Беседы с батюшкой. Канон Священного Писания Нового Завета

В московской студии нашего телеканала - беседа с преподавателем Московской духовной академии, благочинным храмов Троицкого благочиния северо-восточного викариатства протоиереем Георгием Климовым.

(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

– Тема сегодняшней передачи – канон Священного Писания Нового Завета. Расскажите, пожалуйста, что значит понятие канона Нового Завета, как оно сформировалось и каково его значение.

– Если мы говорим о каноне Священного Писания Нового Завета и пытаемся представить, что это, то проще всего сказать: это тот сборник, который мы традиционно называем Новый Завет – собрание апостольских писаний в количестве двадцати семи книг, которое условно можно поделить по тематике на книги законоположительные (четыре Евангелия), книгу историческую (Книга деяний), книги учительные, и есть одна пророческая книга – Апокалипсис, или Откровение Иоанна Богослова. Но если мы говорим о таком понятии, как канон, и задаемся вопросом, что это значит, то здесь, может быть, можно скользнуть по истории.

Вообще-то греческое слово «канон» обозначает «правило, эталон». Соответственно, если Церковь называет этот сборник каноном, то встает вопрос: это канон чего? В данном случае обращаясь, можно сказать, уже ко времени формирования канона (это вторая половина четвертого столетия), мы найдем, например, у святителя Афанасия Великого такие слова относительно того, что из себя представляет этот сборник. В одном из своих пасхальных посланий, обращаясь к пастве, святой отец говорит: «Вот источники воды живой, жаждущий приходи и пей». А дальше добавляет: «Пусть никто к этим книгам ничего не прибавит и да не убавит. Сделавшему так да будет анафема».

И подобные слова практически через сорок лет (может быть, чуть поменьше) повторяет святитель Иоанн Златоуст. То есть для них понятно, что этот сборник – определенный эталон, эталон учения о спасении. Святитель Иоанн Златоуст, рассуждая о том, что это действительно эталон того, как нам спасаться, говорит: мы не можем изменить меру длины, объема, веса и так далее, то есть, изменив эталон, мы изменим представление о мире; то же самое мы не можем сделать и с каноном священных книг. Добавив что-то или убавив, мы исказим то истинное, верное и, можно сказать, спасительное учение о вечной жизни, которое нам дает Святая Церковь.

Однако, наверное, говоря о том, как формировался канон, мы вынуждены будем сказать, что достаточно много времени потребовалось, чтобы канон был сформирован, или закрыт, как говорят библеисты. Естественно, он начал формироваться в то время, когда апостолы писали свои Евангелия, послания, письма, как их иногда называют (это вторая половина первого столетия). Традиционно говорится о том, что, возможно, первой книгой явилось Евангелие от Матфея. По Евсевию Кесарийскому (Евсевий Памфил, епископ Кесарийский), найдем это утверждение в его «Церковной истории», а он иногда называется отцом церковной истории. Он говорит, что Матфей написал свое Евангелие в восьмой год по Вознесении. То есть это где-то сороковые годы, начало сороковых. А последними книгами Нового Завета из этих двадцати семи, конечно, считаются традиционно Евангелие от Иоанна и три послания. Это рубеж: 98 – 102 годы по Рождестве Христовом. Вот, по сути дела, время, когда писались книги и, соответственно, начал формироваться канон.

Потом проходит эпоха мужей апостольских, потом – эпоха так называемых апологетов, которые достаточно обильно начинают цитировать нам книги святых апостолов, ссылаться на них, утверждать, что в разных Поместных Церквях эти книги знают, почитают именно как богодухновенные, почти что наравне с библейскими книгами Ветхого Завета. Ну а последний этап – это, конечно, уже вторая половина IV века, которая, мы сказали, является временем так называемого закрытия канона. Тогда представители различных Поместных Церквей (в данном случае Афанасий Великий от Александрийской Церкви, такие святые, как блаженный Иероним и блаженный Августин – от Западной Церкви, потом, если мы возьмем отцов-каппадокийцев, – святители Василий Великий, Григорий Богослов (Каппадокийская Церковь), и можно здесь сослаться на так называемый Лаодикийский Поместный Собор, который состоялся около 363 года) – все они именно в количестве 27 книг перечисляют их именно как книги богодухновенные, несомненно апостольские, иными словами – свидетельствуя о том, что Церковь во второй половине четвертого столетия тот сборник, который мы называем традиционно Новым Заветом, уже имеет.

Но если вдаваться, может быть, более глубоко в причины, по которым канон был сформирован, то, естественно, причины эти достаточно серьезны. Как это часто бывает в истории Церкви, когда жизнь, существование верующих или самой Церкви уже встает между вопросом «быть или не быть», святые церковные учители, религиозные вожди встают на защиту Церкви. Нечто подобное произошло, в общем-то, и с формированием канона. Дело в том, что начиная где-то со второй половины второго столетия (это уже эпоха церковных апологетов) мы видим, что в жизни Церкви происходят серьезные подвижки.

Подвижки, конечно, положительные, когда Церковь начинает победоносное шествие по вселенной, когда уже не только, что ли, низшие слои общества приходят ко Христу (рабы, вольноотпущенные), но, можно сказать, и люди из высших классов и сословий принимают христианство. В языческом мире, по сути дела, приходит осознание того, что наступают последние времена язычества. Язычество встает на защиту веры отцов. А как это сделать? Ну, здесь, конечно, всеми правдами и неправдами язычество пыталось защитить свою веру, но часто это было связано именно с прямым обвинением, с хулением Церкви Христовой.

Конечно, Церковь начинает осознанно понимать, что если на данный момент не иметь под рукой чего-то, сославшись на что, можно будет сказать: то, в чем нас обвиняют, не наше, вот наше учение, – тогда, можно сказать, этот бой будет проигран. И тогда Церковь озаботилась именно тем, чтобы собрать в единый священный каталог те книги, которые подлинно принадлежат апостолам, являются подлинно богодухновенными. То есть это как раз где-то рубеж II и III веков.

Но еще можно сказать, что побочная причина, конечно, связана с гностицизмом. Во второй половине второго столетия гностицизм тоже набирает обороты. Это, по сути дела, расцвет – начиная с гностицизма. А кстати, один из церковных учителей того времени Климент Александрийский, апологет, называет гностицизм многоглавой гидрой. То есть одну голову отсечешь – несколько появляется. Так вот, на чем паразитирует гностицизм? Конечно, это дуализм – учение о том, что есть Бог добра и бог зла, но гностики понимают, что апостольские писания имеют большой авторитет в среде верующих, и начинают прикрываться – то есть или озаглавливать свои книги именами святых апостолов, или превратно толковать подлинно апостольские изречения.

И здесь Церковь тоже уже начинает видеть необходимость отгородиться, отмежеваться от гностиков и от их так называемых апокрифов. И она начинает формировать канон. То есть, по сути дела, само ядро канона как таковое мы имеем в недрах Церкви Христовой уже в первой половине третьего столетия. Это уже примерно двадцать две книги, ну и свидетельства об этом мы находим у таких апологетов, как Тертуллиан, священномученик Ириней Лионский, чуть попозже это будет уже Ориген. То есть в данном случае действительно третий век в этом смысле был самым плодотворным.

– Несколько вопросов касательно того, что было сказано выше. Первый: что такое богодухновенность Священного Писания?

– Вообще надо сказать, что это очень серьезный вопрос. Если, допустим, посмотреть православную энциклопедию (статью «Богодухновенность»), то мы, прочитав там много, в конце увидим приписку, что это учение, которое имеют и католики, и протестанты, и православные его придерживаются, но как такового православного учения о богодухновенности Церковь не имеет. И вот здесь встает вопрос: почему? Не имеет не определения богодухновенности, а именно учения как такового. И мне кажется, что здесь можно рассуждать о том, что вообще Священное Писание (мы ведь не случайно его называем словом Божиим) как слово Живого Бога несет на себе, конечно, божественную печать. Одним из божественных свойств является невозможность до конца постигнуть Бога – Такой, Какой Он есть для человека.

И конечно, это свойство лежит и на слове Божием, на Священном Писании, на книгах Нового Завета, о которых мы сегодня с вами говорим. Поэтому здесь мы вынуждены говорить о том, что чтение Священного Писания как таковое – это своего рода таинство, то есть подобно тому, как, участвуя в таинствах церковных, мы знаем, верим, что в них действует благодать, но сам механизм не можем описать, нечто подобное происходит и с чтением Священного Писания. Человек, ищущий спасения, жаждущий спасения, молящий Господа о том, чтобы Он ему открыл путь ко спасению, читающий Писание, постигает действительно то учение, которое ему необходимо. Но это вообще.

А если говорить о богодухновенности как о свойстве Священного Писания, то, пожалуй, здесь рабочим определением можно обозначить следующее: богодухновенность – это особое воздействие Бога Духа Святого, поэтому термин правильно произносится «богодухновенность», а не «вдохновенность». Точнее первое. Это особое воздействие Духа Святого на пророка или апостола (мы говорим о Новом Завете – на апостола), при котором воздействие апостола, сохраняя свои личные свойства, становится орудием Божественного откровения, которое дается апостолу именно в целях, чтобы он раскрыл учение о спасении верующему человеку. И мы с вами, пожалуй, в этом определении можем найти два очень важных аспекта.

Во-первых, это воздействие Бога Духа Святого на апостолов. А кто такой апостол? Вообще если говорить о книгах Нового Завета, – что это за книги, чем они отличаются от книг Ветхого Завета? Традиционно мы говорим: это книги, которые написаны после Рождества Христова, но мне кажется, это не совсем верно или корректно. Книги Нового Завета – это книги, написанные апостолами после Святой Пятидесятницы. То есть когда они уже стали храмами для Бога Духа Святого, в этом состоянии они пишут эти книги.

То есть они соредакторы Богу Духу Святому, с одной стороны. Но с другой стороны, смотрите, мы говорим, что они сохраняют свои личные свойства, способности, может быть, даже черты характера. Пожалуй, самое важное здесь – что они не теряют дар свободной воли. То есть не впадают в транс, не становятся в механическом, что ли, смысле тростью в руке книжника скорописца, как мы читаем в Писании. Нет. Они при свободном волеизъявлении свою волю соподчиняют воле Божественной, открывают нам, как нам необходимо спасаться. То есть здесь тоже очень важный момент: конечно, Бог всеведущ, Он знает все. Естественно, Он и человеку может открыть совершенно все тайны – и микромира, и макромира, но апостолы записывают только то, что нам необходимо знать для спасения.

И вот сказав об этом, пожалуй, мы можем пойти в своих выводах и дальше, ответить на вопрос, почему так много иногда обвиняют Церковь в том, что апостолы не написали в своих писаниях. Ведь они (или пророки в книгах Ветхого Завета) могли бы, например, написать о параллельных мирах, о тайнах микромира и так далее. Но мы говорим: все, что нам необходимо знать для спасения, открыто в Священном Писании. Все, без чего мы можем обойтись или, более того, что затруднит нас (в силу того, что мы будем только тратить время на то), апостолы опускают.

Я приведу здесь понятный пример, чтобы было ясно, что я имею в виду. Если мы обращаемся к евангельской истории, то видим, что евангельские повествования нам не говорят ничего о самом большом промежутке времени в жизни нашего Господа. То есть, по Евангелию от Матфея, мы находим свидетельства (это концовка второй главы), что Христос возвращается из Египта младенцем, «отрочати», то есть праведный Иосиф возвращается из Египта и поселяется в Назарете. То есть Христос младенец. А дальше в этом же Евангелии в следующем стихе (начало третьей главы) говорится о том, что Иоанн приходит на берега Иордана и крестит Христа. То есть Христу уже тридцать лет. Промежуток времени как минимум в 25–26 лет из жизни нашего Спасителя для нас полностью закрыт, за исключением одного события, когда Христу 12 лет (Евангелие от Луки, вторая глава), – помните события, где Христос теряется, Божия Матерь теряет Его и потом находит в Иерусалимском храме? Вот, пожалуй, все.

Так можно, пожалуй, задать любопытный вопрос: а где же повествование о самом большом промежутке времени в жизни нашего Господа? Здесь мы так и говорим: поскольку апостолы ничего нам об этом не написали, значит, наше спасение не зависит от нашего знания или незнания того, что было в это время со Христом. Может быть, конечно, это звучит даже как-то жестоко на первый взгляд, но с другой стороны, ведь Церковь говорит о том, что нам для спасения выделена минутка в минутку, мгновение в мгновение, и тратить время на то, без чего мы можем спастись, нам, конечно, не следует.

– Вы говорили, что даже какие-то черты характера и свободная воля остались в апостолах. Можно ли видеть в их творениях (Евангелиях, посланиях) как раз проявления их характеров, есть ли какие-то примеры?

– Мне кажется, мы можем видеть. И здесь как раз такими как бы прямыми свидетельствами (при разборе особенно это видно, к примеру, при Четвероевангелии, когда мы имеем возможность сличать одно с другим), конечно, сами по себе особенности каждого Евангелия выражают, можно сказать, явные мироощущения. Допустим, Матфей, который пишет для иерусалимской общины, поскольку он и сам возрастал в этом мироощущении необходимости исполнения ветхозаветного законодательства, очень обильно цитирует ветхозаветных пророков. Он явно дает своему читателю понятия о числовой символике, например в родословной нашего Господа. То есть все это видно.

Евангелист Марк, который пишет для римской общины, часто употребляет в своем Евангелии латинские термины, то есть слова латинского происхождения. Если мы обращаемся к Преданию Церкви и говорим, что за евангелистом Марком стоит авторитет апостола Петра (действительно, в лице древнейших свидетельств или свидетелей, таких как Папий Иерапольский, год его кончины 165-й, Иустин Мученик, священномученик Ириней Лионский), мы находим, что Марк писал свое Евангелие по благословению Петра; в Евангелии от Марка мы, например, найдем обильные проявления черт характера апостола Петра, они налицо. Апостол Петр – эмоциональный, простой, может быть, не книжный, но очень внимательный человек. И в Евангелии от Марка мы находим, при всей краткости этого Евангелия, например, удивительные описания чудес, очень колоритные.

Например, вспомним исцеление глухого косноязычного, как его дает нам Евангелие от Марка. В отличие от Матфея и Луки, которые, говоря о подобных исцелениях, просто скажут: исцеляет его или возлагает руку, – Марк будет описывать: вот, Христос берет этого человека, выводит за пределы селения, плюет на землю, делает дуновение, помазывает ему глаза, смотрит на небо, произносит: «Еффафа» (что значит «отверзь»)… Это все в каком-то смысле эмоции апостола Петра. Если говорим о Луке – конечно, в пример здесь чаще всего приводим образованность евангелиста Луки. Это налицо, потому что язык, которым написано Евангелие от Луки, – это, по канонам, допустим, мировой художественной литературы однозначно шедевр. Но апостол Павел, например, называет Луку «возлюбленным врачом», и в третьем Евангелии мы найдем медицинские термины, которых нет ни у Матфея, ни у Марка в подобных описательных событиях. Например, исцеление тещи Петровой. Матфей и Марк используют термин, который, в общем-то, на славянский и русский переведен как «горячка», а Лука поставит термин, который имеет точное медицинское название – тропическая лихорадка. Все это накладывает отпечаток, все это видится, в принципе.

Но говоря об этих проявлениях черт характера, образованности, может быть, каких-то личных свойствах, связанных с миросозерцанием или мироощущением, мы невольно не можем не прийти к другому моменту, который тоже, наверное, очень тесно сопряжен с понятием богодухновенности. Если мы посмотрим, сравнивая чудеса, которые есть у всех троих, или повествования, то вынуждены будем констатировать, что они не везде сходятся. Классический пример, о котором, я думаю, знают наши зрители, – это гадаринский бесноватый. Матфей описывает двух бесноватых в Гадаринской стороне, а Марк и Лука скажут об одном.

Конечно, толкователи давно уже за нас все разложили, согласовали, говоря о том, что Матфей говорит о двух, поскольку их действительно было двое, а Марк и Лука упоминают об одном, потому что он был особо лютый. Но по факту, если смотреть непредвзято, Марк говорит об одном, Лука об одном, а Матфей – о двух. Кто из них прав, кто виноват, кто ошибается? Или еще один классический пример, когда Матфей с Марком описывают пребывание Господа на кресте и говорят, что оба разбойника глумились над Ним и издевались, а Лука говорит, что один покаялся, исповедовал Его Сыном Божиим, признал Его праведником и даже услышал от Господа эти величайшие обетования: «Днесь со Мною будеши в раи».

Итак, если Лука (а Луке мы здесь можем отдать предпочтение) в начале своего Евангелия говорит, что он все записывает по тщательным исследованиям по порядку (посмотрите, первая глава, третий стих), то получается, что Матфей и Марк ошибаются, и вопрос непогрешимости Священного Писания здесь встает во всей своей «красоте». Что с этим делать? Мы должны признать, что Матфей и Марк ошибаются? А если ошибаются, они грешат. А если грешат, тогда Священное Писание погрешимо. Тогда мы ставим вопрос: в каком смысле Священное Писание непогрешимо? А оно непогрешимо именно в плане того, что доносит до нас в полноте, в совершенстве, в полной объективности то учение о спасении, которое нам необходимо.

Но вопрос о том, как все-таки быть с несогласиями евангелистов, конечно, в свое время ставили и известнейшие наши церковные учители. Среди них, конечно, был святитель Иоанн Златоуст. Здесь он рассуждает примерно таким образом (буду цитировать на память): «Если бы евангелисты абсолютно совпадали между собой по всем мелочам (а мы скажем – по частностям), то тогда бы у врагов Церкви, бесспорно, возникло мнение, что эти Евангелия были написаны евангелистами сошедшись и сговорившись». То есть они пришли в один кабинет и решили: один пишет иерусалимской общине, другой – римской, а Лука пишет антиохийской.

– То есть это как раз говорит о том, что они подлинные, именно разночтения говорят о подлинности.

– Совершенно верно. Златоуст дальше продолжает: «Но поскольку эти Евангелия расходятся по мелочам, по частностям, все это блистательно свидетельствует в пользу самостоятельности писавших». А что это значит? Сам Христос в Евангелии от Иоанна говорит, что истина свидетельствуется при двух или трех свидетелях. Если свидетель один, то достоверности нет. А как тогда поверить, что была евангельская история? «А теперь, –говорит Златоуст, – все блистательно свидетельствует».

И здесь мы как раз подходим к удивительному свойству Священного Писания, или, лучше сказать, к премудрости Божественной, потому что налицо такой момент: Бог – Дух Святой Своим всемогуществом это немощное человеческое заставляет работать на утверждение, подтверждение истинности учения о спасении, которое мы имеем. И лучше этим термином, конечно, не злоупотреблять, но иногда библеисты говорят о таком свойстве Священного Писания (мы сейчас о нем рассуждали), как богочеловечность Священного Писания. Но термин не очень корректный, поскольку Богочеловек у нас один – наш Господь Иисус Христос. Есть еще так называемый динамический метод богодухновенности – когда священный писатель в соавторстве с Богом Духом Святым, не теряя дара своей свободной воли, дает нам очень ценное откровение о нашем спасении.

– Есть различные примеры. В средствах массовой информации часто говорится, что нашли какие-то списки, свитки, которые так или иначе опровергают Священное Писание. Всячески пытаются доказать, что Христос жил, может быть, не в Свое время или это выдумка более позднего времени. Скажите, пожалуйста, сохранились ли какие-то памятники канона со Священного Писания Нового Завета с древнейших времен, где они хранятся?

– Да, памятники древнехристианской письменности касательны именно священных новозаветных текстов. Если мы говорим об этом, то да, это вообще целая отрасль библеистики, это текстология, которая имеет свои определенные цели как наука. Но если мы говорим о древности списков новозаветных книг, то, конечно, на данный момент самым древним считается список – отрывок Евангелия от Иоанна – папирус, датируемый где-то сто двадцатыми годами по Рождестве Христовом. Древнее нет ничего. Конечно, есть гипотезы, выдвигающие тексты, папирусы, которые можно было бы датировать семидесятыми, восьмидесятыми годами, но это пока что еще не общее достояние библейской науки. А если мы говорим уже о всеобщей распространенности новозаветных сборников как таковых, то, конечно, это уже вторая половина II века, а лучше, надежнее сказать – начало III века. Раньше, в принципе, нет ничего.

Иногда, конечно, наши «доброжелатели» говорят: «Посмотрите, сто двадцатые годы, а Христос-то жил когда?» То есть понятно, что эта разница в десятках лет, может быть, и ставит под вопрос историчность всего того, что описывают евангелисты. Но мне кажется, это очень предвзятое отношение именно к христианской Церкви и к памятникам древнехристианской письменности. Ни у кого, например, не вызывает сомнений тот факт, что жил когда-то Гомер, что из-под его руки вышли тексты – «Одиссея» или «Илиада». Но если вы обратитесь, например, к самым древним спискам с этих произведений, то они будут датированы VII или VIII веком по Рождестве Христовом. Но мы не сомневаемся. А тут почему-то несколько десятков лет – и сомнения. То есть в данном случае мы, как верующие люди, конечно, принимаем учение Церкви о том, что все было вот так и больше никак.

Знаете, мы говорим о богодухновенности книг Священного Писания (в данном случае Нового Завета) и должны, наверное, сказать еще вот о чем. В свое время это, можно сказать, очень четко и прекрасно обозначил один из выдающихся современных богословов – священномученик Иларион Троицкий (Иларион, архиепископ Верейский). Он был, как известно, и преподавателем кафедры библеистики Нового Завета Московской духовной академии, ему принадлежат прекрасные труды о взаимосвязи между собой Церкви, церковного Предания и Священного Писания.

И вот в этих работах священномученик Иларион проводит очень важную мысль, которой мы, как верующие Православной Церкви, конечно, должны держаться. Он говорит (представляете как?), что Священное Писание есть собственность Церкви, есть достояние, имущество Церкви. Церковь для себя создавала тексты Священного Писания, для научения своих верных чад спасению. Поэтому (дальше мы выходим на очень важное положение) Священное Писание можно правильно понять только в Церкви Христовой. Здесь ни второго, ни третьего не дано. Если кто-то, находящийся за пределами Церкви Христовой, Православной Церкви, носительницы истинного учения, пытается рассуждать о том, как, кто, где, когда написал, не руководствуясь, не вдохновляясь в хорошем смысле слова церковным Преданием, то должны ли мы на это обращать внимание?

А вот здесь мы как раз вскрываем и еще очень важный аспект, по сути дела. Если мы говорим, что книги в данном случае (опять же, скажем, Нового Завета) были написаны в состоянии богодухновенности святыми авторами, то какие критерии того, что мы можем правильно понять то, что они написали? Если текст богодухновенный. У нас есть только одна возможность правильно понять – если мы находимся в том же Духе, что и писавшие эти тексты. Но кто из нас может сказать, что мы находимся в том же Духе? Этого нам не дано.

Тогда что нам делать, как нам быть? А здесь, конечно, Церковь нам и говорит, что любой священный богодухновенный текст мы можем понять правильно, но с помощью того, кто его объяснил – из тех церковных учителей, которые достигли, стяжали того же Духа, что и святые апостолы. Это наши церковные учители, например святитель Иоанн Златоуст, святитель Василий Великий, которые объясняют нам эти тексты. Поэтому здесь мы как раз и говорим, что, обращаясь к попытке правильно понять богодухновенный текст, никогда не поленись обратиться к тому, кто этим же самым Духом его правильно понял, прочитал и нам это оставил. Нельзя этим пренебрегать.

– То есть очень важно к ним обращаться.

– Очень важно – да, потому что голос наших церковных учителей, по сути дела, не что иное, как голос Священного Предания, голос Бога Духа Святого в Церкви, потому что они носители именно этого общепринимаемого учения.

– Время формирования канона, как мы уже выяснили, достаточно продолжительное. Как мы знаем, были и другие книги, которые назывались апокрифами. Что такое апокрифы? Мы знаем, что есть и апокрифические евангелия. Например, в книге Дэна Брауна тоже говорится об этом…

– Да, есть целая отрасль, занимающаяся изучением этих книг. Вообще если говорить о термине «апокриф», то он переводится как «утаенный», «скрытый». Вообще это, конечно, нейтральный, как обычно, термин, которым, как мы понимаем, наверное, в самые первые десятилетия, когда появляются апостольские книги, христианами могли обозначаться и они, апостольские писания, – как апокрифы, то есть хранимые в тайне от всех, не показываемые другим.

Но мы, опять же, должны сказать, что с течением времени, где-то начиная с середины второго столетия, когда начинается расцвет гностицизма (а гностики, как известно, уже в контексте рассуждений об апокрифах, начинают кичиться какими-то своими особыми, скрытыми знаниями, когда начинается эта эзотерика, и верным, а лучше сказать – верующим, начинают говорить, что если они не будут иметь доступа к их особым тайнам, то не смогут спастись, поскольку Евангелие, послания – это все для простецов, просто будоражащие умы и не более того, и начинают свои писания выдавать за апостольские или превратно толковать), Церковь здесь этому термину «апокриф» начинает усваивать, соответственно, негативное значение.

И вот дальше мы должны обозначить самое важное, принципиальное отличие апокрифа от подлинной апостольской новозаветной книги, как бы мы сказали. Мне кажется, здесь мы можем рассуждать по двум критериям – догматическому и историческому. Апокриф – это книга, написанная кем угодно, но только не апостолом. Это первый момент. А с исторической точки зрения (или догматической тоже) мы можем сказать, что апокриф ничего к учению о спасении добавить не может. Более того, он это учение обязательно искажает. Хотя в Церкви Христовой есть апокрифы, к которым Церковь относится достаточно спокойно, то есть это книги, которые вполне могли быть вписаны в благочестивое раскрытие учения о спасении.

Одна из немногих таких апокрифических книг – это Протоевангелие Иакова. Но с другой стороны, даже читая эту книгу, мы невольно все равно сталкиваемся с такими описаниями, которые не совсем могут быть вписаны в парадигму учения о чудесах Христовых. То есть когда говорится о том, что Христос, будучи отроком, допустим, лепил из песка и глины птичек, которые потом взлетали, вспархивали, конечно, здесь мы должны задуматься о правомочности таких утверждений со стороны этой книги.

Но если говорить об апокрифах вообще, они действительно классифицированы по разрядам новозаветных книг, есть и апокрифические евангелия, и деяния, и послания. Но мне кажется, апокрифы вообще в истории Церкви чаще всего появляются благодаря такой излишней любознательности, может быть, даже греховному любопытству верующего человека на предмет того, о чем мы уже говорили в начале передачи: где был Христос в то время, которое не описывает Евангелие, – когда Он был отроком, юношей, молодым человеком. Мы не знаем, а очень хочется узнать. И вот на фоне этого «очень хочется узнать», конечно, появляются такие книги.

– Мы говорим об апокрифах. Правильно ли называть некоторые такие благочестивые апокрифические произведения Священным Преданием, или это ошибка?

– Ну, лучше на этот вопрос ответить, вот как обозначив этот момент. Действительно, часто верующие задают такой вопрос. Допустим, тому, что является бесспорно записанным для нас Преданием Церкви (оно выражается в виде житий, канонов, акафистов), мы не можем нигде найти подтверждения, что это было, как только в апокрифах. Попытаюсь с ходу вспомнить пример. Акафист Иисусу Сладчайшему. Там мы читаем (не помню, какой икос или кондак), что когда Христос оказывается в Египте, «идоли бо, Спасе наш, не терпяще Твоея крепости, падоша», то есть когда Христос, будучи младенцем, с Иосифом оказывается в Египте, то идолы египетские падают, разрушаются. Об этом говорит нам акафист. Но в общем-то, об этом говорит и Протоевангелие от Иакова. И вот тогда верующий человек говорит: позвольте, а акафист заимствует свидетельство о том, что это произошло с идолами, из апокрифа? Тогда мы должны принять апокриф или не должны?

Или есть более, может быть, серьезный пример, на который мы тоже можем сослаться. Например, послание апостола Иуды – небольшое послание, можно его открыть, пока я говорю, и увидеть этот момент. Оно упоминает о том, что Архангел Михаил с дьяволом спорили о теле Моисеевом. А откуда апостол Иуда берет этот момент? Оказывается, что есть иудейский, нехристианский, апокриф, датируемый серединой II века (самая ранняя датировка), а вообще началом III века, который называется «Вознесение Моисея». И тогда получается, что апостол Иуда заимствует факт о споре о теле Моисеевом из иудейского апокрифа, да еще датируемого III веком. И здесь уже рациональная критика говорит: позвольте, значит, послание апостола Иуды написано не ранее чем в середине III века.

Но мы-то, здраво рассуждая, говорим о том (и нам это, в принципе, никто не мешает предположить и даже утверждать), что, допустим, и Протоевангелие Иакова, и акафист Иисусу Сладчайшему, который тоже считается древнейшим, восходят к одному более древнему преданию, которое не сохранилось. То же самое – послание апостола Иуды и иудейский апокриф «Вознесение Моисея». Они тоже обращаются к какому-то древнейшему ветхозаветному преданию, которое не сохранилось. Но если оно не сохранилось, это же не значит, что мы обязательно должны обращать подлинно апостольские тексты в зависимость от апокрифов. То есть, мне кажется, здесь мы можем рассуждать именно в таком русле – Предание Церкви.

– Скажите, пожалуйста, как евангелисты узнают о тех событиях жизни Христа, чему они не были свидетелями? Например, искушение в пустыне.

– На самом деле нередко задают этот вопрос, и он может быть непонятен или сложен в ответе, если мы действительно отрешаемся от такого понятия, как Предание, от богодухновенности священных авторов и представляем, что действительно авторы Евангелий в какой-то абсолютной изоляции от прочего православного мира или Церкви пишут свои Евангелия. Но здесь, в общем-то, ответ на вопрос достаточно прост. Относительно даже искушения в пустыне. Если мы обратимся, например, к началу Книги деяний, то там будет сказано, что воскресший Христос в продолжение сорока дней являвшийся апостолам, учил их тайнам Царствия Небесного. А что это значит? Это значит, что воскресший Христос, уча апостолов и тайнам Царствия Небесного, конечно, мог им открыть все то, что было связано с Его, можно сказать, подготовкой к общественному служению или с самим общественным служением, в то время когда апостолы при Нем не присутствовали. Это же самое мы можем сразу отнести, допустим, к гефсиманскому молению. Откуда апостолы знали, как оно и что, почему ангел являлся, почему капли пота как кровь?.. Христос Сам мог об этом рассказать.

Но есть здесь и один достаточно сложный момент с Вашим вопросом – то, что связано, допустим, с усекновением главы Иоанна Крестителя. Здесь действительно мы не можем сказать, что воскресший Христос поведал апостолам, как произошло усекновение, поскольку и Христа там не было. Хотя Господь, как Всеведущий Бог, конечно, мог и об этом знать. Но здесь ответ на вопрос может лежать и в другой плоскости. Если мы, например, посмотрим в Евангелие, которое описывает усекновение главы Иоанна Крестителя, то окажется, что об этом пишут два евангелиста – Матфей и Марк. Причем, несмотря на то что Евангелие от Марка очень короткое, повествование об усекновении очень подробное, колоритное.

Откуда знает Марк о том, как претерпел мученическую кончину Иоанн Креститель? Но мне кажется, здесь мы можем пойти вот по какому пути рассуждения. Например, из Евангелия от Луки мы знаем, что Сусанна, одна из Жен Мироносиц, была женой домоправителя Иродова по имени Хуза. Это значит, что на празднике рождения Ирода Антипы должен был присутствовать, по крайней мере (как его домоправитель), Хуза, женой которого была Жена Мироносица. А может быть, и она сама, неизвестно. Но в любом случае из первых уст Сусанна от Хузы могла узнать, как все произошло, и потом подробно рассказала, например, другим Женам Мироносицам. Помните, в чьем доме апостолы собираются? Петр приходит из темницы – вот это повествование о доме Марии, это как раз мать Марка. То есть Марк таким способом мог узнать, как все произошло, даже не прибегая к помощи апостолов и Самого Христа. То есть не надо сомневаться, что апостолы где-то «подкачали» и дали нам неверную историю.

– Скажите, как соотносятся Священное Писание и Священное Предание?

– Если мы говорим о Предании с большой буквы, то, конечно, мы должны сказать, что Священное Писание – это часть Священного Предания. Мы можем говорить о том, что Священное Предание выражается в различных видах. Есть иконографическое предание – это наши иконы; есть литургическое предание – это наши богослужебные тексты; есть графическое (то есть записанное) предание, которое мы называем именно нашим Священным Писанием. Но в силу того что первично именно Предание, а не Писание, мы, конечно, говорим, что Писание подчинено Преданию; более того, утверждаем, что правильно понять Писание мы можем только опираясь на Священное Предание. Здесь нам третьего не дано. Что такое Предание? Мне кажется, универсальную формулировку, или определение, Преданию дал в свое время святитель Филарет, митрополит Московский, сказав, что Священное Предание есть жизнь Бога Духа Святого в Церкви. То есть Церковь оживотворяется Богом Духом Святым. Бог Дух Святой дает нам жизнь в Церкви, и это есть Предание.

– Время передачи подходит к концу. У меня несколько вопросов, которые, наверное, были бы очень полезны нашим телезрителям: каких святых отцов, кроме Иоанна Златоустого и Василия Великого, Вы могли бы порекомендовать нашим телезрителям для большего и лучшего понимания Священного Писания?

– Если мы говорим о том, чтобы верующий человек вошел в Дух, развил в себе интуицию правильного понимания текстов Священного Писания, конечно же, мне кажется, большим подспорьем, помимо святителя Иоанна Златоуста, мог бы быть, например, блаженный Феофилакт, архиепископ Болгарский. Он жил на рубеже ХI и ХII веков, но оставил для нас очень хорошие, с одной стороны – компактные, а с другой – очень конкретные толкования. Он, конечно, зависит от святителя Иоанна Златоуста, но ценность Златоуста заключается в том, что он, помимо непосредственно экзегезы, то есть объяснения священных текстов, всегда дает очень важные нравственные приложения. То есть он актуализирует священный текст, приложение тому, как нам жить.

А если мы говорим о таком подспорье, как настольные книги для правильного понимания текстов (особенно, конечно, Четвероевангелия), здесь хотелось бы порекомендовать наших дореволюционных библеистов-богословов, которые дали христианскому православному русскому миру чудесные пособия. Среди них могут быть названы Дмитрий Павлович Боголепов, Борис Ильич Гладков и его толковое Евангелие, епископ Михаил (Лузин) и его толковое Евангелие. В данном случае, обращаясь к этим трудам, я думаю, мы всегда будем иметь очень выверенное, правильное отношение к священным новозаветным текстам.

– Исходя из Вашей приходской, пастырской жизни, не считаете ли Вы очень большой проблемой сейчас, что люди перестают читать Священное Писание? Не находят времени, находят различные «отмазки».

– Наверное, можно констатировать и такой факт. С чем он связан, сказать сложно. Отчасти, может быть, это связано с колоссальнейшим, мощнейшим потоком другой литературы, тоже интересной и очень важной, актуальной для верующего православного человека, которая вполне православна, но, может быть, за тратой времени на эти книги, мы, конечно, единое на потребу очень часто упускаем. С другой стороны, верующий человек, может быть, часто рассуждает так: Священное Писание всегда под рукой, я всегда его успею почитать. А то, что вышло сейчас или выйдет чуть попозже, это бы успеть… Но мне кажется, что это опасный путь, потому что все-таки все правильно понимать, то, что не связано со Священным Писанием, мы можем только при одном условии: если знаем Священное Писание – то, что нам дается непосредственно как первоисточник. Без знания этого все остальное для нас может оказаться соблазнительным и опасным, конечно.

– Хотелось бы услышать какой-то совет, как правильно читать Священное Писание, ведь это священные тексты…

– Здесь мне хотелось бы вспомнить те рекомендации, которые в свое время давал святитель Феофан Затворник. Он, мне кажется, очень универсально говорил о том, что Священное Писание не может не учить нас спасению. Но, соответственно, наше спасение зависит и от нашей молитвы, от молитвенного духа, вообще от умения правильно молиться. И вот святитель Феофан рекомендовал: помимо того что ты включаешь чтение Священного Писания в свое молитвенное правило (причем он говорил, не надо читать много, хотя бы десять стишков последовательно, что у тебя есть по Евангелию), обязательно заставь себя, прочитав, вспомнить, о чем ты прочитал, но еще лучше обязательно родить в себе какую-то мысль от прочитанного.

На первых порах это бывает очень сложно сделать. Все выветривается, как будто семя сеется при дороге или там, согласно притче евангельской, где дьявол похищает. Но по мере именно принуждения себя вспомнить, а потом еще какую-то мысль родить (а потом еще можно ее и сверить: а так же ли рассуждают у нас святые отцы?) – вот это все приводит именно к духу молитвенности верующего человека, развивает в нем эту духовную интуицию, правильное понимание священных текстов, да и вообще откровение воли Божией как таковой, которая нам очень нужна, конечно.

– Спасибо Вам за очень содержательную беседу. Думаю, несомненно, она найдет отклик и у наших телезрителей.

 

Ведущий Сергей Платонов
Записала Маргарита Попова