Беседы с батюшкой. Духовное пение

На вопросы отвечает священник Алексий Русин, настоятель храма во имя Казанской иконы Божией Матери г. Екатеринбурга, регент хора духовенства Екатеринбургской епархии.

– С древних времен все люди – от мала до велика – пели. Трудно переоценить значение хорового пения в жизни общества, оно огромно; это один из инструментов воспитания человеческой души. Особенно когда речь идет о духовном пении, о церковной традиции. Но само понятие «духовное пение» несколько размыто. Хотелось бы об этом чуть подробнее поговорить, чтобы Вы нас сориентировали и рассказали об этой традиции.

– Думаю, духовное пение – это прежде всего пение, обращенное к Богу, пение о Боге, пение для Бога. Это пение, которое используется при богослужении, во время молитвы. Естественно, богослужебное пение на Руси, в России было в храмах, монастырях. Наверное, именно оно положило начало и народному пению в том числе.

– Мы говорим, что для нас хоровое пение – это часть традиции. И музыка, и пение имеют большое значение в жизни каждого человека. Но нередко слышишь, как люди, заходящие в храм, говорят: «Что-то пели на клиросе, но мы ничего не поняли». Почему так происходит?

– Потому что XX век внес большие корректировки в этом направлении. Люди в силу различных обстоятельств (раскулачивание и другие моменты) из деревень массово переселялись в города. Плюс были гонения на верующих. Одним словом, пение потихоньку уходило из людского быта. Да, где-то оно оставалось, в деревнях частично сохранилось, но только частично и не везде.

Конечно, я сейчас высказываю свое мнение. Понятно, что я сам лично по деревням не ездил, срез в этом плане не делал. Тем не менее я бывал в своей деревне и не встретил в обычной среде именно народного пения. Но встречаю его регулярно при храмах, при различных духовных центрах. Например, Свердловская область, город Тавда, духовно-просветительский центр: там устраивают вечёрки и разные другие мероприятия с народной музыкой. Сохранилась культура народного пения и духовного пения в различных казачьих объединениях. Но именно сам народ, к сожалению, эту культуру потерял.

Например, в моей семье пел только дед. Только под конец его жизни я узнал, что он умел играть и на губной гармошке, но это почти никак не транслировалось. Я замечаю, что сейчас идет возрождение, но та традиция, которая была, почти прервалась.

Почему пение в храмах многим непонятно? Чтобы понять конкретное богослужебное произведение, надо знать его язык. Народ не знает церковнославянского языка. Народ в основной своей массе не знает церковной истории, не знает библейской истории. Это к вопросу о том, что можно перевести богослужение с церковнославянского языка на русский, но не факт, что обычный человек, который просил этого перевода, поймет что-то. Чтобы понять какой-то библейский текст, переведенный на русский язык, нужно знать историю: кто от кого произошел, кто кого родил. Мы читаем в Библии: Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова. Но если человек не знает ни Авраама, ни Исаака, ни Иакова, то даже если перевести текст с церковнославянского, человек все равно ничего не поймет.

Для того чтобы понять, что поется, надо приложить немного усилий. Можно задать вопрос священнику после службы или храмовому работнику; или подойти на клирос и спросить что-то у регента. Если это будет не во время службы, регент с удовольствием ответит на вопрос. То есть понимание того, что поется в Церкви, – это вопрос комплексный.

Стоит отдельно сказать о том, что порой храмовая акустика, может, и усиливает голос, но при этом теряется смысл. Поэтому певчим (в частности, регенту) нужно большое внимание обращать на то, как они произносят слова, то есть нарочито петь чуть медленнее, чем хочется. Это достаточно серьезная работа. Если регенту на это не указать, возможно, он сам и не поймет. Обязательно должна быть обратная связь между священником, клиросом и прихожанами. Если эта связь есть, прихожанам будет все понятно.

Я заметил, например, что во время Великого поста наши прихожане пользовались книгами (на бумажном или электронном носителе). То есть они не жаловались на то, что ничего не понимают, а нашли церковный текст, следили за ходом богослужения и были вполне довольны.

– Вы сказали о том, что прихожане могут участвовать в процессе. Один из вариантов участия – когда они подходят к настоятелю и говорят: «Знаете, вот здесь мы это не поняли, не услышали». Другие формы участия есть?

– Конечно, есть формы прямого участия, когда прихожане сами поют. То есть создается либо любительский хор, либо народный хор, и прихожане реализуют свое желание поучаствовать в богослужении, понять богослужение. Это должно происходить при поддержке и благословении настоятеля; обычно так и происходит. Чаще всего настоятели не препятствуют, а, наоборот, поощряют такую практику. Поэтому во многих храмах помимо профессионального хора есть еще любительский. Желательно, чтобы любительским хором управлял профессионал.

Могу вспомнить опыт Польской Православной Церкви, которая, кстати, сохранила те традиции, что мы потеряли. Например, у них сохранилась традиция колядования на праздник Рождества Христова, традиция окропления жилища на праздник Крещения Господня.

– Что это за окропление?

– Это когда освященной крещенской водой священник окропляет жилища своих прихожан. Я даже сам в этом участвовал один раз: четыре дня подряд в Польше ходил со своим другом-священником по хатам, квартирам. Это интересный и обязательный процесс. У священника есть список прихожан, он оповещает, когда к кому придет, и прихожане ждут священника. Это не чин освящения жилища по Требнику. Это сокращенный чин, когда читается тропарь праздника, Евангелие, ектения о живущих в этом доме, многолетие. Конечно же, говорится какое-то поздравительное праздничное слово и окропляется жилище. Люди по-разному принимают священника: кто-то стол накрывает, кто-то просто говорит спасибо; все зависит от каждой конкретной семьи.

Знаю, что у нас в России в Уфимской области в одной деревне такая традиция точно сохранилась. Скорее всего, эта традиция действует там, где священник знает о таковой. Если священники об этом никогда не слышали, они, конечно, этого не делают. В Екатеринбурге я такого не видел, но когда рассказал своим прихожанам о такой традиции, меня несколько раз звали, чтобы я окропил жилище.

Так вот, практика Польской Церкви очень интересная. В штате прихода содержится один регент (образованный, грамотный), и он из прихожан собирает большой хороший хор. Иногда это хор в 20–25 человек, в зависимости от вместимости клироса. И все эти люди поют исключительно во славу Божию, зарплату получает только регент. Нужно сказать, что все-таки Польская Православная Церковь не была так разорена, как Русская Церковь. Да, там, конечно, были гонения, тем не менее из-за того, что Польша – религиозная страна (большинство там, конечно, католики), атеистов у них достаточно мало. Поэтому православные поляки не только называют себя православными, но и ходят в храмы. Я слышал от одного польского епископа такую цифру: официально православных там шестьсот тысяч, из них реально в храм ходят от двухсот до трехсот тысяч человек.

– Пятьдесят процентов!

– Да, где-то 40–50 процентов реально ходят в храм. Это большой процент, я считаю. Я в нескольких храмах видел, как регент управляет народным хором; и они поют достаточно серьезные вещи, например «Херувимскую» Кастальского. Нашему хору духовенства стоило больших трудов выучить эту «Херувимскую», а там народный хор это поет. По сути, наш хор духовенства тоже как народный хор, потому что большая часть священников не имеют вообще никакого музыкального образования, но имеют желание петь. Я уверен, что на приходе можно сделать хороший народный хор, нужно только этим заниматься. Это желание должно от кого-то исходить, необязательно от настоятеля, может быть, какой-то прихожанин возьмет на себя такую инициативу, но должен быть огонек, который даст пламя...

– От огня рождается огонь.

– Конечно. А если просто сказать: «Неплохо было бы...», но при этом ничего не делать, то, конечно, ничего само по себе не родится.

– Вы сказали о хоре с профессиональным, образованным регентом. Что понимается под этим?

– Регент – это человек, управляющий церковным хором. Он должен знать устав богослужения, порядок, что за чем идет. Безусловно, регент должен быть человеком верующим, он должен чувствовать богослужение и понимать, в какой момент можно спеть громче, в какой – тише, где нужно заполнить паузу. Например, когда священник читает молитву, в этот момент регент может протянуть окончание какого-то песнопения. То есть он должен знать порядок, должен быть благочестивым, должен иметь музыкальное образование. Конечно, нет никакого ценза, какое именно это должно быть образование: училище, консерватория, хоровая школа или регентское отделение; просто человек должен быть музыкально образованным.

Если у регента есть какие-то пробелы в музыке (например, он недоучился), он может компенсировать это за счет своего внимания во время богослужения. То есть регент обязательно должен быть человеком гибким, который прислушивается к тому, что происходит в данный момент в храме. Регент должен быть хорошим организатором. Он должен уметь собрать коллектив.

У меня два любимых регента (оба уже почили, Царство им Небесное). Один из них регент светский – Сергей Жаров. Был такой хор донских казаков под управлением Сергея Жарова. Этот хор был сформирован из воспитанников Московского синодального училища еще до революции. После революции они эмигрировали из России и продолжили выступать в Германии и многих других странах.

– Вот так традиция и сохранилась, преемственность отчасти передалась.

– Конечно. Уровень у них, конечно, колоссальный. Сергей Жаров действительно был у них лидер. Когда он дирижирует, кажется, он просто стоит и слегка поворачивает корпусом влево или вправо, но он так отдавал команды хору, что двадцать казаков беспрекословно слушались. Бывает очень собранное, тихое, но наполненное пиано, а бывает такое форте, что мало где услышишь! И каждый голос – на вес золота. Есть чему у них поучиться.

Думаю, эстафетную палочку и дух перенял у них регент архимандрит Матфей (Мормыль). Он не получал специального музыкального образования типа консерватории, тем не менее элементарное музыкальное образование у него было, и он всю жизнь развивался, писал ноты собственноручно (тогда же не было ксерокопий). То есть человек этим жил. Он был очень сильным человеком.

У меня есть одна история, связанная с отцом Матфеем. Однажды я хотел с ним сфотографироваться. Я был тогда студентом Московской духовной академии, учился на первом курсе. Была интронизация Святейшего Патриарха Кирилла, и хор Московской духовной академии Троице-Сергиевой лавры под управлением отца Матфея пел в Храме Христа Спасителя. Я с хором проник в Храм (туда не всех пускали) и попросился попеть в хоре. Конечно же, меня не допустили, что вполне понятно – меня видели в первый раз. Хотя на тот момент мне это было непонятно, я думал: ведь я же умею петь. Но мало уметь петь, надо еще уметь петь в конкретном хоре, с конкретным регентом, чтобы он тебя знал и ты его знал. Когда служба закончилась и отец Матфей уходил, я подошел к нему и спросил: «Отец Матфей, можно с Вами сфотографироваться?» Он на меня посмотрел и сказал: «А зачем ты мне нужен?»

– Очень неожиданный ответ. (Смеется.)

– Я был обескуражен этим ответом, совсем этого не ожидал. Но о чем это говорит? О том, что человек занимался своим делом и не отвлекался на разные второстепенные вещи. Думаю, тщеславным он не был. Он любил музыку и знал в совершенстве церковный устав. К сожалению, я у него лично не учился, потому что окончил Екатеринбургскую семинарию, но те, кто учился у него в Москве, рассказывают различные байки с его лекций. Он был человеком с чувством юмора, конечно. Вот два регента. Это не просто регенты, а регенты с большой буквы; в них все сочеталось. Думаю, каждый регент должен на кого-то равняться, опираться.

– Ваш рассказ подтверждает одно из утверждений о том, что быть регентом – это все-таки очень тяжелая и мужская работа. На Ваш взгляд это так?

– Наверное, да, это мужская работа. Но много что поменялось с течением времени. Если раньше иконописцами были мужчины (Андрей Рублев, Дионисий, Феофан и так далее), то сейчас, мы знаем, в России иконописную традицию возродила женщина – матушка Иулиания, монахиня. Многие иконописцы считают, что это мужская работа, при этом большая часть студентов иконописного отделения – женщины, девушки, и они прекрасно пишут иконы.

С регентством ситуация в чем-то похожа. Сейчас не стоит толпа мужчин на регентское отделение; на десять девушек может быть только один молодой человек, и не всегда он остается до конца обучения – обычно его пытаются переманить в семинарию, потому что певчие кадры в семинарии тоже нужны. Иногда это получается, иногда нет. Некоторые молодые люди, окончив регентское отделение, уходят на пастырское и становятся священниками. Кстати, многие иконописцы, окончив иконописное отделение, тоже потом становятся священниками. Видно, благодать касается сердца; они понимают, что иконы писать, конечно, хорошо, но им хочется служить Богу в алтаре.

Наверное, лучше, чтобы регентами были мужчины, просто потому, что женщина может уйти в декрет. Например, надо встречать Патриарха, а она родила ребенка и не может выйти на службу. Мужчине же либо тяжелая болезнь, либо смерть может помешать выйти на работу.

Я не скажу сейчас, что только мужчины должны быть регентами. Я лично знаю очень хороших регентов-женщин, у которых я учился и продолжаю учиться до сих пор. Основное, чем должен обладать регент, – понятно объяснить певчим, что он от них хочет, причем не словами, а руками.

– Ничего себе!

– Исключительно так. Понятно, что всегда можно сказать словами: «Тише. Что вы поете?» А можно это показать руками.

– Какой-то особый язык жестов.

– Конечно. Я им пока еще не владею в совершенстве, но учусь, стараюсь. Я еще не закончил учиться. Меня владыка благословил быть регентом, но, конечно же, я не обладаю всем комплексом знаний и умений, мне приходится готовиться к большим службам. Кстати, в зависимости от того, хор в двадцать человек или в шестьдесят человек стоит перед регентом, жест будет совершенно разный. Или, например, квартет: там можно слегка носом показать – и тебя поймут. А когда перед тобой шестьдесят человек – совсем по-другому все. Можно, конечно, выдрессировать хор, чтобы они слушались поворота твоей головы, но обычно это делается руками или всем корпусом, всем телом. И жест, который хорош для двадцати человек, для хора, в разы большего, не подойдет.

– О каком хоре мечтает регент? Каким хором мечтает руководить?

– Я думаю, каждый регент мечтает о своем хоре. Наверное, каждый мечтает воспитать свой хор; не просто взять готовый коллектив, а набрать людей и слепить из них что-то свое. Допустим, я мечтал управлять именно мужским хором, мне хотелось управлять конкретно мужским хором Московской духовной академии в 30–35 человек.

– Какая высокая цель!

– Сейчас мне уже понравилось управлять хором в двести человек. Помните события, когда мы отстаивали место под храм святой Екатерины? Тогда нам пришлось петь на улице, мы пели стихиры Пасхи. Там было много человек: хор духовенства, другие хоры и просто верующие люди. Думаю, там было человек двести, если не больше. Но должно быть одно условие: люди должны знать эту песню, тогда таким хором можно управлять.

Почему мне нравится большой хор? Потому, что это совершенно другой звук. Я сам пел в таком хоре, когда нас было человек четыреста или даже пятьсот. Это было год назад в Москве на съезде регентов и певчих. Мы все собрались в храме на спевке, нас разделили на два хора, но какие-то вещи мы пели вместе. Это был такой звук! Он проникал везде, отовсюду. Ты стоишь – и звук везде вокруг тебя. Он настолько плотный, что даже сейчас мурашки по коже... Он наполнен обертонами разных людей. Думаю, каждый регент хочет управлять все-таки большим хором. Хотя, возможно, это и не так. Сейчас кто-то из регентов нас смотрит и думает: «А я вот не хочу управлять большим хором, мне и маленького достаточно».

Я попробовал управлять хором в шестьдесят человек, и мне понравилось. На большие праздники (например, в день Казанской иконы Божией Матери, на праздник святой великомученицы Екатерины) мы собираемся сводным составом: хор семинарии, хор духовенства, хор Ганиной Ямы, хор храма «Большой Златоуст», хор Троицкого собора, хор регентского отделения; то есть это шесть хоров. На Царские дни нас собирается примерно восемьдесят человек, а в праздник Казанской иконы Божией Матери примерно шестьдесят человек, потому что многие служат в своих храмах и не могут быть. Таким хором хорошо управлять, порой легче, чем маленьким, потому что все осознают меру ответственности.

– Вы сейчас предварили мой вопрос. Почему говорят, что церковное пение – это коллективное сотворчество, художество определенного собрания людей?

– Потому, что поющие на клиросе – это, в общем-то, делегаты от народа, от тех, кто стоит в храме. Помню, лет десять назад, когда я учился в семинарии, у меня были такие мысли, что хорошо бы вернуться к древнему пению, когда весь народ в храме поет. Допустим, стоят в храме сто человек и все поют. Отголоски этого у нас есть: народ вместе поет Символ веры, «Отче наш», какие-то тропари к известным праздникам. Но все-таки вся служба не может петься всем народом. Это будет не то, к чему мы стремимся; это будет несобранно, затянуто. Поэтому, мне кажется, правильнее выбирать наиболее способных из народа, организовывать их как-то (в круг, например, или ставить их в два-три ряда) и управлять этим определенным количеством людей.

Почему это сотворчество? Потому, что те, которые не поют, молятся и тоже участвуют в богослужении. Все, что происходит во время богослужения: пение, молитва в храме, молитва в алтаре, – направлено на одну общую молитву к единому Богу. Поэтому, конечно, это коллективное сотворчество, каждый в этом участвует: один поет, другой слушает. Ведь слушать тоже нужно уметь; можно стоять рядом, но не слушать, отвлекаться, летать в облаках. Но обычно, если хор поет хорошо, такого не бывает.

Здесь тоже должна быть золотая середина: если клирос будет не молиться, а услаждать слух верующих, это будет все-таки перекос. Особенность именно церковного хора в том, что певчие на клиросе не просто поют, а молятся во время пения и в паузах, когда священник читает молитву или поет другой хор.

– Вы сказали о том, что хоровое искусство, церковное искусство не то чтобы потеряно, но сейчас возрождается. Возрождается людьми взрослыми. Но, насколько я представляю, ведь и дети задействованы в этом процессе. Есть детские Божественные литургии, есть юные певчие. В Екатеринбургской епархии это очень активно продвигается. Дети как реагируют, когда их привлекают к такому серьезному действу?

– Чаще всего они счастливы. Расскажу один случай, наверное, это и будет ответом на вопрос. Обычно вечером с семьей дома мы поем молитвы. Именно поем, потому что у меня жена поющая, я тоже поющий, и дети стали поющими. Старшей дочке шесть лет, второй – три с половиной года, младшему ребенку один год. Понятно, что годовалый еще не поет, а старшие девочки поют. Однажды мы, как всегда, пели, а потом я решил какую-то молитву дополнительно прочитать. Не спеть, а именно прочитать. Я начал читать, а старшая дочь говорит: «Папа, ты какие-то не такие рассказы рассказываешь. Давай петь». Меня в тот момент осенило, насколько важно, оказывается, именно молитвенное пение. Не просто произнесение одним человеком вслух слов молитвы, а именно совместное пение.

Последние несколько лет я стал обращать внимание, что когда в некоторых коллективах (не певческих) говоришь: «Давайте помолимся» – и начинаешь петь, все начинают подпевать. Подпевают и «Отче наш», и «Богородице Дево, радуйся», и «Достойно есть». Без пения, наверное, человеку жизни нет; это какой-то выход энергии...

Понятно, что не все, к сожалению, могут петь, не у всех есть координация между слухом и голосом: кто-то попадает в ноты, а кто-то не попадает. Тем не менее хорошая музыка нравится всем, и даже если у человека совсем нет этой координации, он может понять, что вот это какофония, диссонанс. Или, услышав музыку Баха, Бетховена, Чайковского, понимает, что это красиво. Точно так же, когда мы видим по-настоящему красивую картину: если это действительно с душой и грамотно написанная вещь, это привлечет  внимание. Например, мне пришлось учиться в Московской духовной академии и общаться с иконописцами. Более того, я иконописицу взял себе в жены. Мне кажется, за время обучения в академии я получил какое-то правильное отношение к иконописи и знаю, какой она должна быть, а какой быть не должна.

Важную роль играет воспитание, привитие правильной культуры с детства. Сейчас много хоровых коллективов, музыкальная культура возрождается, появляется то, чего давно не было. Большая часть людей, как я вижу, учат своих детей музыке, хотя бы каким-то основам, азам.

Мое движение в музыкальном направлении началось, как ни странно, в Церкви. Музыку нам преподавала женщина, которая любила свой предмет, и эту любовь привила нам, а это очень важно. То есть она не просто сухо преподавала предмет, чтобы мы сидели от звонка до звонка, а сделала так, чтобы многие полюбили пение. Тогда мне сказали: «У тебя есть данные. Иди в музыкальную школу». Мне на тот момент было 12 лет. В апреле, под конец первого класса, меня взяли в музыкальную школу. Я, к сожалению, всего лишь год проучился в музыкальной школе и бросил ее по глупости: мама дала мне возможность сделать выбор самому, и я его сделал, оставив школу. У меня якобы были причины, но, конечно, они были достаточно условные.

Через три года после того, как я бросил музыкальную школу, у меня появилось настолько острое желание петь, что я научился играть на гитаре. Острое желание петь у меня сохранялось еще лет десять. Только сейчас более-менее начало отпускать, потому что много других забот: службы, семья, дети. Поэтому сейчас острой тяги к пению уже нет. Но еще лет пять назад я пел во всех хорах, каких только мог: в смешанном, мужском. В квартете. Когда я учился в Троице-Сергиевой лавре, меня взяли в квартет; нас называли квартетом исполатчиков. Наша задача была спеть «Ис полла», «Аллилуйя», тропарь, «Сподоби, Господи» на вечерней службе, величание; то есть такие вещи, которые поют в алтаре. Зато у меня появилась возможность попеть у отца Нестора, у отца Никифора, у отца Лазаря. Во всех хорах я пел, даже в хоре отца Матфея пел один разок.

– Батюшка, спасибо большое. Это был рассказ увлеченного человека, который любит то, чем занимается.

Ведущий Тимофей Обухов

Записала Нина Кирсанова