Беседы с батюшкой. Ответы на вопросы

В московской студии нашего телеканала на вопросы отвечает клирик Иваново-Вознесенской епархии, известный публицист и миссионер иеромонах Макарий (Маркиш). 

– Первый вопрос от телезрителя: «Как молиться за абортированных детей и где они находятся?»

– Вопрос горестный. Абортивные дети – это жертвы, можно сказать, убийства и в то же время страшной язвы современности. Когда этот вопрос возникает, это укол в сердце каждого сознательного человека (я уж не говорю – сознательного христианина). Мне кажется, с этого надо начать разговор о таких детях.

Два года назад наша Церковь приняла особый молитвенный чин о детях, не принявших благодати крещения (в их число как раз входят дети, погибшие в результате убийства в материнской утробе). Иногда бывает трагическая ситуация, когда ребенок рождается и погибает в силу естественных причин, вопреки усилиям врачей, еще до того, как его крестят. Но это в наше время крайне редко случается.

У меня был один случай, достаточно в итоге оптимистичный. Я встретил во дворе церкви женщину, она была тогда в ужасе; ее выписали из родильного дома, а ребенок находился  в палате интенсивной терапии; судьба его не была определена. Врачи пожимали плечами и говорили, что она может привести священника, чтобы ребенка срочно крестить. Мы сели в машину, тут же помчались в больницу, приезжаем, а нам говорят: «А он уже в обычной палате, опасность миновала». Я тогда говорю: «Слава Богу, покрестим его в обычное время; раз так случилось, не надо спешки». Вот так.

А что касается тех деток, этот молитвенный чин и служит связью Церкви, духовенства и мирян с этой горестной проблемой. Поэтому вы, дорогие зрители, обращайтесь к вашему духовенству о совершении этого молитвенного чина. Сейчас в нашей епархии мы принимаем решение с нашей общественной организацией «Колыбель» (она же – Центр защиты материнства) о проведении регулярных молебнов в память об этих детях и для молитвенного утешения их родителей, близких родственников.

Последняя часть вопроса – где они находятся? Здесь уже надо немного внести поправку, чисто богословскую. Понятие «где» требует пространства. Когда мы переходим в нематериальный мир, то это «где» уже повисает в воздухе, его уже, по существу, нет. Это надо тоже помнить: иному миру пространство не присуще. Присуще ли ему время – не знаем. Как и что – это нашему человеческому познанию, которое верифицируется экспериментом и логическими рассуждениями, не открыто, мы до этого добраться не можем. Есть только некоторые намеки, сигналы, откровения, которые не составляют единой строгой богословской картины, чтобы мы могли высказаться о душах этих детей. Такого знания у нас нет.

– Бывают часто ситуации, когда женщина делает аборт, и обычно почти сразу наступает состояние опустошения.

– Постабортный синдром, совершенно верно. Это знают все, в том числе и люди, далекие от религии.

– Спустя некоторое время женщина может искать в церкви утешения. Что бы Вы посоветовали таким женщинам? Как успокоить душу после такого поступка?

– Прежде всего покаянием, разумеется. В нашей Церкви с самого начала существует таинство Покаяния. Надлежит принести покаяние в этом грехе. А что происходит в ходе таинства Покаяния – это решает священник, который исполняет это таинство. Назначается некоторая епитимья, но это не возмездие, а некое лечебное средство. Вы говорите «успокоить душу». Исцели душу мою, яко согреших Тебе. Мы читаем эту строку из псалма постоянно. И вот это исцеление души включает в себя некоторые терапевтические меры, которые представляют собой епитимью. Это все строго индивидуально происходит между священником и человеком. Мы говорим о женщине, но мы здесь не совсем точны, ведь оба родителя несут эту ответственность. Бывает по-всякому, но это надо помнить.

А дальше, говорил Иоанн Предтеча, принесите плоды покаяния. Плоды покаяния – это уже нечто другое, это как бы результат раскаянного состояния человека. Что тут сделаешь? Маленького человечка не вернешь, но мы в своем поведении в обществе, в церкви, с ближними должны учитывать то, что произошло.

Приведу элементарный пример. Город Иваново, общественная организация «Колыбель», которая была создана 18 лет назад. Это одна из первых общественных организаций для противодействия абортам, поддержки семей в трудных ситуациях и так далее. До сих пор она встречается с недостатком фондов, недостатком понимания, трудностями, как это часто происходит. И среди людей, что участвуют в этой ассоциации, есть молодые верующие, которые просто добрые. А есть люди постарше, которые участвуют в работе этой организации, кто-то непосредственно, а многие – финансовыми пожертвованиями, благодаря которым эта «Колыбель» и держится. И никто там не спрашивает, что у кого было в прошлом,  соблюдается тайна исповеди, никто не требует отчета от человека в таких делах. Но можно сделать умозаключение, что там многие люди, совершая плод покаяния, финансируют, укрепляют, поддерживают эту деятельность, чтобы в нашем обществе, в нашей стране, в нашей жизни эта язва была побеждена.

Я всем вам советую, дорогие зрители, если какие-то у вас есть на эту тему соображения, печали, скорбь прошлых событий: жертвуйте и помогайте деятельности противоабортных организаций для искоренения этой страшной заразы нашего времени.

– Может быть так: во время беременности родители узнают, что ребенок может родиться с какими-то отклонениями, и, естественно, в такой ситуации сразу возникает мысль об аборте. Что бы Церковь сказала на это?

– Очень тонкий вопрос. В данном случае речь о нравственной стороне вопроса. Допустим, рассматривают законодатели какую-нибудь законодательную или административную меру. Например, запрет переходить дорогу, если это автобан, скоростное шоссе. Понятно, очень опасно, когда на скоростном шоссе кто-то появляется. В моей жизни был эпизод. Мы ехали как раз по такому шоссе (Новорижскому), пассажиры были в машине, и вдруг на наших глазах по встречной полосе идет машина, въезжает в кювет, переворачивается... Что мы сделали (и не мы одни)? Мы сразу же остановились и, конечно, пошли через магистраль, ринулись туда, чтобы оказать помощь этим людям. Люди оказались целы, слава Богу. Кто бы мог нам вменить в вину, что мы пересекли проезжую часть скоростной магистрали? Ни один суд, ни один полицейский нам бы это в вину не вменил, хотя мы нарушили очевиднейшее правило.

Я эту историю рассказал для того, чтобы была понятна связь... Если есть угроза жизни матери, надо какие-то исключительные решения принимать, которые сами по себе бывают необходимы, но они не могут идти поперек тому нравственному императиву, который запрещает убийство ребенка в материнской утробе. Как и при обсуждении вопроса о пересечении скоростной магистрали никто не станет говорить: «А вдруг кому-то это понадобится?» Бывает и такое.

Вернемся к началу. Ребенок может родиться с дефектами. Скажем так: может родиться, но необязательно родится. Если даже он родится таким, что лучше: он погибнет от этих дефектов или мы станем его убийцами? Умереть в раннем возрасте – это печально, но куда печальнее, если мы его убьем. Подумайте, что хуже. Совершенно ясно, что если он зачат, если мать его носит и нет прямой угрозы жизни и здоровью матери, значит – этому ребенку надо родиться на свет. Что будет дальше? Увидим. Если он не будет жить, то не будет, но почему его надо заранее убивать? Эта логика совершенно ужасна, потому что на человека смотрят как на скотину. «Этого поросенка мы зарежем, а этот пускай растет, будет боровом».

Похожие вещи, более часто встречающиеся, когда женщина не может быть матерью. (Понятно, какой грех в этом случае ведет к зачатию ребенка: чаще всего асоциальный, греховный образ жизни.) Либо она несовершеннолетняя, либо десоциализированная. Весьма часто в наше время, когда  женщина ментально, психически дефектная в чем-то беременна,  некоторые врачи начинают настаивать на аборте. Избави Бог меня говорить плохо о врачах в целом. Но есть, к сожалению, медицинские деятели, которые начинают подымать флажок аборта: «Женщина больная, ей надо прервать беременность». Конечно, это безобразие. Если она носит ребенка под сердцем, пусть она его родит.

Что будет дальше? Наш закон очень разумно устроен: каждая женщина, родившая ребенка, имеет законное право отказаться от него. Иногда следует таких женщин к этому стимулировать. Например, девушка четырнадцати-пятнадцати лет попала в историю, может, она жертва изнасилования. Ей надо объяснить, что она не должна быть убийцей ребенка, а может его, родив, передать на усыновление. Тайна усыновления должна быть в силе. Кто-то усыновит этого ребеночка, будет счастливая семья, а та будет продолжать свою жизнь, свободная от этого тяжкого бремени.

– Но разве ребенок, который вырастает в детском доме, не будет несчастный от того, что он так и не встретил свою родную маму?

– Не та мать, которая родила, а та, которая вырастила. Если этот ребенок усыновляется нормальными людьми... У нас другая проблема: усыновители по целому ряду причин совершают педагогические ошибки. Если и родной родитель их совершает – это плохо. Сколько в обычных «полноценных» (в кавычках) семьях дети вырастают плохими людьми, которые потом следуют по местам лишения свободы... Да, бывает, увы. Но когда это происходит в приемных семьях, то тут появляется дополнительный фактор. И начинают злые языки, а иногда и педагоги, и правоохранители указывать: вы усыновили, а воспитывали совершенно неправильно... И эти факторы действуют.

В нашей стране есть очередь на усыновление, и семьи, которые вовсе не имеют детей или имеют мало детей, слава Богу, их усыновляют… У нас любят вспоминать доброе старое время. Но в доброе старое время смерть как таковая была гораздо более частым гостем в семьях, в жизни людей. И любая полноценная и добрая семья вполне могла иметь родных детей и приемных, которые к ним попадали в силу того, что это крестники, у них  умерли родители; или просто это сироты, которых приютили. Эти дети были свои вне зависимости от того, свои они по рождению, по крови или не свои. Это очень важное качество христианской семьи.

– Если молодая мама откажется от ребенка, не будет ли это корнем того, что он впоследствии станет несчастным человеком? Его ведь могут и не усыновить; и впоследствии он может встать не на тот путь.

– В нашем российском обществе, слава Богу, возникло стремление к заботе о детях, к восполнению семьи через усыновление. Почему же не усыновят?..  Допустим, у ребенка тяжелая болезнь, он не может быть в обычной семье, должен быть под особым медицинским надзором.  Что сделаешь... Но перед лицом Господа инвалидов нет, каждая душа имеет бесконечную ценность. Если этот ребенок рожден, он будет жить. Где он будет жить? Будем надеяться, что ему дадут возможность развиваться в обычной семье. Но если нет, он будет в детдоме. Еще наше общество не достигло такого доброго состояния, когда усыновляют больных детей, берут на себя особый подвиг. Надеемся, может, мы дойдем и до этого.

– Вы предвосхитили мой следующий вопрос. Здоровых-то усыновят, а что будет с больными?

– Понимаете, это вопрос личной воли, личного самоотвержения, личного благочестия. Не все имеют такую возможность. Уровень нашей жизни не слишком высок. Обычная семья существует нормально. А если это больной ребенок, он требует больших финансовых вложений и заботы, должна быть особая няня, которая за ним ходит, если мама работает. Все это непросто. Пожив в других странах, я видел, что достаточно состоятельные люди идут на такой подвиг, Господь их благословляет на это. Мы тоже, надеюсь, дойдем до этого. Все это – развитие национального сознания, национального духа, что включает в себя христианское отношение к человеку, к его жизни, к его личности.

– А Церковь как-то помогает приемным семьям или семьям с детьми-инвалидами?

– Церковь помогает, но в материальном отношении это самый бедный «пролетарий». Церковь живет от подноса, который бабушка держит трясущимися руками в храме, и люди кладут туда кто десять, кто двадцать, кто сто рублей. Но по мере роста общего благосостояния, по мере роста христианского сознания Церковь тоже, с Божией помощью, поднимет свой материальный уровень, и эта помощь пойдет с большей энергией.

На сегодняшний день в нашей епархии есть отдел социального служения и церковной благотворительности. Если получили какое-то пожертвование, его распределяют, если не получили – нечего распределять.

– В светском образовании достаточно давно идет дискуссия о том, чтобы дети с ограниченными возможностями учились наравне со здоровыми детьми. А в воскресных школах такое возможно реализовать?

– Вы правильно сказали насчет дискуссии. И ответ здесь не должен быть догматическим, он должен быть чисто прагматическим, что лучше. Прагматический ответ можно получить только на опыте. Какие-то дети хорошо вписываются в среду, какие-то – не вписываются. Я вижу некоторых детей, хорошо знаю среду, в которой служу. Есть дети, что не могут в силу своих особенностей интегрироваться в среду других детей, – значит, не надо их туда впихивать. А кто-то может – хорошо. Поэтому ответ для воскресной школы: они у нас, как правило, не такие массовые, не требуют каких-то формальных решений. Приведут ребенка, посмотрим, что и как получится. Пойдет – хорошо, нет – извините. Только такой ответ и должен быть.

– Как же так получается: для Бога, Вы говорите, все эти дети равны, а для Церкви?

– Меня вот Бог «обидел» музыкальным слухом, нет его у меня. Кое-как я в семинарии сдал церковное пение; когда меня рукоположили из дьяконов в священники, все регенты вздохнули с облегчением. Потому что дьякон – это музыкант, священник – в меньшей мере. Представьте себе, я без слуха приду на клирос и скажу: «Почему меня гоните? Я тоже хочу петь». Мне скажут: «Простите, но Вам – не надо. Вам надо помалкивать, молиться тихо». Каждому свое. Вот у меня рост сто семьдесят пять сантиметров, хочу играть в баскетбол, но нет должных мускульных качеств, хочу быть боксером или на Луну полететь, имея порок сердца... Люди перед Господом равны по своему достоинству, в социальной жизни они все различны. Когда мы говорим «равенство», не имеем ясности мысли. Нет равных людей, все люди разные, одинаковых нет. Есть равноправие, которое распространяется на те или иные сферы жизни. И есть равное достоинство перед лицом Господа. Но не равенство по типу: «у меня нет слуха, но я все равно буду петь».

– Но ведь главное, что Вы хотите петь, хотите этому научиться. Это действительно Ваше право: и научиться, и петь. Почему Вам должны запрещать?

– Учись, бери магнитофон, аудиозаписи, закройся в своей комнате и пой. А в храме будешь петь только тогда, когда научишься. Петь-то ладно, а когда люди начинают играть на скрипке, не имея данных, это уже совсем на уровне уголовного преступления.

– Вы сталкивались с таким?

– Нет, но представьте себе, человек без слуха берет скрипку и говорит: «Я буду играть». Что делать соседям?

– Получается, что дети с ограниченными возможностями, а впоследствии это юноши и девушки, не могут обрести эти равные права?

– Права они имеют, но их применение зависит от обстоятельств. Что значит равные права? Сосредоточимся хотя бы на музыкальных данных. Даже у абсолютно здоровых людей музыкальный слух разный. Один поет соло как прекрасный регент, другой может участвовать в пении хора, а третьему надо стоять в сторонке. И здесь нет места для маневров.

– Я упомянул про дискуссию, которая ведется в школах: про классы совмещенного обучения. Как Вы думаете, для духовных училищ, семинарий и академий такая дискуссия возможна?

– В семинариях и академиях есть некоторые предпосылки, этих людей готовят к священнослужению. Физические или ментальные недостатки служат каноническим препятствием к рукоположению. Человек, имеющий диагноз психического расстройства или физическую ущербность, не может стать священником в силу этих причин, как он не может стать летчиком-испытателем, или боксером, или игроком в баскетбол. А что касается среднего звена церковного просвещения (катехизаторского или другого), там, наверное, проблем таких не будет.

– Во-первых, не все выпускники духовных учебных заведений становятся священниками.

– Решение вопроса зависит от конкретных обстоятельств. В некоторые высшие духовные учебные заведения (семинарии) принимают людей, способных к священству. Конкретно спрашивают: «Вы хотите быть священником?» – «Я еще не решил».– «Когда решите, тогда придете поступать».

Человек говорит: «Я разведен, собираюсь во второй раз жениться».– «Если собираетесь во второй раз жениться, Вы не можете быть священником. Поступайте на катехизаторские курсы, учитесь. Будете приносить пользу Церкви в качестве катехизатора или церковного работника».

– А если юноша с ограниченными возможностями хочет получить богословское образование, чтобы потом работать в духовной сфере?

– Я думаю, вопрос решается в индивидуальном порядке.Не вижу особых причин, почему ему следует препятствовать в этом. Если человек прикован к инвалидному креслу, но с точки зрения своих способностей к учебе не уступает другим (или если уступает, то немного: может сдать экзамен), – хорошо, друг, учись. Сейчас, в условиях дистанционного образования, все средства для этого существуют.

Я уверен, что такому человеку никто не воспрепятствует получить образование. Помоги Господь! Не каждый может быть священником, а получить то или иное духовное образование доступно для любого человека.

– Общественная дискуссия о совместном обучении полноценных детей и детей с ограниченными возможностями закончилась тем, что они начали учиться вместе. Должна ли Церковь идти в ногу с обществом? Или ей нужно следовать своим старым традициям, канонам?

– Ответ должен быть дан чисто прагматический. Церковь никогда не идет с кем-то в ногу: мы идем в ногу только со Христом. Церковь принимает добрые инициативы, которые возникают в общественной жизни. А неплодотворные, противоречащие основным нравственным принципам, педагогическим устоям инициативы мы отвергаем.

Можно привести очень много примеров. Еще сравнительно недавно выдающиеся люди нашей Церкви (мной глубокоуважаемые) с пеной у рта выступали против видеосъемки в храме, особенно в алтаре: «Какой кошмар! Пришли с видеокамерой в алтарь!» Они оказались не правы. Правота – на стороне технического прогресса: сегодня видеосъемка в алтаре служит мощнейшим средством катехизации, проповеди, апологетики.

– Помогает кому-то?

– Это не подлежит никакому обсуждению. Огромнейшая польза! Мы, священники, читаем молитву: «И… нас… окрест стоящих святаго Твоего жертвенника». Кого – «нас»? Когда я служу один, читая эту молитву, думаю: «Я-то стою у престола. А кто еще стоит?..»

Когда люди во Владивостоке или Нарьян-Маре стоят рядом со мной благодаря видеокамере, молятся и литургия, анафора, которую я совершаю, доходит до них (пусть не физически, но молитвенно) – это огромная сила! Особенности развития литургики, которые в течение многих сотен лет отделяли молящихся людей от святого престола, сегодня их соединяют с ним. Это важно.

– Люди из Нарьян-Мара и Владивостока, допустим, стоят возле Вас с помощью видеосвязи. А люди в храме не стоят рядом с Вами: хор поет песнопение Евхаристического канона – они не слышат, что в это время священник произносит в алтаре.

– Это вопрос просвещения. Человек придет домой, посмотрит в Интернете, что такое литургия, анафора, богослужение, – и начнет это понимать.

Иногда, когда мне приходится бывать в командировке в Москве, я не участвую в литургии, потому что приезжаю домой поздно вечером в субботу. Прихожу в местный храм в честь Знаменской иконы Пресвятой Богородицы (он когда-то был сельским, там служил кто-то из новомучеников), который находится недалеко от речного вокзала. Стою среди прихожан, но, по существу, я тоже около престола: не вижу, но понимаю, живу в литургическом действе, потому что я почти 20 лет священник.

Прихожанам, которые еще что-то не понимают в богослужении, надо начать его понимать. Технические средства, о которых мы говорим, этому очень содействуют.

– Тогда какой смысл приходить в храм, если для лучшего понимания можно смотреть видео дома?

– Святое Причастие по телевизору не передается. И общая молитва. Те, кто пришел в храм, очень многое нам дают. «Литургия» – «общее дело»: люди должны стоять в храме.

– То есть надо выбирать: либо общая молитва и причащение, либо оставаться дома и узнавать, что же происходит на богослужении?

– Сейчас эпидемия, усилилась тревога. Пожилые, нездоровые, люди с детьми, останьтесь дома. А в обычное время, конечно, нужно ходить в храм. Вы должны приходить на совершение суточного круга богослужений (вечерню с утреней, Божественную литургию). Никакого выбора нет (помимо ваших обычных дел).

В любой момент вы можете включить видеотрансляцию, открыть книжечку с объяснениями и все проследить, просмотреть, поучаствовать в этом, помолиться.

– Нет ли упущения: людям, которые сидят дома, мы показываем, что происходит в алтаре, а для тех, кто приходит в храм, это остается неизвестным?

– Им надо это узнавать. Они обязаны это делать. Наличие информационной линии служит стимулом для их познавательного процесса.

Однажды студенты нашей семинарии, будучи в походе, служили с ректором Божественную литургию под открытым небом. Был переносной престол. Потом пожилая монахиня говорила: «Какое это произвело на меня впечатление!» Хотя она участвовала в церковной жизни не один десяток лет. Это было в доинтернетную эпоху. А сейчас, когда есть Интернет, – пожалуйста, друзья, участвуйте в богослужении!

Когда Святейший Патриарх приезжал в Иваново на чин великого освящения кафедрального собора, третья часть присутствующих не могла поместиться внутри. Поставили огромные экраны рядом с храмом – и транслировали литургию, которую совершал Патриарх. Все люди смогли участвовать в богослужении.

– Почему бы всегда не использовать такие экраны?

– Можно. На усмотрение правящего архиерея или благочинного. Не надо их ставить на улице: люди внутри. А в храме – почему бы и нет? Вывод на экран текста, который читается или поется по-церковнославянски, – очень важное и доброе дело.

Сейчас необходимость в этом меньше, потому что у всех есть сотовые телефоны. Когда идет богослужение, любой человек, пользуясь гаджетом, может отследить ход литургии или вечерни с утреней на соответствующем сайте.

– Стоять на службе с телефоном – не плохо?

– Если человек с книжкой стоит, что плохого? Наоборот, хорошо: он вникает в это. А если сотовый телефон – плохо, что ли? Почему? Я смотрю, молодые и люди постарше тщательнейшим образом отслеживают ход службы. Даже наши регенты и певчие пользуются некоторыми материалами из Интернета в течение богослужения.

– То есть Церковь все-таки в какой-то степени существует наравне с обществом?

– Церковь использует факторы общественного развития, в том числе технического, которые идут на пользу людям. Это важная зацепочка. Вроде бы мелочовка, а на самом деле нет. Потому что критерий этого восприятия или отвержения – не следование каким-то трендам, тенденциям, а тщательная оценка: что хорошо, что плохо, что нужно, что не нужно.

У наших римо-католических партнеров начиная с 60-х годов прошлого века в ходу термин aggiornamento. Giorno – это по-итальянски «день». Aggiornamento – по-русски «следование дню», «осовременивание».

Православие отвергает этот подход, потому что aggiornamento значит: «я следую тому, что принято сегодня». А я не следую тому, что принято сегодня. Я следую тому, из чего Церковь или общество извлекают пользу. Что хорошо, то мы и принимаем. Не то, что популярно, что нам предлагает день, а то, что мы решаем принять. Это вопрос свободы. Глубокий вопрос. Мы свободны. Не рабы моды или обычая, а хозяева того, что делаем.

– Вопрос: «Как жить, если уже истощена, нет сил, а мужу все равно?»

– Это конфликт, дефект брака, дорогие друзья. Брак – живое существо: он может болеть. Эта краткая исповедь – свидетельство его очень тяжелой болезни. Женщина говорит: «Мужу все равно». Что тут посоветовать?

Если ее муж не чужд православия, то этим людям нужно бежать к священнику, причем не к молодому. У нас бывает, что 50-летние люди приходят на семейную консультацию к священнику, который им в сыновья годится, и начинают: «Батюшка, помоги!» А батюшке даже как-то неудобно: что он может сделать?

Найдите пожилого женатого или имеющего опыт супружеской жизни священника (который прошел через супружество, в силу тех или иных причин уже не женат, но имеет понимание этого) и просите его о семейной консультации. Он даст вам консультацию, может быть, неоднократно, и выяснится, в чем проблема, что происходит.

Мужу не может быть все равно. А если ему все равно и он в этом укрепился, приходится признать, что брак умер.

– Может быть, наступило выгорание?

– Выгорание – это современный термин. Есть усталость. Говорят: «У священников –   выгорание». Какое там выгорание! Усталость, тяжкая, свинцовая усталость!

Военнослужащий, дежурный по полку, сутки крутится-вертится. Кончилось дежурство. «Дежурство сдал!» – «Дежурство принял!» Он снимает фуражку, портупею – и забыл о дежурстве до следующего раза. Для военного это нормально, для священника – абсурд!

У священника есть понятие «отпуск». У монашествующего (в нашей епархии, по крайней мере) нет такого понятия. Есть «лечение», когда он уже лежит или его несут. У монаха не может быть отпуска. Мы монахи 24 часа в сутки 365 дней в году.

Нашим собратьям, женатым священникам, жить труднее, потому что у них есть Церковь и малая церковь – их семья. Они физически разрываются между священнослужением и служением малой церкви, семье. Я, честно говоря, не знаю, как это можно соединить, но они соединяют. Это все очень тяжело, ложится бременем на психику, задействованы физические, духовно-нравственные силы. Надо им помогать. Как можем, помогаем, содействуем.

Мы, священники (особенно монахи), находимся в подчинении у правящего архиерея. А все вы, мирские люди, ни у кого в подчинении не состоите, сами организуете свою жизнь. Если кто-то говорит: «Я очень много работаю, а семья у меня – на заднем плане», – прости, дорогой, ты не прав. Меняй свои приоритеты. Возможно, тебе надо поменять работу.

Если ты военнослужащий – немножко другое дело. Но военным тоже даются отпуска. В наше время очень много работают предприниматели. Есть английский стишок, в котором дается ответ на вопрос, кто такой бизнесмен:

Early to bed,

Early to rise,

Work like hell

And advertise.

«Рано ложись, рано вставай, трудись из последних сил и не забывай про рекламу своего бизнеса».

Если человек так действует и видит, что у него в семье что-то не ладится, значит, нужно сменить приоритеты. Может быть, надо оставить свое предприятие, на кого-то переложить обязанности – и заняться своей семьей.

– Совместная молитва играет важную роль?

– Разумеется, важную, но она должна быть неформальной. В христианской жизни ничего формального нет и быть не может. Если это семейная молитва, приведите своих детей. Маленькие дети, может быть, почувствуют, что они часть семьи. Если ребенок своим детским языком что-то лепечет, а папа с мамой стоят и слушают, это многого стоит.

Если это будет непрерывно продолжаться до исполнения ребенку 15 лет и он будет видеть, что его участие в семейной духовной жизни растет и приобретает важность, это хороший фактор духовной безопасности юноши или девушки.

– Не поможет ли формальная молитва?

– Формальной молитвы быть не может.

– Я имею в виду совместное чтение утренних и вечерних молитв.

– Читайте, друзья мои! Но как вы это сделаете, в какое время, в каком составе? Как правило, утром все суетятся, торопятся. Так уж устроена человеческая психика. Может быть, вся семья – жаворонки: встают в шесть утра, будильник никому не нужен, ходят – нечем заняться. Они стоят, молятся. Я таких семей не встречал.

– Тогда и вечером не будет времени.

– А вечером можно принять организационные меры, наладить семейный быт. «В девять вечера все собираемся и вместе читаем молитвы».

– Не формализм ли каждый вечер вычитывать молитвы?

– Если «вычитывать» – разумеется, формализм. А если молиться, то не формализм. Откройте Священное Писание, святоотеческую литературу, найдите слово «вычитывать». Нет там такого слова, не должно быть.

Оно, может быть, присутствует в монашеской жизни, но это отдельная тема. У обычных людей вычитывания быть не должно, потому что это уводит человека от  Христа, а к Христу ведет молитва.

– Как супругам начать вместе молиться?

– Сесть вместе, решить, в какое время и, может быть, какие молитвы читать, потому что есть излишне длинные молитвы. Общественная молитва (богослужение) совершается по уставу, а личная молитва совершается по соображениям личной пользы (по доступности и воспринимаемости теми людьми, которые молятся).

Даже мы, монашествующие, говорим: «На келейную молитву нет устава». А уж в общегражданском обиходе устава на личную молитву нет и быть не может. Есть молитвослов, который предлагает вам заготовки. Выбирайте!

Есть очень разумное правило, о котором пишет святитель Феофан Затворник: молитва по времени, а не по составу прочтенных молитв. Сейчас у всех есть сотовые телефоны с таймером. Во времена святителя Феофана был обычный будильник. Засекайте. В течение времени, что вам дается (сколько решите: можно начать с меньшего, потом увеличивать), читайте те молитвы, которые сочтете нужными.

В одной из телепередач Святейшему Патриарху Кириллу (тогда еще митрополиту) был задан вопрос: «Можно ли молиться своими словами?» Он подумал – и ответил: «Молиться своими словами не можно, а нужно». Учитывайте это, чтобы не было вычитывания.

– Помогает ли сохранить семью совместное участие в богослужении?

– «Сохранить семью» – не очень хорошая фраза.

– Мы начали говорить об истощении, выгорании…

– Это болезнь. Надо, как в медицине, отличать норму от патологии. Норма – здоровый образ жизни. Патологию надо лечить. Это совершенно разные процессы. Одно дело – вы утром делаете зарядку, обливаетесь  холодной водой, обтираетесь снегом, подтягиваетесь на перекладине – это здоровый образ жизни. Другое дело – вы лежите плашмя на диване и вам ставят капельницу.

Бывает так, что семье надо «ставить капельницу», а бывает, что семья может успешно «заниматься физкультурой». «Физкультура» для семьи – это совместное участие в богослужении, молитвы с детьми. А за «капельницей» идите к священнику: пусть он вам ее пропишет.

– Нужно ли священнику психологическое образование для таких случаев?

– Священник с жизненным, пастырским опытом имеет психологическое образование в избытке, потому что он видит жизнь людей снаружи и изнутри. Практика слушания исповеди и пастырская помощь, которую оказывает священник, дают ему психологическое образование.

Есть очень известныелюди (кое-кто из них богослов, кое-кто – публицист, профессор), которые рассказывают о разных аспектах религиозной жизни. У них есть небольшая ахиллесова пята, слабость: нет пастырского опыта, они не священники. Эти люди говорят очень интересные вещи, полезные, пишут замечательные книги, а когда доходит, грубо говоря, до дела (протянуть руку помощи конкретному человеку), видишь у них проколы.

Простой приходской сельский батюшка, который ни одной книжки не написал и проповеди читает по бумажке, разбирается в проблемах личной духовной жизни лучше, чем высокообразованный профессор какого-нибудь вуза.

– Было бы лучше, если бы будущим священникам давали основы психологии?

– А мы даем. У нас в семинарии есть «Педагогика», «Пастырская деятельность», «Основы пастырства», «Пастырское богословие», «Аскетика»... Что такое аскетика, если не часть нравственного богословия?А что такое нравственное богословие, если не христианский взгляд на психологию? Все на месте.

– Отец Макарий, наше время подходит к концу. Я прошу Вас подвести итог программы и что-то пожелать нашим телезрителям.

– Очень интересный итог: не надо ничего вычитывать, надо молиться, выстраивать отношения с Господом через свою церковную жизнь. Церковь – это канал связи, если можно так выразиться (немножко жестковато), с Господом Богом.

«Верую… Во едину Святую Соборную и Апостольскую Церковь». Этот член Символа веры существует с IV века и не потерял своей актуальности. Пожалуйста, помните об этом. Господь вам в помощь!

Ведущий Александр Черепенин

Записали Елена Кузоро и Светлана Волкова