Беседы с батюшкой. Кто нуждается в реабилитации

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы телезрителей отвечает секретарь Приозерского благочиния Выборгской епархии священник Александр Семенов.

– Тема: «Кто нуждается в реабилитации». Вы уже больше семи лет работаете с наркозависимыми в Санкт-Петербурге, и через дневной стационар, которым Вы руководите, наверное, прошла уже не одна сотня человек. Сколько людей прошло через ваш центр?

– На настоящий момент общее количество зависимых, которые получили помощь в наших центрах (в том числе загородных), больше двух с половиной тысяч. Это только непосредственно по страждущим зависимым, но на каждого приходится еще как минимум один родитель.

– Созависимый человек.

– Совершенно верно. Плюс не всех наших подопечных мы направляем в наши реабилитационные центры, которые находятся в Выборгской епархии, часть из них по разным причинам уезжает в два реабилитационных центра, что находятся на канонической территории Русской Православной Церкви: в Кемеровской области и Уфе.

– Вернемся теперь к вопросу, кто нуждается в реабилитации. У нас иногда складывается впечатление, что портрет наркозависимого человека изменился. Уже нет такого, что люди просто валяются на улицах в наркотическом опьянении или каким-то образом проявляются в нашем обществе. Раньше это было отчетливо видно. А сейчас это как-то по-другому выглядит или просто изменилась ситуация с самими наркотиками? Может, все-таки произошли качественные изменения?

– Строго технически мы должны говорить о людях, которые систематически (или не очень систематически) употребляют некоторые виды психоактивных веществ. Если посмотрим, что было семь-десять лет назад, то увидим, что портрет наркозависимого изменился в связи с тем, что изменились виды наркотиков.

Изменившиеся виды веществ теперь немного по-другому распространяются, они в большей степени принадлежат молодежной культуре, а раньше принадлежали криминальной. Раньше это ассоциировалось со следственным изолятором и прочим, а сейчас это вечеринки, тут какой-то джин-тоник, здесь что-то покурил, друзья предложили какую-то таблетку для бодрости. И в этом, конечно, существует большая опасность, потому что деградационные последствия от употребления синтетических наркотиков могут наступать быстрее.

Если, допустим, наркоман, который употреблял героин более десяти лет, периодически приостанавливая, а потом возобновляя употребление, мог  даже не дожить до каких-то уж очень больших проблем за этот период, то человек, употребляющий синтетические виды (эти соли, спайсы и прочее), с первого-второго раза может заработать психиатрический диагноз.

– Я побывал на одном из больших антинаркофорумов (в Череменецком монастыре). Там собирались работники реабилитационных центров со всей России. И они говорили, что самая большая беда в том, что из ста процентов зависимых людей за помощью обращается максимум четыре процента.

Вопрос телезрителя: «Эта реабилитация для кого предназначена: для наркоманов, пожилых людей или  детей?»

– Мы работаем с людьми от 18 до 40 лет, иногда чуть старше. Почему именно так? Потому, что изначально это был отдел, который должен был заниматься этой проблемой у молодежи. Постепенно возрастные рамки расширялись, в том числе и у зависимых, и мы понимали, что 25-летние или 35-летние наркозависимые не очень сильно отличаются на самом деле. Хотя, конечно, 18-летние и 40-летние отличаются очень сильно. Поэтому мы работаем в таких рамках. Не все возможно охватить.

У нас есть проблема наркозависимых несовершеннолетних, но юридически существуют такие препоны, что, по всей видимости, этим должны заниматься какие-то государственные учреждения, а не мы. Или мы не можем помочь наркозависимым людям, которые при этом являются инвалидами (есть такая категория). Потому что у нас один из основных элементов загородной реабилитации – трудотерапия (или трудовая педагогика). То есть все-таки есть часть людей, которым мы в рамках именно своей программы, ввиду ее особенностей, не можем помочь.

–  А по поводу четырех процентов: почему так мало людей обращается за помощью?

– Мы начали немного говорить о новых видах наркотиков (синтетических). Дело в том, что у них не так выражен синдром отмены. То есть человек может их употребить, а потом не чувствовать тягу какое-то время, потом опять употребить. То есть у него развивается больше психологическая тяга, нежели физиологическая. И тогда человеку кажется: «А что такого? Подумаешь, я же не такой, как те, которые были раньше».

Кстати, среди зависимых бывало такое, что они могут разбиваться на какие-то группы, которые взаимно презирают друг друга. Наркозависимые могут презирать алкозависимых и для этого находят аргументы. А те, в свою очередь, презирают наркозависимых и тоже для этого находят аргументы. И внутри группы наркозависимых может быть какое-то подразделение, потому что в этой зависимости активно участвует гордыня как одна из ее причин.

А по поводу четырех процентов обращающихся вопрос очень сложный. К большому сожалению, люди не сразу чувствуют проблему. И у нас, к большому сожалению, не очень известна в широких массах церковная работа по помощи наркозависимым.  И люди, когда обычно уже сталкиваются с крайней ситуацией, начинают что-то искать.

Кроме того, наших сограждан еще несколько смущает то, что церковная реабилитация, как правило, бесплатна; всем кажется, что такого не может быть, что ничего хорошего не сделают за бесплатно, что бесплатный сыр в мышеловке и прочее. Хотя бесплатная реабилитация в принципе не может существовать; можно даже сказать, это оксюморон. Человек так устроен: если он что-то платит, то что-то получает взамен. Если человек заплатит за реабилитацию какую-то оговоренную цифру, то он будет ждать, что какие-то батюшки или психологи дадут ему здоровье, спокойствие, нормальную психику и духовное состояние.

– «Я купил».

– Да, а мы ничего этого не даем. Мы просто рассказываем, что и как надо делать, помогаем, поддерживаем, но делает все-таки сам человек. 

– Я сталкивался с вашим центром года четыре назад, и меня поразило несколько вещей. Первая из них – дневной стационар. Я увидел людей, которые приходят к вам. И мне это казалось странным, ведь при дневном стационаре человек, который зависит от того или иного наркотика в том обществе, где он живет, в него же и возвращается. То есть днем он побыл на реабилитации, пообщался со специалистами, но после этого возвращается домой, туда, где он стал наркоманом.

Меня это поразило, потому что мне казалось, что надо человека выдернуть, как морковку, из привычной среды, поместить в один из ваших реабилитационных центров – и пусть он там проходит реабилитацию. Ведь каким же образом он может бросить наркотики, если живет в том же обществе, в котором стал наркоманом?

– Во-первых, изначально, когда был открыт первый реабилитационный центр в 1996 году в поселке Саперное, дневной стационар не существовал. И мы действительно всех брали, что называется, с улицы. Через какое-то время наш руководитель отец Сергий Бельков (исходя из небольшого опыта – спустя два-три года) понял, что есть необходимость в учреждении переходного этапа.

Все-таки человеку, который еще вчера воровал, употреблял, совершал преступления и вел греховную жизнь, очень сложно оказаться в общине, что живет по образу монашеского устава. И общине сложно: он является для них искусом, потому что там ребята, которые только чуть-чуть пришли в себя – и тут вдруг совсем свеженький. И ему сложно.

Изначально на территории Александро-Невской лавры появился консультационный кабинет, где проходили более глубокие консультации. Не просто давали адрес: вот вам адрес, возьмите с собой полотенце, тапочки, зубную щетку и поезжайте. И постепенно этот самый дневной стационар разросся до штата специалистов из 25 человек. И то, что Вас поразило, поразило совершенно правильно, потому что в каком-то смысле это можно считать чудом, а с другой стороны, это есть некий результат работы.

Кстати, к нам обращаются и жители Петербурга и Ленинградской области, и жители других регионов России, даже из других стран (не только из ближнего зарубежья). Конечно, это русскоговорящие люди. Как правило, это потомки эмигрантов, которые еще сохранили русский язык. И когда молодой человек приходит в стационар, буквально через несколько дней он начинает что-то для себя воспринимать.

У нас в программе дневного стационара есть даже такой предмет, как аскетика. Иногда люди не понимают: «Вы что – наркоманам аскетику преподаете?» Мы говорим: «Да, и не просто преподаем, а преподаем по программе, по которой учатся семинаристы». Собственно говоря, семинаристы ее и преподают. У нас в стационаре три предмета из этих двадцати с лишним преподают в рамках социальной практики студенты Санкт-Петербургской духовной семинарии. То есть это и для них хорошо, они учатся взаимодействовать с людьми, которые находятся в страсти, и нам хорошо, потому что эти молодые и горящие делом ребята учат наших подопечных.

Кстати, сама по себе программа дневного стационара разбита на три блока: духовный, психологический и культурологический. Духовный блок – это где-то семь-восемь предметов, которые полностью взяты из семинарской программы.

– Например?

– Новый Завет, Ветхий Завет, литургика, катехизация, аскетика, история Русской Православной Церкви, жития святых (такая минипатрология).

– Литургика?

– Обязательно, они же с первого дня приобщаются к молитвенному деланию. Утро в дневном стационаре начинается с утреннего молитвенного правила, а день заканчивается посещением вечернего богослужения. Понятно, что почти сразу возникают вопросы: а кто это со свечой, а что читают? Это люди же, как правило, совсем далекие от Церкви.  Поэтому преподается литургика в самом прямом смысле.

У нас даже есть такой курс: открывается служебник священнослужителя – и по нему читаются ектеньи; буквально разбираются ектеньи и действия, которые происходят. Литургика обязательно нужна, люди же должны понимать, что происходит. Также в литургику включаются и азы церковнославянского языка.

Все эти предметы, которые взяты из семинарского курса, адаптированы под краткосрочное обучение, которое составляет в этой программе один-полтора месяца. А обучение в семинарии – четыре с небольшим года. Программа адаптирована путем сжатия, но не упрощена, как Библия для детей. Это основная терминология, какие-то вводные сведения. Даже разобраться с тем, что такое грех, – это уже целое занятие. Четыре понятия из Ветхого Завета, шесть понятий из Нового, какая была этимология этого понятия в русском языке и так далее.

И это все-таки ребят захватывает. Недаром курс называется мотивационным. Мотивация – это когда человеку интересно. А если он заинтересован, то все-таки чего-то уже хочет, он не просто сидит тусклый, бледный – как на первом собеседовании, когда смотрит исподлобья, ничему не верит; может быть, вообще впервые в жизни видит священника и даже испытывает где-то страх, где-то пренебрежение.

Мы начали с того, чем аскетика помогает. Мы сразу начинаем учить таким понятиям, как «прилоги», например. Изначально нецерковному человеку очень сложно понять, что у него в голове может мелькнуть мысль, которая принадлежит не ему. Но когда им преподается введение в аскетику, они начинают это понимать, потому что они об этом знают лучше нас с вами. Они находятся на пике проблемы, и на них происходит очень сильное воздействие такого рода.

Им надо понять, что такое возможно, научиться по возможности опознавать эти моменты и им противодействовать, в первую очередь молитвой. Они начинают это делать и удивляются, что получается. Конечно, есть такое понятие, как «первичная благодать»  (или «призывающая благодать»), когда Господь немного больше хранит человека, немного больше за него делает. На этом этапе Господь делает за них немного больше, чем они сами. Мы им стараемся это объяснять, не всегда они это понимают, случаются какие-то ошибки, переоценка сил. Это одна часть проблемы.

А другая часть в том, что, конечно, для некоторых было бы полезнее все-таки не возвращаться домой. И для этого в нашем учреждении необходим такой компонент (его пока не хватает), как социальная гостиница. Во-первых, это для иногородних, а во-вторых, для тех, у кого нет сопровождающих (это могут быть выпускники  детских домов), которые находятся в очень сильной зоне риска. Соответственно, это для тех, кому, может быть, не совсем полезно возвращаться в те места, где они жили, либо для ребят из отдаленных мест Ленинградской области. У нас некоторые ребята ездят оттуда, у них на дорогу уходит по три с половиной часа, они почти не спят из-за этого. С другой стороны, они заняты, что тоже хорошо.

– Человек, который приходит к вам, встречает священника?

– Нет, координатора.

– Он ему что-то объясняет?

– Да, это консультант.

– Человек приходит к вам, наверное, потому, что мама прежде позвонила?

– Да, наибольшая часть контактов с нашими воспитанниками начинается с разговора с их мамой (около 80%).

– И потом мама говорит своему чаду: «Пожалуйста, иди туда; там тебе помогут».

Вопрос телезрителя из Челябинска: «Покойный друг (еврей, атеист) крещен в иудаизме, как сказала его вдова. Я очень хочу его поминать, но как это сделать? И что такое крещение в иудаизме?»

– Я впервые слышу об этом. Возможно, человек просто перерос иудаизм и принял крещение...

– Мессианский еврей. Есть такие в Иерусалиме, которые принимают крещение, у них это особенным образом выглядит, там несколько особый взгляд.

Если вернуться к нашей теме, я себе представил так: если мама сказала туда идти, я только из уважения к маме сказал бы, что схожу, лишь бы отстала. И вот я прихожу, меня встречает консультант, и я понимаю, что не буду никоим образом ходить на какие-то лекции, я пришел просто для того, чтобы поставить галочку для мамы... Бывает такое?

– Почти все именно так и приходят. Как у нас проходит собеседование? Изначально они беседуют с координатором, потом с ними беседую я. И эта часть такая: изначально мы знакомимся с ребенком и мамой, а потом я разговариваю с ними по отдельности, потому что что-то мне нужно выяснить и настроить отдельно ребенка и маму. И когда я остаюсь один на один с ребенком, часто слышу такое: «Да не буду я к вам ходить, и вообще у вас какие-то отсталые знания о Боге, вообще все не так». Обычно я говорю примерно следующее: «Мама от тебя все равно сегодня не отстанет, поэтому ты на занятия все-таки походи недельку. Ты сейчас отказываешься от того, чего не знаешь, а ты походи, узнай».

В течение недели пройдет весь цикл предметов, который может быть. Предметы идут с утра до вечера, их не менее четырех в день, они ни разу не повторяются, в течение недели они тоже не повторяются. То есть это двадцать разных предметов. Всю недельку человек ходит, будет контактировать со всеми преподавателями, которые есть (и священники, и психологи, и педагоги, и волонтеры-консультанты). Не только священнослужители, но и мирские. И это тоже очень интересно и важно для наших новых подопечных, потому что им иногда сложновато начать доверительно общаться со священником. Сидит какой-то человек с бородой, уже старый (по его понятиям), у него три образования, что-то умное говорит… («А какое это ко мне имеет отношение? Им положено быть умными».) Или говорит просто какую-то глупость (как им кажется).

А когда с ним поговорит кто-то помоложе и мирянин, может, он воспримет это как-то по-другому; или консультант к нему подберет ключик. А может быть, это произойдет потому, что среди этих примерно двадцати предметов что-то обязательно будет интересно прямо сразу, на старте.

Программа очень разнообразна, в нее входят предметы духовного блока, а следующий блок – психологический. Мы его так называем – «психологический», потому что специалисты, которые у нас работают, как правило, совмещают до трех компетенций – это психолог, психиатр и психотерапевт. И там в основном психологические практики, то есть некие психологические азы. Они могут быть полезны кому угодно и когда угодно.

Например, самая простейшая вещь в базовых коммуникациях – понятие о границах: границы личности или границы решений, принятых личностью. У нас всех в той или иной степени есть такие проблемы. Меня попросили, а мне как-то неудобно отказать, и я говорю: «Я подумаю, позвони завтра». Завтра человек звонит, а мне как-то неудобно ответить, думаю: «Ну что я так вот по мягкости ляпнул…» А надо человеку пояснить (и обычно на это хватает одного-двух занятий), что он всегда имеет право на отказ. Это не значит, что ты вступаешь в конфронтацию, у тебя мнение может быть противоположным мнению твоего друга, но это не значит, что вы с ним разругались.

А для них ведь это проблема, потому что очень часто употребление как первой пробы, так и дальнейших происходит по принципу: что обо мне подумают, если я откажусь? Как в детстве: «Слабо спрыгнуть с гаража?» – «Нет, не слабо». Идешь, коленочки трясутся, прыгаешь, ломаешь себе ноги. Примерно такая картина.

– В этом случае как раз и возникает следующий вопрос. Когда люди обращаются к вам, они же не думают о том, что нуждаются в реабилитации… Нуждается кто угодно, но только не я, а я могу справиться с этой проблемой.

Я недавно общался с одной женщиной, которая сейчас работает волонтером в одной организации, помогающей наркоманам. У нее умер сын от наркозависимости, и она сказала: «Я никогда не брошу заниматься информированием населения по поводу того, что помощь есть, потому что мой сын умер: он не знал о том, что помощь ему нужна».

Вопрос телезрительницы: «Мой сын получил психическое расстройство, скорее всего в результате принятия синтетического наркотика. Сейчас у него диагноз – шизофрения. Можно ли обратиться к вам за помощью? Я вижу выход в том, чтобы он получил помощь от веры в Бога, а вы в этом направлении работаете. Можете ли вы помочь таким людям?»

То есть можно ли помочь человеку, который уже получил диагноз шизофрения в результате употребления наркотиков?

– Помочь можно, и мы таким людям помогаем. Но диагноз должен быть не связан с опасностью для окружающих (например, вялотекущая шизофрения). Это, конечно, не простые ситуации,  но получается помогать и таким людям. В программе нет каких-то специальных включений для таких людей, но на старте наши психологи и психиатры внимательнее ознакомятся с этим человеком, чтобы понять, способны ли мы ему помочь, потому что есть разные стадии. Допустим, если у человека есть медикаментозная терапия, которая нужна ежедневно, тогда, может быть, мы и не способны помочь. Если человек может обходиться без такой терапии и у него есть этот диагноз, то, может быть, мы можем помочь. Но в частных случаях нужно разбираться.

Собственно, это одна из форм нашей работы. Координатор, который приглашает на беседу, занимается не только этим, он еще консультирует по телефону, может пояснить, к кому вы можете обратиться в вашей ситуации в вашем городе, можем ли мы принять с такой проблемой. Поэтому лучше всего позвонить нашему координатору Екатерине (телефон можно найти у нас на сайте), изложить суть проблемы, она позадает какие-то дополнительные вопросы и сможет Вам ответить. При необходимости сведет с нашим психиатром, который что-то тоже уточнит, и в телефонном режиме можно многое прояснить.

– Каждый раз, когда к вам приходят люди, я понимаю, что их встречают те специалисты, которые могут действительно как-то помочь. Но все-таки эти ребята, когда проходят реабилитацию в дневном стационаре, все уходят или что-то происходит дальше? Необходимо ли всем после дневного стационара обязательно переезжать в ваши реабилитационные центры? У вас их три: Торфяное (женский), Красноармейское и Саперное (два мужских). Я так понимаю, что женщин-наркоманок у нас все-таки меньше?

– К большому сожалению, пропорционально их, может быть, ненамного меньше, но обращаются за помощью они реже. В группе дневного стационара, которая в среднем состоит из двенадцати человек (иногда до пятнадцати), бывает максимум две-три женщины. Почему? Очень сложно понять.

Вообще существует разница между женской и мужской реабилитацией. Об этом интереснее всего было бы поговорить с нашим руководителем – отцом Сергием Бельковым, у него даже есть небольшая работа на тему о гендерных отличиях. Но в целом они и вовлекаются в проблему тоже по-разному. Женщина чаще всего – когда влюблена в кого-то. И если он употребляет наркотики и предлагает ей, у нее критическое мышление отключается, к большому сожалению. Это очень распространенная история. У женщин и мужчин по-разному проявляется волевой фактор. Женщина изначально в зависимостях глубже деградирует и тяжелее оттуда выбирается. Хотя потом женщины  немного надежнее идут на этапе основной загородной реабилитации.

Я вам рекомендую напомнить этот вопрос отцу Сергию Белькову, поскольку он является духовником у сестер и, соответственно, может рассказать более подробно об этом.

Обязательно или нет ехать на основной этап реабилитации? Дело в том, что реабилитационная программа состоит из двух обязательных этапов. Первый – это дневной стационар (месяц или полтора), второй – загородный центр (двенадцать месяцев). Это полная программа. Кто-то иногда этого не хочет, кто-то не может. Те, что не хотят, как правило, возвращаются к проблеме. Из ребят, которые поступили в дневной стационар и дошли до следующего этапа, сохраняется не менее двух третей, даже чуть больше, ближе к 71%.

Может ли хватить дневного стационара для исцеления? Это исключение, которое бывает примерно один раз в два года. То есть одному человеку из ста будет достаточно дневного стационара. Но, как правило, существуют какие-то особенные условия. Допустим, это женщина, у которой двое детей и которая их в принципе не может оставить. У нас максимальный срок пребывания в программе – три месяца, но в таких случаях мы можем продлить его до четырех, чтобы можно было по максимуму все воспринять. И дальше мы с ней активно контактируем, стараемся ей помочь.

Чаще всего такие ребята – это жители Санкт-Петербурга. Мы потом им рекомендует продолжать учиться (допустим, в православном университете, на богословских курсах), чтобы, с одной стороны, жить церковной жизнью, а с другой стороны, все-таки еще немного развиваться. Примерно такая картина. Но прерывать реабилитацию я бы никому не советовал на этом этапе. Это просто введение. Это тоже полноценный этап реабилитации, но особенный, начальный. Но это не вся реабилитация.

– Почему нельзя справиться с этим в одиночку? Волевой человек принимает решение: я бросаю пить и употреблять наркотики, беру себя в руки – и вперед. Возможно ли это?

– Воля является частью человеческой природы. Человеческая природа повреждается, и вместе с ней повреждается и воля. Нет наркомана с неповрежденной волей, она у него уже порабощена, их можно считать инвалидами воли в каком-то смысле, они себе не принадлежат. Поэтому как им справиться? Никак. Это просто невозможно.

Сейчас у нас очень популярно международное бизнес-образование, называется МBA. Там есть один из предметов – математические методы принятия управленческих решений. Из названия понятно: прежде чем что-то решить, я должен как-то это посчитать.

Представим, что у нас есть две бумажки: на одной написана цифра «один» – это тот самый один человек, и у него всегда есть один подопечный  – это он сам, которого он пытается реабилитировать. И, как правило, коэффициент полезного действия при этом – 0%. И есть структура, через которую прошли две с половиной тысячи человек, устойчивая ремиссия – 80%. И вот мы имеем на одной чаше весов ноль, а на другой – тысяча шестьсот с чем-то человек. И смысл тогда самому с этим разбираться?

Это очень сложная проблема на самом деле. С одной стороны, наркозависимость – это всего лишь страсть, такая же, как сквернословие, табакокурение, блуд, воровство. С другой стороны, все мы знаем из своего опыта, что есть люди, которые сами бросили курить, перестали ругаться матом, изменять жене, даже знаю рецидивистов, которые бросили воровать. Это объективно есть. Но эта страсть – наркозависимость – имеет  некий фундамент из многократно и сложно переплетенных других подвидов страстей, уже базовых. И это в одиночку человеку не духовному, далекому от Церкви, просто невозможно распутать. Нельзя, и все.

Поэтому можно биться головой об стену, рисковать своей жизнью, здоровьем, семьей. А зачем? Если уже есть программа. Тем более наша реабилитационная программа является в каком-то смысле основой для многих реабилитационных церковных структур, которые берут ее у нас за основу и используют. Если даже специалисты по церковной реабилитации не сочиняют что-то, а берут готовое, но по-разному это воплощают (где-то больше возможностей, где-то меньше)… Человеку очень сложно с этим справиться, я бы не советовал.

Кстати, Вы задавали еще вопрос относительно того, кому нужна реабилитация. И что-то такое у нас прозвучало о мамах, о созависимых. Бывает еще такое. Если это явно не проявляется, то где-то все равно сидит на подкорке. Большинство мам считают, что они нормальные, а сын у них оболтус – и мы должны сделать из него человека. Но на самом деле не бывает родителей, которые не совершали педагогических ошибок. Практически нет семей, в которых нет каких-то дисгармонических взаимодействий мужа и жены или  матери и ребенка. Совершенно разные могут быть дисфункции семьи.

Поэтому в нашем случае работа с созависимыми, как их называет профессиональное сообщество, ведется уже тоже практически двадцать лет. Мы приобрели очень большой опыт, и в определенном смысле можно сказать, что в этом преуспели. В дневном стационаре у нас существует шесть занятий в неделю для созависимых.

– Вопрос телезрительницы: «Мне много лет, я живу одна. Почему меня стали посещать какие-то ночные гости? Смотрю ночью – сидит человек. Я говорю: кто ты? Молчит. Кричу – рассыпается как снежинки. То стоят, то прямо лезут ко мне в постель, то стоят и смотрят на мои иконочки. Я скоро или сойду с ума, или разрыв сердца получу. Что это такое? Как мне быть? Что делать? Я молюсь каждый Божий день, уже не знаю, что мне делать. Пятнадцать лет молюсь, а это у меня уже года три. Кто это? Зачем? Кем посланы? Пожалуйста, помогите. Что мне делать?»

– Это крайние проявления демонических воздействий на человека. Помоги, Господи.

 Разобраться в этом может, естественно, только духовник. Если она пятнадцать лет молится, я надеюсь, все-таки ходит куда-то исповедуется, причащается. Ей нужно разбираться с этим со священником. Если она вдруг молится, но не ходит в церковь и не исповедуется, то, конечно, надо бегом бежать на исповедь, задавать священнику эти вопросы, потому что стоило бы позадавать еще несколько вопросов. Сейчас у нас уже такой возможности нет.

Предположим, приходит человек к священнику и говорит: «Я пришел исповедоваться; хочу сказать, что вчера сберкассу ограбил». И предположим, священник как действует? Он смотрит на него, пытается понять, насколько искренне его раскаяние. И либо читает разрешительную молитву, либо дает ему епитимью. Это один вариант.

А другой вариант – священник более опытный, более ответственный; он немного с ним поговорит. И выяснится, что сберкассу он ограбил вчера, а в пять лет не вернул соседу машинку, а в десять – не вернул кому-то рубль, потом присвоил какие-то перчатки. То есть эта история болезни развернется до самого семени, и тогда священник сможет помочь. А что мы тут сможем сейчас понять, кроме того, что бесовские силы имеют такое проявление в ее жизни? Надо идти в церковь.

– Когда мы говорим о том, кто нуждается в реабилитации, вопрос звучит совсем по-другому. Ведь мы понимаем, что наше представление о наркомании – это из разряда «падающего подтолкни». Мы не любим людей, в особенности не любим зависимых, потому что говорим: «Ты и в Бога не веришь, и совести у тебя нет, и воли нет, и вообще иди отсюда». Я просто знаю, что у вас были такие случаи, когда вы организовывали реабилитационный центр, а местные люди выступали против того, чтобы рядом был такой центр. А первый вопрос у меня был все-таки про шесть предметов для созависимых. После этого ответьте мне на вопрос о том, как люди реагируют на наркоманов.

– С созависимыми мы работаем следующим образом. У нас в понедельник, вторник и четверг три разных группы, в которых мы работаем с мамами и папами (преимущественно мамами, бывают еще жены и сестры). Хотелось бы больше видеть пап, но тут наблюдается некая инертность, а может, мамы просто дольше любят и дольше верят, дольше стараются найти спасение, нежели папы.

Так вот, есть три группы, где работает психолог. Причем часть групп разделена, а часть общая. Есть первичные и вторичные группы. Первичная – это родители ребят, которые находятся в дневном стационаре либо еще не пришли в него. Мама пришла, она о нас узнала, ребенка уговорить не может, но она ходит сама, мы с ней выстраиваем концепцию взаимоотношений с ребенком.

Прямо сейчас у нас находится на загородной реабилитации один парень, мама которого ходила к нам полтора года, до тех пор, пока он не смог прийти. Она и плакала, и расстраивалась, и переставала верить, и начинала снова. Я говорил: «Давайте мы будем Вами заниматься, и это даст свои плоды». Чаще всего через месяц или три это дает свои плоды, но у нее это было полтора года. Слава Богу, что сейчас ее сын уже проходит реабилитацию.

Вторичная группа – это родители тех ребят, которые находятся на загородной реабилитации. И есть еще группа, где они объединены. У них несколько разные задачи. Среда – это занятия духовного блока, который веду я, это предмет «Заповедь недели», о котором, если Бог даст, расскажет наш руководитель, отец Сергий Бельков. Это одна из самых интереснейших вещей, своего рода жемчужина нашей программы.

Также в субботу ведет «Библейские чтения» священник с прихода храма Воскресения Христова. И в воскресенье – воскресный чай. Воскресный чай, несмотря на то, что менее всего научно звучит, одна из самых мощных вещей. После литургии ребята из стационара собираются у нас в аудитории, и в ней всегда присутствуют минимум два-три наших выпускника, которые уже прошли программу. И это следующая часть нашей работы, то есть мы занимаемся мотивацией.

Также к нам возвращаются ребята на рекомендованный третий этап. Это так называемая постреабилитация, тоже очень интересная вещь. Она здесь имеет крайне большое значение, потому что этот парень (наш подопечный) может не доверять священнику, психологу, педагогу – кому угодно, но когда он видит такого же, как он, он его спрашивает: «И что – нормально? И тяги нет?» – «Нет». «И на работу устроился?» – «Да». И для него это иногда бывает как явление Христа народу.

– Почему люди так любят осуждать и как все-таки вы сумели организовать этот реабилитационный центр в Торфяном? Там были особенно большие проблемы с жителями?

– Да, там были проблемы с жителями, обещали и убить, и сжечь, и кирпичи в окна летали. Это длинная история. Это происходит просто почему? «Я не такой, как прочие человецы». В основе осуждения всегда лежит гордыня и отсутствие некой самокритики. Поэтому что  тут сделаешь?

– Если подводить итоги, очень коротко ответьте, кто нуждается в реабилитации?

– В реабилитации нуждаются все. Само это слово из латыни, оно означает «восстановление», но мы все в каком-то смысле ущербны, поскольку имеем поврежденную природу. Бог Своей милостью нам с вами не дал таких испытаний, какие переживают эти ребята, но у нас есть какие-то свои проблемы. И в этом смысле мы тоже нуждаемся в реабилитации. А что касается членов их семей, это однозначно. Потом мамы и папы все это признают, они говорят: «Да, вы мне глаза открыли».

– Я уверен, что здесь самый главный посыл, который может быть для всех людей, так или иначе в нашем современном обществе зависящих от самых разных вещей (ведь страсть может быть разной), что помощь есть для всех. То есть вы можете помогать всем людям, которые обращаются к вам за помощью, лишь бы это обращение было. Так?

–  Совершенно верно. К нам еще обращаются с проблемой игромании. Это схожая по принципу страсть, поэтому, конечно, помогаем и таким.

Ведущий Глеб Ильинский

Записала Елена Кузоро