Беседы с батюшкой. Свобода

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы по теме «Свобода» отвечает настоятель храма во имя святого Спиридона Тримифунтского на территории предприятия ООО «Нева-Реактив», клирик храма святого пророка Илии на Пороховых священник Константин Морозов.

(Расшифровка выполнена с минимальным редактированием устной речи)

– Сегодня мы поговорим о свободе. Давайте начнем нашу беседу с того, что дадим определение свободы в том христианском понимании, в котором мы можем сегодня рассматривать этот термин.

– Мне кажется, самое простое христианское определение свободы – это свобода от греха, от власти греха и всего, что с этим связано. Человек свободен, когда он не под властью греха. Отсюда, наверное, самый светлый праздник Пасхи – праздник свободы, потому что мы празднуем, что Христос освободил нас от греха.

– «Смертию смерть попрал и сущим во гробех живот даровал»… Что касается определения свободы, конечно, сегодня у людей расхожее понимание этого термина. Когда мы говорим, что свободны во Христе, человек неверующий может возразить нам, что мы называем себя рабами, а как раб может быть свободен? Как этот парадокс можно объяснить вопрошающему человеку, который, может быть, не просто занял такую радикальную позицию, а находится в поиске, на пути ко Христу?

– Во-первых, «раб Божий» – это сакральное определение человека. Этот термин восходит к титулу царя Иудеи, в его титуле было – «раб Божий». Почему? Потому что на самом деле человек всегда находится под властью кого-то. Допустим, наречение имени – это не только наречение определенной субординации между тем, кто дает имя, и тем, кто его получает. Допустим, Адам называет все: творение Божие. Господь проводит его, и Адам каждому дает имя. Он говорит, что он этим владеет. Или же в Библии мы читаем, что именно Адам после грехопадения нарекает свою жену Евой, что означает «жизнь». Он видит сущность ее, и этим еще показывается субординация между мужчиной и женщиной. Родители дают имя своему ребенку, они говорят: мой ребенок, я им управляю, он под моей властью, условно говоря; я его наказываю, поощряю; одним словом  – воспитываю. Ведь что такое воспитание? Это поощрение и наказание. Или же мы даем клички нашим животным, говорим: мое животное, я им владею.

Поэтому титул «раб Божий», который Церковь при крещении присваивает человеку, показывает, что человек не находится ни под чьей больше властью, как только под властью Бога. И в этом отношении он возводит человека на самое высшее достоинство, человек свободен ото всего, кроме Бога. Это очень важный момент. Потому что Христос в Евангелии нам скажет: Я больше не называю вас рабами, ибо раб не ведает воли господина, Я называю вас сынами. То есть Он нас соунаследует. И в этом моменте, мне кажется, не случайно все тоталитарные режимы (и в нашей стране, и в других коммунистических странах) преследовали религию – ту, которая была на их территории. Потому что вера дает человеку колоссальную свободу. Человек свободен, потому что понимает: он находится под властью только Бога, никто больше ему указать и ограничить его свободу не может.

– Да, это очень важное понимание. Вернемся к предыдущему вопросу: в обществе часто бытует иное понимание свободы – «я свободен вне Церкви, нет надо мной никаких начальников; вы называете себя рабами Божиими, я же могу делать что захочу». И это «могу делать что захочу» – свобода ли? Или этому можно дать какое-то иное определение?

– Вы действительно правы в том, что ХХ век (да и не только ХХ, но в ХХ веке это проявилось очень ярко) «стал задумываться» над свободой. Хотя это, конечно, лозунг Французской революции – «свобода, равенство, братство». И знаменитая Статуя Свободы в Соединенных Штатах подарена им французами. Поэтому французы – родоначальники некоего светского, секуляризованного, расцерковленного понимания свободы как того, чтобы сбросить с себя все обязательства и шоры, в том числе, как они считали, религиозные предрассудки, и быть свободными умственно, морально и нравственно от всех предрассудков прошлого. Дальше, если идти по течению истории, конечно же, это как-то усиливается. Сейчас мы видим проявления полной либерализации во многих странах мира, когда определенного морального критерия нет.

Но свобода заключается не во вседозволенности, как мы бы сейчас это сказали, а в возможности выбора. Не случайно, наверное, Священное Писание нам как раз изначально показывает, что чем больше человек делает выбор и чем больше этот выбор осознан, тем меньше у него остается его внешней, кажущейся свободы. Самый свободный человек – это младенец. Он не сделал еще никакого выбора. Допустим, первоклассник, поступая в школу, еще не знает, кем он станет, у него огромная палитра того, кем он может стать. Но как только в десятом классе он делает выбор, например, поступить в технический институт и стать инженером, эта палитра профессий у него сокращается. Когда он поступает в институт, у него есть выбор – жениться или не жениться, принимать монашество или быть вообще холостым всю жизнь. Но как только он сделал выбор, одна из ячеек всегда будет закрываться.

И чем больше человек проживает жизнь, тем меньше у него возможностей делать выбор. Они всегда будут появляться, но эта палитра всегда будет сокращаться. Поэтому человеку на самом деле, если он внутренне свободен, главное, ощущать правильность своего выбора. Тогда профессия, которую я буду выбирать, для меня будет радостна. Потому что как только я выбрал то или иное направление своей жизни, все другие для меня будут закрыты. В этом моменте, конечно, многие люди с этим сталкиваются. Допустим, поступая в институт и заканчивая его, они не понимают, зачем им это образование. Следовательно, они неправильно сделали свой свободный выбор, потому что все остальное для них закрыто – время ушло. Отсюда появляется нежеланная работа, не очень хорошие семьи, потому что люди торопятся делать выбор. Этот выбор всегда есть выбор свободы, но, с другой стороны, всегда в этом выборе свободы есть внешнее ограничение, дальнейшее ограничение этой свободы. Жизнь нам это всегда показывает.

– Как раз насчет ограничений и рамок… Очень распространено выражение: чтобы стать свободным, надо выйти за рамки, сломать все барьеры, перепрыгнуть через них и так далее. Но в то же время мы видим, что человек может быть свободен в комнате метр на метр. Это пример новомучеников, множество свидетельств, когда запирался человек в каморке… Но он был свободен, он со Христом так себя чувствовал…

– Вы затронули как раз очень важную тему аскетики. Допустим, мы видим, что человек себя внешне ограничивает, то есть лишает себя внешней свободы – в пище (мы сейчас в Рождественском посту), сне, сексуальной жизни и так далее. И в этот момент можно сказать, что он несвободен, потому что находится под каким-то давлением религиозных, как говорили в эпоху Просвещения, предрассудков. Но внутренне человек понимает, что когда  себя ограничивает, то внутренне раскрывается.

Это самый основной момент и посыл христианства – того, что мы, соединяясь со Христом как с Личностью, внутренне видим свою личность. Ведь свобода просто так не нужна. Только свободный человек может увидеть себя, потому что раб себя видеть не может. Раб целиком зависит от своего господина. А свободный человек может увидеть себя и преобразить себя. И чтобы это сделать, он, конечно, должен встретиться со Христом, увидеть эту живую Личность, Христа как Богочеловека. В этом моменте мы, безусловно, понимаем, для чего же тогда нам ограничивать свою свободу, как кажется внешне, – чтобы эта встреча произошла как можно теснее. Поэтому эти рамки – это не стереотипы, они не приводят нас к какому-то узкому мышлению. Они, наоборот, раскрывают нас, преображают. Наверное, так можно сказать.

– Но вот, например, в большинстве случаев люди рассуждают так (мы говорили уже о свободе и вседозволенности): я волен делать все, что захочу, в этом есть проявление моей свободы – в проявлении моей собственной воли. В то же время, если коснуться христианской аскетики, интересный момент: мы читаем у святых отцов и Церковь учит нас, что человек действительно становится свободен во Христе только после полного отсечения своей воли. Такой парадокс, как его можно понять? Полное отсечение своей воли – это ведь очень непросто понять человеку, когда постоянно преобладает  собственное желание – «я хочу, мне хочется, я должен сделать так».

– Наверное, это уже очень высокий уровень, когда человек начинает понимать, что значит отсечение своей воли. На самом деле, когда мы стремимся не к своей воле, а к воле Божией,  жизнь становится легче. Мы это видим по тому, как человек исполняет заповеди. Что легче человеку? Если он исполняет заповеди, жизнь его становится легче. Образно говоря, трезвый человек гораздо лучше, чем алкоголик. Человек, имеющий семью и заботящийся о ней, живет гораздо лучше, чем прелюбодей. Человек, который имеет чистую совесть, не ворует, живет гораздо спокойнее, чем человек, который ворует и имеет не совсем чистую совесть. Мы видим, как подчинение даже на уровне просто заповедям Божьим, исполнение этих заповедей ведет к тому, что жизнь человека становится легче.

С одной стороны, исполнение заповедей легко. С другой стороны, парадокс: человек всегда склонен ко греху. Об этом говорит апостол Павел: «Что хочу доброго, не делаю, что не хочу злого, делаю; бедный я человек». В принципе, не я делаю, но живущий во мне грех. Мы все повреждены этим, все стремимся к добру, но тяготеем ко злу. И чтобы этот живущий грех был в нас искоренен, мы как раз и просим благодать Божию. Потому что сами мы не бароны Мюнхгаузены, вытащить себя из болота за волосы не можем. Поэтому нужна была эта встреча Божественного и человеческого естества во Христе, чтобы Божественное преобразило человеческое. Ведь Адам был абсолютно свободен в раю. И эта абсолютная свобода поверялась его свободным выбором. Не случайно Господь дает ему заповедь: не вкушать. И эта заповедь, казалось бы, как ограничение, давала ему, наоборот, большую свободу, потому что ему давался выбор.

А свобода реализуется именно в выборе, она не может существовать сама по себе. Что есть свобода сама по себе? Она всегда реализуется в выборе. И в этом отношении Адам делает неправильный выбор, и Христос нам показывает как раз подлинную свободу. Помните, Христос говорит: придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я упокою вы… ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко есть (Мф. 11, 28–30). Кто такие труждающиеся и обремененные? Это те, кто трудится над исполнением закона, обременены этим исполнением закона Моисеева. А Христос говорит: не к Моисею идите, не к исполнению его закона; Я вам даю новый закон, он будет для вас благ; и то, что Я налагаю на вас, будет легко для вас. «Я упокою» (слово «покойник» тоже) – Я дам вам новую жизнь, условно говоря. Вот чему посвящена эта цитата. Поэтому Христос изначально говорит о высшей свободе человека над грехом благодаря Ему. Это очень важный момент Евангелия.

Вообще Евангелие очень много говорит о свободе. И апостолы будут очень много говорить о свободе.

– В ХХ веке были те, кто, может быть, интерпретировал Евангелие не совсем правильно. Иной раз возникали такие движения, как теология освобождения, которая вылилась в такие радикальные ветки, как теология феминизма, к примеру женское радикальное богословие: здесь сказано так, здесь так, это можно понимать вот так…  Таким образом, это такое оправдание феминизма фактически, ну и прочих вещей.

– Эти моменты можно было объяснить тем, что люди действительно часто понимают свободу как освобождение от чего-то. Но очень во многом свобода понимается именно как выбор. И в этом споры всегда будут. Теология освобождения осуждена, поэтому мы понимаем, что это не совсем верное понимание христианства и Евангелия.

– Мы видим в ХХ веке, да и раньше, когда боролись за свободу от чего-то, что в итоге получили. Достаточно посмотреть на революционные события в России. Это же страшно. «Мы освободимся от царя, от религии, от всего»…  И сколько крови пролилось в результате!

– Я думаю, что это не случайно. Во-первых, как я Вам сказал, Французская революция впервые подняла на знамена истории термин «свобода». С другой стороны, мне кажется,  это возникло гораздо раньше – в эпоху Возрождения. Ведь средневековый человек хотя и грешил, но понимал, что совершает грех. Только в эпоху Возрождения грех начинает эстетизироваться, воспеваться: любовные романы и так далее и тому подобное. А средневековый человек мыслил таким образом: самое важное событие в истории уже свершилось – это рождение Христа. И чем ближе век к рождению Христа, тем он лучше, потому что Христос был гораздо ближе к ним. В эпоху Возрождения понимание совсем иное: век, в котором мы живем, не совсем хороший, потому что он не совсем развит. Но тот, который будет после, будет гораздо лучше, потому что там люди будут умнее, жить станет веселее и так далее. И так человек всегда гонится за какой-то будущей призрачностью. А средневековый человек всегда понимал, что там было что-то очень важное, чего в его веке уже не будет.

Поэтому, хотя здесь кардинальное мировоззренческое различие людей, средневековый человек мыслит более христиански, более глубоко. Он понимал, что, смотря назад, анализируя прошлое, он может видеть будущее. Нами это совсем утеряно. Современность дает нам смещение всех терминов и представлений, поэтому человек теряется в определении своей свободы: что же является для него свободой. Все эти перформансы, которые мы сейчас видим, как раз показывают, что человек теряет подлинную свободу, не может обрести настоящей. Разрушаются сложившиеся представления, какие-то общие нормы, и люди, видя это, просто ужасаются…

– Здесь, конечно, очень легко запутаться. А интересно: как происходит практическая реализация постижения христианской свободы? Ведь бывает так, что человек может прийти в монастырь на послушание и там как раз происходит борьба воли – своей и той, которая, может быть, идет через игумена, он дает послушание волей Божией. Часто человек из гордости уходит и говорит: нет, это не мое совершенно.

– Мне очень нравится воспоминание владыки Антония (Сурожского), когда он был в армии. Он говорил: «В армии я был солдатом, а до армии принял тайный монашеский постриг. И я подумал, что у меня нет теперь своей воли. Кому же я могу ее передать как монах? Передам ее капралу, который будет со мной. Приходит капрал и говорит мне, чтобы я копал траншею с севера на юг, а я помню и знаю, что генерал сказал, чтобы мы копали с востока на запад. Но я с ним не спорю, потому что капрал сказал копать с севера на юг. Я копаю с севера на юг. Потом он приходит, ругается на меня, мы идем на обед, я засыпаю траншею и копаю с востока на запад. Но в этом моменте я абсолютно свободен, потому что моя воля мне не принадлежит; я свободен, так как я посвятил свою волю (не бездумно!) воле капрала и обстоятельства жизни воспринимаю как волю Божию своей жизни».

Этот момент позволяет очень во многом человеку действительно сделаться свободным от постоянного обдумывания: «Я же хотел, чтобы в моей жизни было так, почему не так? Почему у меня с работой не ладится?» Или еще что-то… Конечно, человек должен прикладывать какие-то усилия, но он в том числе должен доверять в определенном моменте воле Божией о себе. Это очень часто у людей не получается, они часто об этом не задумываются. Поэтому, конечно, жизнь становится еще тяжелей, когда человек начинает постоянно думать, что здесь не так сделал, тут не так поступил и так далее. Но не передает свою волю в руки Божии.

– А как поступить в случае, когда человек в семейной жизни считает, что он в какой-то момент становится несвободным и зависимым, например, от своего супруга? Как в семейной жизни можно говорить о реализации христианской свободы? Ведь человек, в общем-то, перестает быть «я», он, казалось бы, теряет что-то и вливается в «мы». Как эту ситуацию можно рассматривать?

– Я думаю, он приобретает, если говорить об этом. Он приобретает в первую очередь то, что  через семью реализуется. Это одна из форм реализации своей личности – в том отношении, что он изменяется, находясь в семье. И здесь его воля, в том числе как и воля в монастыре, подчинена определенным обстоятельствам жизни, воли его окружающих, обстоятельствам семьи. Поэтому, конечно, человек в первую очередь, если говорить о семейной жизни, должен чувствовать это единение в семье. Если этого единения нет, то мы редко можем говорить о семье. Часто семьи распадаются, потому что нет этого единения, чувства, когда  идешь к чему-то общему.

Я думаю, в первую очередь христианская семья должна мыслиться как путь к спасению двоих, даже не для деторождения. Именно путь двоих к спасению. Мы понимаем, что друг без друга нам не спастись. У меня один очень хороший друг говорит: знаешь, иногда приходишь домой, уставший, с работы, а жена говорит: «Давай помолимся». У тебя сил нет, но так как жена сказала «давай помолимся», мы встаем на молитву. А иногда у нее сил не хватает, а у меня еще есть. Теперь я говорю: «Давай мы помолимся вместе». И мы таким образом друг друга подтягиваем, когда один ослабевает. В этом моменте и происходит реализация наших свобод. Вроде бы есть желание помолиться, а сил нет. Но другой помогает, подтягивает твою свободу к тому, чтобы она реализовалась.

– Я этот вопрос к чему задал… В рассуждениях молодых людей (девушки или молодого человека) бывает мысль: я еще не готов пожертвовать своей свободой. То есть брак изначально воспринимается неправильно, как какая-то клетка, в которую попадает человек. И больше он несвободен. Или, например, человек холостяк всю жизнь, ему уже сложно перестроиться. Он говорит: я не готов ради брака жертвовать своей свободой.

– В этом есть свобода, потому что они делают свой выбор. Поэтому если человек принял для себя решение жить холостым и брак ему не нужен, – это его выбор, мы с этим ничего поделать не можем. Или молодой человек, который говорит, что в браке будет меньше времени посвящать себе… Это, опять же, его выбор. Не случайно, во-первых, представители западного духовенства не женятся, а у нас монашествующие в основном тоже гораздо свободнее занимаются наукой, преподавательской деятельностью и так далее, потому что у них больше времени на это. Конечно, брак в какой-то степени ограничивает человека, здесь спорить невозможно.

– Что касается Церкви, Вам наверняка доводилось слышать такую точку зрения. Человек говорит: я верю в Бога, я свободен, а Церковь сковывает мою свободу определенным образом. Как отвечать таким вопрошающим или тем, кто засомневался:  мол, вера у него есть, зачем тогда религия? Как человек именно в Церкви реализует свою свободу и для чего она ему нужна? Говоришь этому человеку: ведь для чего-то Господь установил Церковь на земле. Иначе, если бы она была не нужна, зачем это было делать?

– Если говорить о Церкви как таковой, можно, конечно, задаться вопросом. Очень часто у людей возникает такое: «Бог у меня в душе». Я говорю: во-первых, это нелепо само по себе. Потому что если Бог есть, я хочу с Ним общаться. Если я хочу с Ним общаться, то Бог должен быть Личностью (если это не личность, я общаться не могу; я не могу общаться  с кошкой, собакой или с геранью на подоконнике, выстраивать с ними какие-то отношения, потому что это не личности). Во-вторых, личность должна находиться вне меня. Потому что если какая-то иная личность находится внутри меня, то это психиатрия, шизофрения.  Поэтому «Бог у меня в душе» – это некое шизофреническое заболевание.

А с другой стороны, мы можем сказать о том, что раз у меня есть потребность общаться с Богом, значит, я эту потребность должен как-то реализовывать. Глупо было бы представить себе, что молодой человек любит девушку внутри себя. Это как-то очень странно. Он дарит ей цветы, водит ее в кино, приглашает в кафе. Он как-то пытается выразить свои чувства. И вера есть некое выражение наших чувств. А с другой стороны, Церковь – это место, где человеку говорят, что же от него хочет Бог. Потому что все мы хорошо знаем, чего хотим от Бога. А вот что Он хочет от меня? Для этого мне и нужна Церковь – чтобы понять, что же Бог в действительности хочет от меня, чего Он ждет от меня. Чтобы это понять, мне нужно прийти в храм, мне нужна Церковь как сообщество людей, верующих в Бога.

– Действительно,  для того чтобы научиться выстроить этот диалог (потому что вера – когда появляется это признание того, что есть Бог), человек приходит креститься, – но это, наверное, еще не диалог. Как-то Он ему открывается, но это еще путь к диалогу. Выходит так?

– Да, я думаю, в первую очередь это общение. Ведь вера есть чувство. Часто веру сравнивают с любовью, поэтому я и привел Вам эти два примера. Вера и любовь – два слова, которые как бы заменяют друг друга. Нужно реализовать свое внутреннее чувство веры, которое есть у каждого человека. Даже у того, кто говорит, что он неверующий, есть ощущение веры; оно у нас есть, это врожденное чувство. Еще ни один ученый не доказал и не нашел ни одного нерелигиозного общества на Земле. И в этом моменте мы можем сказать, что вера присуща каждому человеку. Как сказал некогда Гумилев? Лошадь идет через мостик и видит его ширину: он узкий; идет над обрывом по мостику, боится, ступает осторожно, понимая, что может сорваться; видит глубину. И когда подходит к концу этого мостика, идет быстрее, потому что видит длину. А человеку дано еще четвертое чувство – «внутрина», как пишет Николай Гумилев; он может внутренними очами смотреть внутрь себя и прозревать глубины, какие ни одно другое животное прозревать не может. Это внутреннее ощущение себя, своего внутреннего мира столько дает человеку!

– Есть мнение, что животным в каком-то зачатке это дано, но это лишь отголоски того, что на самом деле имеет человек.

– Не случайно момент свободы… Об этом часто рассуждаем мы, но животные не имеют рассуждения о вопросах свободы. Они подчинены определенным инстинктам, выполнению этих инстинктов. Но ощущение свободы – это духовное измерение, духовный термин. Это не внешнее условие нашего бытия. Поэтому только человек задумывается над тем, когда же он является свободным. Ни одно животное не задумывается, свободно оно в клетке или несвободно. Оно не может воспринимать это, только человек понимает, что у него есть некая свобода и ограничена она для него или нет. Это очень важно.

– По Интернету гуляет картинка, которая очень здорово иллюстрирует Ваши слова. Показана эволюция: обезьяна, обезьяна, обезьяна… И все время у нее одно и то же вертится: спать, есть, размножаться. Потом изображен человек, а над головой у него вопрос: «В чем смысл жизни?» То есть это совершенно радикальное отличие человека.

А почему, как Вы думаете, сегодня идут такие мощные нападки на традиционные общества? У нас в России принято считать, что мы живем в традиционном обществе. Конечно, если почитать СМИ, послушать некоторые мнения, даже множество мнений, то идет такое осуждение: вы несвободны, давайте мы вас освободим, примите такую модель поведения или вот такую и посмотрите, как вам сразу станет легко, хорошо и свободно. Многие, так скажем, на это ведутся, покупаются и начинают так же размышлять и кричать на площадях, что мы несвободны. Вопрос, может быть, в оправдание традиционного общества: что мы можем противопоставить такой точке зрения?

– Во-первых, все, что связано с современностью, имеет под собой причиной Вторую мировую войну. Вторая мировая война была настолько ужасной и настолько разделила мир, что люди поняли: они не хотят повторения этого ужаса. Поэтому любой конфликт «пытается» нивелироваться. Что может породить конфликт? Религия. Поэтому никаких религиозных символик, представлений; мы не будем говорить друг другу о вере и так далее. Это в обществе, в современных развитых странах (Франции, Англии…), есть. Еще конфликт может породить расовый момент, поэтому мы не будем говорить о национальностях, национальных признаках; мы будем говорить просто о том, гражданином какой страны человек является. Он может быть африканцем, но будет гражданином Франции. И здесь мы не будем говорить о национальных особенностях и так далее. Одно цепляется за другое и нивелирует просто всё, все представления, которые могут сформировать человека.

А что формирует человека? В первую очередь культура страны, в которой он живет, вера и его ощущение себя частью этой культуры. Поэтому многие культуры сейчас очень сильно нивелируются общей глобализацией, о которой мы говорим. Везде все одинаково, в любой стране все одинаково. Поэтому этот глобализм имеет в своей основе именно Вторую мировую войну. Поэтому традиционные ценности очень важны для скрепления каждой страны. Мы видим, как Европа к этому сейчас начинает заново возвращаться, говоря о национальных особенностях, национальной культуре и так далее, потому что нельзя представить себе человека без какой-то культуры, который себя не ассоциирует с ней. Именно благодаря этому и строится патриотизм. Что такое патриотизм? Это в первую очередь любовь к своей культуре. Думаю, поэтому национальные общества будут сейчас возвращаться, будет возвращение именно к национальным особенностям.

Безусловно, это не должно породить фашизм. Фашизм имел в своей основе национальный признак, но здравый подход к своей национальной культуре должен быть.

– Об образе свободы в литературе… Интересно прочтение русской классики, особенно XIX века, ее ведь можно понимать по-разному. Можно читать Грибоедова, Пушкина и почитать их за великих бунтарей: вот, они были недовольны тем, что творилось в обществе, этими традициями, были литературными разрушителями... А можно воспринимать это иначе. Что можно было бы почитать для правильного понимания свободы? Я не говорю, что у Пушкина, или у Грибоедова, или у других авторов была именно такая позиция, но их можно прочитать и так. Как их понимать и что читать стоило бы сегодня?

– Самая распространенная книга в местах лишения свободы – это «Преступление и наказание» Достоевского. Поэтому если мы будем с вами говорить о свободе и вообще о понимании свободы, то, конечно, лучше о понимании свободы, чем в «Преступлении и наказании», нигде не сказано. Ведь Раскольников задается главной проблемой: кто я – человек или тварь дрожащая; имею ли право? В этом отношении мы понимаем: да, это вопрос свободы. Не случайно я с этого и начал, что свобода всегда тесно связана с выбором, потому что Раскольников делает выбор – он может убить старуху-процентщицу или не убить. И на этом выстраивает свою теорию о великих людях, которые это могут сделать, и о тех, которые не могут. В этом отношении, на мой взгляд, это произведение очень о многом заставляет задуматься в плане свободы и несвободы. Именно «Преступление и наказание» Достоевского.

– Да, действительно, мощнейшее произведение. Хорошо, что его в школе изучают; правда, всегда по-разному на него смотрят, но тем не менее…

– Главное, чтобы смотрели с позиции, с которой хотел Федор Михайлович Достоевский показать, что есть подлинная свобода и несвобода в человеке.

– Давайте тогда попробуем резюмировать, что такое правильное понимание свободы и неправильное, подведем итог нашим сегодняшним рассуждениям.

– Правильное понимание свободы – это соединение со Христом, ощущение жизни во Христе. Неправильное понимание свободы – это вседозволенность, ощущение свободы как «я на все имею право». Это не совсем верное понимание свободы. Свобода не должна пониматься как вседозволенность, она должна пониматься как выбор человека.

– Стоит ли молиться о том, чтобы Господь даровал нам возможность правильно распорядиться своей свободой? Может быть, есть даже святые, которые бывали в заключении, были замучены…

– Я думаю, подлинный христианин всегда молится о том, чтобы реализовалась воля Божия, то есть свобода в Боге. Об этом не случайно говорится в молитве митрополита Филарета (Дроздова): «Господи, не знаю, что просить у Тебя, Ты един ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я умею любить себя. Не прошу ни креста, ни утешения: только предстою и благоговею пред Твоею святою волею». То есть действительно в молитве мы просим, чтобы в первую очередь в нашей жизни реализовалась не наше видение, потому что оно повреждено и искажено грехом, а чтобы Промысл Божий был в нашей жизни. Я думаю, это самое важное.

Как-то мы спросили у отца Иоанна Крестьянкина, какое время было для него самое лучшее. И он ответил: в бараке с одеялом под вошиками. Мы очень удивились и спросили – почему. Он ответил: потому что там Христос был ближе всего. Мы с этого начали с вами, говоря, что человек может быть совершенно свободен, находясь в заключении или какой-то небольшой комнате. Он действительно может обрести полную свободу в себе, потому что, по сути своей, мы понимаем, что изменить мир мы не можем. А что же мы можем изменить? Себя. И найти себя подлинными. Мир заключен внутри человек. Не случайно Христос говорит, что Царство Божие внутри нас есть. То есть посмотрите внутрь себя; это очень важный момент.

– Спасибо, отец Константин. Напоследок пожелание от Вас нашим телезрителям.

– Я настоятель храма святителя Спиридона Тримифунтского и хотел бы всех пригласить, в первую очередь тех, кто живет в Петербурге, на престольный праздник в этот воскресный день в храм святителя Спиридона Тримифунтского  (Капсюльное шоссе, дом 45). Литургия в 10 часов утра. Ну и конечно, все мы готовимся к Рождеству Христову, находимся в Рождественском посту. Наверное, я хотел бы пожелать, чтобы этот пост действительно принес для нас духовную пользу, чтобы мы, войдя в радость Рождества Христова, могли бы принести Христу к Его яслям этот подвиг поста, чтобы мы действительно смогли бы увидеть во Христе эту свободу, которая пришла в мир.

Ведь не случайно именно благодаря христианству мир стал воспринимать человека как личность. До Христа царю могли принести из захваченного города корзину человеческих глаз, тем самым показать, что город захватили. Человеческая личность ничего не стоила. И только с приходом в мир Богомладенца человек стал пониматься как личность. Эта евангельская стрела, пущенная в Вифлеемскую ночь, принесла нам то, что мы за короткое время (что значит две тысячи лет…) перестали мучить друг друга такими страшными пытками, какими на протяжении тысячелетий мучили друг друга люди. Допустим, в XVI веке мы могли выйти на улицу и увидеть сидящих на кольях людей или сжигаемых. Сейчас себе это вообще не представишь, чтобы мы вышли на улицу, а там кто-то кому-то голову отрубал или сажал на колья. Евангельская закваска мира потихоньку, конечно, сквашивает мир. Поэтому будем помнить, что Христос нам принес очень многое. И мы действительно свободны во Христе.

– Спасибо! Благодарю Вас за сегодняшнюю емкую беседу о свободе. Конечно, свобода  понятие настолько многогранное, что всего за одну беседу его не охватить, но, думаю, мы очень плодотворно побеседовали и это будет очень полезно нашим телезрителям.

Ведущий Михаил Проходцев
Записала Маргарита Попова