишину и покой.

‒ Я не могу не употребить еще один термин, если мы говорим о познании Бога: теология (то есть буквально знание Бога, или слово о Боге). Если есть такая наука, то можем ли мы каким-то образом размышлять о Боге? Или вообще, в принципе не можем ничего о Нем знать?

‒ Богословие – это возможное или допустимое слово о Боге. Это, конечно же, не описание Бога, как ученый мог бы описать какой-то предмет этого мира. Мы говорим, что богослов – это ученый, но совсем другой ученый. Это не ботаник, не зоолог, не геолог. Геолог достает какой-то минерал и его описывает. Мы не можем так описать Бога, как описал минерал геолог или ботаник какое-то растение (или зоолог описал какой-то новый вид). Разумеется, здесь речь совсем о другом. 

Конечно, есть теология как набор знаний, которые все-таки мы имеем благодаря святым отцам, что, в свою очередь, руководствовались интересным принципом святого Григория Богослова и других святых (кто молится, тот и богослов, без всякого сомнения). Эти догматы, вероучительные истины исходят из Священного Писания. Но из правильного его толкования святыми отцами. Они достигали боговедения, как мы сегодня уже говорили, победив в себе страсти и подчинив разумной части своей души часть желательную и яростную, тем самым открыв духовные очи для созерцания тайн Божиих. Но эти тайны не являются тайнами о сущности Бога; в первую очередь они о том, насколько сегодня нам необходимо что-то знать, чтобы спасаться. То есть ничего второстепенного (или, скажем так, отвлеченного от спасения) в богословии нет.

В богословии все направлено на спасение.  Если в естественной или даже в гуманитарной науке есть часто много азарта: что-то новое открыть, что-то новое познать, описать (даже иногда непонятно, как это будет применимо для светской материальной жизни), то в богословии ничего такого отвлеченного нет, все направлено на улучшение нашей духовной природы, нет ничего абстрактного. И вообще вера в Бога – это не абстракция, это не какая-то отвлеченная философия, отвлеченные знания, это живое общение с Вечным Богом. На путях этого общения много случается искушений, в том числе иногда Богу предъявляются претензии, об этом мы уже говорили в эфире нашего телеканала. А здесь мы забываем о других аспектах.

Часто мы что-то делаем не так, а потом последствия наших действий приписываем Богу, что якобы это Он недосмотрел. Или, наоборот, мы предъявляем Богу претензии, почему кто-то живет, а кто-то скончался. Или когда, например, задают вопрос, почему хорошие люди умирают, а плохие живут, как будто есть такая строгая статистика, что все плохие живут, а все хорошие вымерли. Такой статистики, разумеется, нет. В этом случае мне вспоминается очень интересный роман американского писателя Торнтона Уайлдера «Мост короля Людовика Святого». Там проходит действительно хорошая мысль, что человек призывается в вечность, когда он готов, на пике своей готовности. Это тайна Божия.

И мы, к сожалению, очень упирая на свой интеллект, не всегда согласны с тем, что у Бога могут быть Свои планы, нам сегодня непонятные. Вот мне растолкуй, и все, как будто Он у нас на посылках. «Тогда я в Тебя поверю». Но тогда в общении с Богом у нас ничего не получится, если мы будем относиться к Нему так, что, поставив свечу, прочитав молитву, будем считать, что теперь Он мой должник и у меня на посылках, как золотая рыбка. Или вот: «Я в Тебя поверю, но Ты мне расскажи, почему Ты так делаешь?» А может, нужно проявить терпение?

На самом деле, когда человек ищет общения с Богом, в том числе и в молитве, и ищет присутствие Бога в себе, в сердце, в душе, пусть даже интеллектом, рассудком, для него становятся понятны не только какие-то дары, но и, может быть, даже какие-то потери.

Мы Богу предъявляем много претензий, а потом говорим: «Вот еще и невинные дети умирают». Но общество, предъявляя претензии Богу, не предъявляет претензии к себе. Почему мы убиваем невинных детей, не дав им родиться?

Вот мы говорим о познании Бога: «Нам непонятны Твои пути, почему Ты не позволил войти в нашу жизнь какому-то ребенку?» А ведь наша жизнь иногда бывает очень страшная. Но мы не задаем вопрос себе, почему мы или не боремся, или допускаем, или советуем кому-то совершить, например, аборт. Здесь у нас все понятно, мы оправдали свои действия или действия наших ближних. А к Богу у нас претензии. На таких путях отсутствия смирения никакого познания Бога быть не может.

Это же касается и вопроса гнева. Мы говорили сегодня о гневливой части души. Преподобный Евагрий Понтийский говорил: тот, кто хочет чисто молиться и познать Бога, но при этом гневается и гнев в себе развивает, подобен тому, кто себя ослепляет раскаленным железом. Как я могу познать Бога, когда в себе развиваю гнев? По сути, выжигаю каленым железом гнева духовные очи в своей душе. Если есть гнев, никакого Бога я понять не могу.

‒ Вопрос телезрителя: «В древние времена люди понимали, что вся жизнь на земле зависит от солнца, почитали солнце богом и поклонялись ему. Сейчас в каждой национальности у нас есть своя религия и свой Бог, хотя мы говорим, что Бог один. Как это понять?»

‒ Для нас символ солнца актуален сегодня, потому что мы называем Солнцем Правды Христа. Он – Свет, Он – Восток Востоков, то есть Солнце или Свет в превосходной степени. Солнце Правды ‒ Христос Бог наш. То есть эта символика актуальна. С другой стороны, говорить, что у каждого народа свой Бог, сегодня не совсем актуально. Мы не живем во времена национальных религий, то есть язычества. «Язык» по-славянски – это «народ». Мы живем не в той эпохе, где сегодня царствует в каждом племени своя религия. У нас все-таки сегодня во многом преобладают религии монотеистические, или авраамические, которые имеют своим корнем обращение Авраама. Это важнейшее пояснение, и упускать это из виду нельзя.

Другое дело, что язычество живо, как мы сегодня уже говорили, если мы даже христианскую молитву можем превращать в некое камлание, когда, как у шамана, у нас задача подчинить себе духов… У нас иногда может быть такая же мысль, что, сделав поклон (чем больше, тем лучше), я подчиню себе Бога. Нет.

Молитва, поклон, свеча, покаяние, таинство – это не подчинение Бога нам, а подчинение меня самого Богу и разрешение Богу войти в меня. Но ни в коем случае не подчинение Бога мне. Здесь вот эта борьба с язычеством продолжается более актуально.

Что касается разных религий, то да, конечно, это печальная вещь. Но при этом не будем впадать в грубый экуменизм. Бог действительно один. Творец Он один. Другое дело, что в некоторых религиях, даже в мировых, понятие Бога (такое, какое есть в монотеизме) не существует. Но есть Восток, а сегодня мы уже поминали восточные практики, где очень важна техника: техника молитвы или телесной аскезы. На Востоке тоже есть аскетика, но эта аскетика не призвана вести человека в общении с личным Богом. Этого понятия в некоторых религиях просто нет, оно отсутствует.

Там есть понятие блаженства, которое достигается, но вне Бога, без Бога, без Творца, без личного Бога. Колоссальное отличие в этом. С другой стороны, христианство отлично и от других религий, которые мы называем авраамическими, монотеистическими религиями.

Христос – это Сын Божий. Бог стал Человеком, чтобы человек обожился. Об этом говорит только христианство. Что касается православия, мы сегодня об этом говорили, немножко затронули тему разницы православия, потому что спор Варлаама Калабрийца и Григория Паламы ‒ это спор Востока и Запада. На Востоке была вера в то, что Бог нам открывается, если мы себя Ему открываем, а на Западе речь шла об интеллекте. В результате человек стал мерой всех вещей.  Калабриец Варлаам – это плод Возрождения, плод гуманизма, эпохи Ренессанса. То, что подвластно моему уму, то и есть. А то, что мой ум познать не может, этого быть не может. И потом появляется другая максима: что естественно для человека, то не безобразно. Но на этих путях мы сегодня приходим к тому, что уже противоестественно не безобразно. Когда во главу угла ставится не Христос ‒ краеугольный камень, на котором строится здание жизни, а человек с его страстями, человек становится фундаментом, тогда эта хилая постройка заканчивается крахом, фиаско, полным тупиком. Тогда мы не только отказываемся от духовного, но строим вавилонские пирамиды, которые под своими обломками погребают цивилизацию.

‒ У нас получается так: когда мы говорим о живом Христе, то можем сердцем понять живого Христа. И, конечно, по Его воле мы можем, если обращаться к Нему, услышать или понять Его сердцем. Но есть у нас и другое, когда мы хотим мертвого Христа, не хотим ничего менять в своей жизни, и тогда наша жизнь превращается не в познание Бога, а в мертвое знание в мертвом теле.

 ‒ Наша православная христианская вера – это живая жизнь, живое общение с личным Богом. Это не партийность, не абстракция, не какая-то отвлеченная философия. Это живая жизнь, живое общение со своим Спасителем.

‒ Я прошу Вас, отче, благословите наших телезрителей ...

‒ Помощи всем Божией. С праздником! Праздником этим открывается сегодня наш церковный год. Желаю вам всем, дорогие, в духовном плане успешного церковного года, который открывается праздником Рождества Богородицы.

Ведущий Глеб Ильинский

Записали Елена Кузоро и Ольга Румянцева