Читаем Добротолюбие. 24 января. Священник Константин Корепанов

Продолжаем читать второй том «Добротолюбия». Сегодня мы начинаем изучать сочинения нового автора – святого преподобного Нила Синайского. Это человек удивительной судьбы – нечасто  встретишь такого необычайного человека среди прославленных отцов древних пустынь, чьи слова включены в «Добротолюбие». Как  правило, это были люди, уходящие в пустыню с ранней юности и, собственно, только пустыней и жившие. И все они, так или иначе, повторяли путь преподобного Антония Великого.

А преподобный Нил Синайский – человек другой судьбы. Он происходил из богатой и знатной семьи, был весьма состоятельным вельможей и в свое время занимал важный пост префекта Константинополя. Его обращение, по всей видимости,  началось еще в ту пору, когда он слушал проповеди святителя Иоанна Златоуста в Антиохии. Очевидно, тогда и стал формироваться его монашеский настрой. Тем не менее он жил с семьей – у него была жена и двое детей. Но постоянное слушание и слышание проповедей привело в итоге к тому, что он решился оставить свое доходное и вполне успешное поприще. По согласованию с женой они разошлись по монастырям.

Даже  в ту эпоху это было достаточно редким явлением, что говорит о необычайном душевном устроении преподобного Нила. Одно дело – с юных лет возгореться любовью ко Христу и иметь желание послужить Ему в монастыре, и великие святые отцы в основном именно таким путем и шли. А здесь мы видим совсем другой путь – мы видим человека, который немало лет прожил замечательной, успешной придворной жизнью. Он был способен руководить и управлять, имел семью и не пережил в ней никакого несчастья, например, смерти детей или нестроений с женой. Нет, все у него было успешно, все хорошо, все ладно.  И вот от этой успешной во всех отношениях жизни – от приятной и радостной жизни, он безо всяких видимых причин решается вместе с сыном уйти в пустыню просто потому, что сердце его возгорелось любовью ко Христу.  

В отличие от многих своих современников он уходит не в Египетскую пустыню, а на Синайский полуостров, где уже есть монастырь. Хотя, по сути, это тоже Египет. Но подвижник идет не в Фиваиду, не в пустыню вдоль реки Нил, не собственно в Египет, а становится созидателем и устроителем духовной жизни в этом монастыре на Синае.

Приходит он туда, естественно, задолго до преподобного Иоанна Лествичника, живет там долгие годы вместе со своим сыном и там же умирает. Самая большая беда Синайского монастыря в ту эпоху – это нашествие разных кочевых племен, так называемых сарацин. Во время одного из таких  нашествий в плен попал и сын преподобного Нила.

Тяжелое это дело – быть отцом. Даже тогда, когда с твоими детьми ничего не происходит, ты боишься, что может что-то  произойти. А если это «что-то» происходит, то ты уже не можешь «выключить» свое отцовство.

Так и преподобный Нил Синайский не смог. Казалось бы, он должен был спокойно отнестись к этому происшествию (подобные примеры мы находим в древних патериках) – в конце концов, его сын монах, и даже если его убьют, то он  все равно пойдет к Богу. Но нет! Сердце отцовское болело, молитва   разгоралась все больше и больше, и «выключить» переживание, перестать волноваться за своего сына он не мог. Святой молился очень много и долго, и в конце концов Бог внял его молитвам – сын был возвращен к отцу в монастырь.

Умер преподобный Нил примерно в 450 году, прожив в Синайской пустыне около монастыря почти шестьдесят лет. Вот такая удивительная и насыщенная жизнь: и префектом был (представьте себе – это как мэр Москвы), и святых отцов слушал, и святых отцов видел, и с женой пожил, и детей на руках держал, и разлуку пережил, и боль за сына претерпел, да еще и шестьдесят лет в монастыре прожил! Очень насыщенная, очень глубокая  человеческая жизнь. И человеческий подвиг. В этом смысле его писания венчают его жизнь.

Есть в истории Церкви немало людей, которые уходили в монастырь после каких-то трагедий и драм, уходили от семейной жизни, от славы и богатства. Взять, например, преподобного Арсения Великого – он был человеком чрезвычайно богатым,  воспитывал наследников престола. Но когда закончилось его служение государству и царю, отправился в пустыню. Там он стяжал еще и венцы, и прозвище Великий, однако творений не писал.

И много еще было таких отцов, которые в свое время ушли в пустыню, но не написали ничего – не дано им было. Это такой объективный факт: тебе есть что  оставлять, у тебя есть привычки, с которыми надо бороться, есть сложности, которые надо преодолевать. Ты не пришел в пустыню как чистая доска. И ты можешь не достичь такого сосредоточения, такой мудрости, такой высоты, такой трезвости, чтобы писать сочинения и учить других.

А вот преподобному Нилу Синайскому это было дано – к нему обращались, и он писал. Его слова были известны, популярны, читаемы. Писания святого оказали определенное воздействие сначала на синайских монахов, а после и на преподобного Иоанна Лествичника.

Начинаются аскетические наставления преподобного Нила Синайского со «Слова о молитве», а предваряются предисловием. Предисловие замечательное, и мы его прочитаем.

Благовременно восставил ты меня, лежащего в жгучей горячке нечистых страстей, прикосновением боголюбивого письма твоего, и ум мой, недугующий самыми срамными недугами, ободрил утешением, блаженно подражая великому Наставнику и Учителю. И не дивно. Долею твоею всегда было искать славного и знаменательного, как и благословенного Иакова. Почему, поработав хорошо ради Рахили и получив Лию, ищешь и возлюбленную, как и за нее исполнивший семилетие (работы) (Быт. 29, 20–28). А я не отрекаюсь сознаться, что, потрудившись всю ночь, ничего не поймал; но, по слову твоему ввергши мрежи, извлек множество рыб, не думаю, что – великих, однако сто и пятьдесят и три (Ин. 21, 11). И их – то посылаю к тебе в кошнице любви; и тем исполняю повеление твое, составив равное тому число глав (о молитве). Удивляюсь я тебе и очень ублажаю прекрасное произволение твое, что возжелал ты (не другого чего), а – глав о молитве; и притом не просто возжелал, чтоб они руками на хартии написаны были, но чтобы внедрены были в уме любовью и незлобием. Поелику «вся сугуба, едино противу единого», по слову премудрого Сираха (42, 25), то не по букве только прими их, но и уразумей духом.

Замечательное начало, и оно в первую очередь свидетельствует о смирении человека. Нет, это совсем не начальник, который привык давать какие-то указания, – это человек, не привыкший расточать поучения. И он свидетельствует о том, что находится в очень тяжелом духовном состоянии, что переживает какие-то искушения, беды. Нет, конечно, он не страдает тем, что проводит время праздно – бегает по магазинам, листает Интернет, смотрит сериалы или пьет вино. Нет, он не грешит, и в нашем понимании он не грешит ничем. Однако состояние его очень тягостное.

Вот это-то тягостное состояние и заслуживает внимания. И если бы один преподобный Нил написал об этом, то можно было бы это и проигнорировать. Но об этом пишут многие. Некоторые пишут потому, что так принято начинать определенные тексты, а некоторые потому, что они переживают это.

Сравним эти слова преподобного Нила Синайского со словами его учителя – святителя Иоанна Златоуста. В тех молитвах, которые до нас дошли и которые включены в собрание молитв ко Святому Причащению, святой пишет: «Ты не возгнушался нечистыми устами блудницы, не возгнушайся и моими устами, гораздо более худшими и нечистыми, чем у блудницы».

Это же не какой-то образ или форма – это переживание. Если объективно смотреть извне, то уста святого Златоуста, конечно же, неизмеримо чище даже наших уст – людей, которые живут сегодня, не то что в сравнении их с устами блудницы. Но подвижник передает свое внутреннее мироощущение, и передает его так, как видит себя изнутри, как ощущает себя изнутри – как он на самом деле видит себя в свете Божественной любви.

Конечно, мы все знаем слова преподобного Сисоя Великого: «Где сатана, там и я буду». Хотя мы не принимаем всерьез эти вещи – мы привыкли к какой-то условности этих выражений. Мы думаем, что это не смирение, а «смиренничание» – мол, человек на самом-то деле понимает, что он святой и пуп земли. Но просто принято говорить именно так, чтобы не возгордиться, – вот он так и говорит.

Нет! Святой так чувствует, он таким себя видит. Его слова исполнены сокрушения и боли – он действительно это чувствует. Ну и что? Стоит ли нам акцентировать на этом внимание? Да, стоит! Потому что иногда на исповедь приходит человек, который чувствует то же самое, который плачет и говорит: «Я – нечистое животное! Я – скотина! Я  – ужасный человек! Хуже меня нет! Я никогда не спасусь, потому что вижу все свои грехи как песок морской. Всё, мной овладело отчаяние!» Нет! Чего ради – отчаяние? Ты чувствуешь то же самое, что чувствовали и величайшие святые отцы! Чего ты испугался?

Преподобный Иоанн Лествичник говорит: «Пей поругание как воду жизни». И не важно, откуда пришли эти поругания: люди тебя обличают, начальники или Бог. Но если ты действительно живешь перед лицом Божьим, то чувствуешь именно это и переживаешь именно это: грехи твои стали как песок морской.

Когда-то ты пришел в Церковь самодовольным и счастливым, уверенным в себе и поучающим других. Но лет через десять-пятнадцать жизни в Церкви превращаешься в развалину и понимаешь, что ты грешный, что ты больной, что ты жалкий, что ты рот боишься раскрыть для того, чтобы учить кого-то. И ты уже упираешь глаза в землю и плачешь, смахивая украдкой слезинки; ты считаешь себя недостойным стоять среди этих святых мужей и жен; ты боишься даже приложиться к иконе, чтобы не осквернить ее своим прикосновением.

Это нормально! Это значит, что ты действительно живешь в Церкви. А плодом твоей жизни является то, что ты сейчас переживаешь. Ибо всякий, кто проживает свою жизнь со Христом, именно это и чувствует, если только он на самом деле живет со Христом.

«Мы рабы, ничего не стоящие, что должны были сделать, то и сделали» (см. Лк. 17, 10), говорит Христос, уча апостола Петра. То есть даже если мы сделаем все, что должны сделать, мы будем чувствовать и ощущать себя никчемными, неключимыми, непутевыми, жалкими неумехами, рабами. – Если мы живем с Богом.

И это не «смиренничание» – это не выдумывание своего лица и образа, а проживание своей немощи, своего убожества при присутствии Неизмеримого, Человеколюбивого, непостижимо Милостивого, щедрого, невыразимо снисходительного Бога. На самом деле, объективно, в таком устроении ты к Нему близок так, как никогда. И эта близость – истинная близость к Богу. А фиксируется она тем, что ты таешь от сознания собственной немощи воздать что-либо Ему за Его неизмеримую любовь.

И Нил Синайский свидетельствует об этом – просто свидетельствует, потому что он это чувствует. Но он не отказывается воздать тем, кто у него просит, и написать слова о молитве или о чем-нибудь еще. Почему? Вовсе не потому (в этом-то и дело), что он считает себя учителем. Он так и говорит: «Да я и не учитель никакой». А почему он тогда пишет? Ведь в нашем понимании все выглядит именно так: раз ты говоришь, раз ты пишешь, раз ты учишь – значит, ты умный; значит, ты знаешь; значит, ты можешь! О, какой ты грамотный! Наверное, ты много читал, много думал, много писал, много спрашивал… Вот и стал таким умным…

Но на самом деле все не так – он учит потому, что человек просит! А когда просят – надо дать, потому что это заповедь Божия. Тебя просят – ты должен дать, потому что ты не можешь отвернуться от Христа, просящего у тебя. Преподобный Нил так и говорит, что это не плод поучений, – это кошница (корзина) любви.

«Я вижу твое желание и хочу послужить тебе хоть чем-нибудь и нагрузить тебе в корзину все то, что у меня есть. Тут вот валяется по келье: виноград, персики, финики, хлебушек, сухарики, маслице… На, возьми!  Я хочу, чтобы ты улыбнулся, я хочу, чтобы ты утешился, я хочу, чтобы ты взбодрился и вдохновился». Вот так бы я, возможно, сделал.

Но у преподобного Нила Синайского ничего нет! Он живет в пещерке, у него пусто. Да у него и не этого просили – у него просили поучений. Потому он и говорит: «На! Я тебе нагружу столько, сколько смогу. Немного, всего сто пятьдесят три маленьких, коротеньких слова. Но я не могу отказать – ты же просишь. Я не могу тебя отвергнуть. Я дам это, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты утешился, чтобы ты взбодрился».

Вот такое состояние человека. Да, он сознает свою немощь и боль, он переживает свой грех, свою беду. Он сознает свою абсолютную неспособность научить чему-либо даже самого себя, не то что кого-то.  Но стоит ему только встретиться с заповедью Христовой – с поводом оказать кому-то любовь, помощь, утешение, вдохновение, он тотчас стряхивает с себя все эти переживания о собственной греховности, идет и делает. В этом и заключается отличие христианина, знающего Христа, близкого ко Христу, от всякого другого человека.

Люди часто помогают от избытка, потому что у них есть то, чем служить, чем утешать. Например, у тебя хорошее настроение, так почему бы не утешить человека плачущего? Христианин же сам плачет, сам пребывает в страшном мраке из-за сознания собственных грехов, но спешит на помощь. Стоит появиться на горизонте человеку, который плачет, христианин тут же утирает свои слезы и идет утешать того, кого привел к нему Бог. Он забывает о себе и приносит ближнему эту кошницу любви – эту корзинку служения, корзинку даров, которыми Бог обогатил его. Утешит, вдохновит, и человек побежит радостный, довольный: «Ну вот, теперь жить можно, любить можно!»

Но только он выбежит, подвижник снова погружается в плач от сознания того, что он такое есть. Ибо он понимает: нет, это не он утешил, не он помог – всё от Бога, через Бога и силой Божией. А он есть то, что он есть – просто маленький, плачущий перед лицом Бога ребенок, который сознает свою полную беспомощность. Но он в Царстве, ибо блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное (Мф. 5,3).

Записала Инна Корепанова