Искусство является результатом творческой деятельности человека. Когда мы говорим «творчество», то подразумеваем понятие «свобода» – следовательно, искусство является результатом свободной творческой мысли человека. Но можно ли эту свободу ограничивать? Об этом мы поговорим с историком, искусствоведом Юрием Алексеевичем Соколовым.
– Ограничение – это цензура, о которой сейчас очень много спорят, и в этих спорах высказываются диаметрально противоположные мнения. Не наносит ли цензура урон творчеству, не приведет ли это к деградации творческой мысли?
– Желание жить без каких-либо ограничений, без оглядки на государство, общество, близких (вообще без ограничений) – мечта любого художника во все времена. Правда, видите ли, нет и такого художника, который не был бы заинтересован в том, как его творчество принимается в этом обществе, этим государством. Ни один художник, наверное, в этом не признается полностью, потому что считается, что свобода гораздо важнее.
Мы ведь очень странные существа. Человек – это и политическая, и социальная, и культурная система. Он все время существует как стадное существо в этом пространстве мира, и на самом деле он творит в этом мире и для этого мира – и для него очень важно, принимается это миром или нет. Так что свобода свободой, а вот этот мир все время имеется в виду. То есть важно не только то, почему я создаю, зачем, но и для кого. Разве это уже не является цензурой: когда я что-то делаю, я думаю о вас? Это уже определенная форма ограничения моих самых безумных и, может быть, очень творческих фантазий.
Кроме того, к цензуре наверняка может быть отнесено такое явление, как элементарная культура художника, потому что в любой культуре существуют свои табу, то есть свои зоны недопустимости. В конце концов, культура вообще существует из бесконечных систем запретов и умолчаний. Когда вы разрушаете эти табуированные зоны, вы разрушаете на самом деле культуру; и, следовательно, – цивилизацию.
Конечно, художник – это принадлежность культуры и цивилизации. Раз он в ней уже существует, то это – тоже цензура, это внутренний цензор; и, несомненно, цензор самый непримиримый. Творчество человека может ограничиваться только этими цензорами, если деятельность этого человека не носит публичный характер. Вот мы с вами ставим спектакль в домашнем театре и приглашаем только самых близких; пишем роман или поэмы в стол, для себя или, может быть, для того, чтобы прочитать это на собрании гостей под Рождество; или пишем картины, опять-таки оставляя их в своей мастерской; или (если я – архитектор) я делаю дом для себя на дачном участке – это не сфера публичности.
Но если вы выходите в публичное пространство, независимо от самого своего дарования, своего темперамента, вы вступаете в контакты с вашим работодателем, каковым является государство и общество. Если мы являемся работодателем и приглашаем кого-то на работу, мы очень настойчивы в том, чтобы добиться от приглашенного того, что он должен выполнить, того, что мы хотим. И мы очень обижаемся, если поклеили не те обои, или не так сделали переплет у книги в переплетной мастерской, или не так что-то починили. Почему же тогда мы должны удивляться, что у государства и общества есть к нам свои требования? Это и есть цензура. Это может совпадать с нашими убеждениями или нет.
Мы находим форму компромисса между собой и работодателем или не находим. Если не находим, тогда, наверное, честнее было бы не работать на государство, не получать деньги у этого государства или общества, не получать от него наград, то есть знаков привилегированности. Ведь когда человек получает орден или почетное звание, он признается в своей органической слиянности с этим государством. И вдруг мы обнаруживаем, встречаем у него что-то иное – это странно. То есть контроль со стороны этих органов совершенно естественен.
Цензура не является чем-то ужасным и нелепым – это коридор желаний заказчика. И вы в него вписываетесь или не вписываетесь – вот, собственно, и всё. Является ли это ограничением свободы творчества? Конечно, это ограничивает вашу свободу творчества. Наверное, точно так же, как если бы, скажем, мы с вами оказались в небольшом провинциальном театре и мечтали бы поставить, например, оперу «Набукко» (или «Борис Годунов») как большую оперу, с большим количеством людей, но у нас такая вот маленькая и неглубокая сцена – мы объективно поставлены в такие условия.
– Юрий Алексеевич, а могут быть ограничения в интерпретации авторского текста или это вообще недопустимо? Если все-таки возможно, то как понять, когда надо остановиться?
– Понимаете, есть текст – мы его с вами читаем. Автор может прописать очень многое, но он не может прописать интонацию. Интонация рождается от индивидуальности исполнителя. Можно это назвать интерпретацией или нет?
Послушайте в записи, как звучит монолог Чацкого на уход: в исполнении Юрия Михайловича Юрьева (это 40-е годы; это прощальный поклон императорского театра) и Сергея Юрьевича Юрского. Один и тот же текст, удивительное внимание и уважение к автору, буквально растворение в этом авторе в том и другом случае, но это разные индивидуальности в разные времена. И это вдруг обнаруживает, что перед нами два совершенно разных Чацких: один может упасть в обморок, как это было в спектакле Товстоногова с Сергеем Юрьевичем Юрским, а другой – это монументальное героическое величие, он гордо уходит со сцены победителем. Что это? Это – интерпретация. Какая цензура здесь может наложить запрет?
В музыке все гораздо проще. Там авторы пытаются как можно более подробно прописать абсолютно всё, если, конечно, это не авторы XVII или XVIII века, которые иногда оставляют большие лакуны. Опять-таки здесь существует индивидуальность исполнителя.
Есть, скажем, аранжировки. Мы с вами знаем, что существует, например, «Борис Годунов» в инструментовке Римского-Корсакова, есть «Борис Годунов» в инструментовке Шостаковича, есть эта опера в других разных инструментовках. Допустимо ли это? Это ведь тоже вмешательство в авторский текст. Правда?
Но как быть, если нет авторской аранжировки? Мы с вами знаем о том, что, например, после Первой мировой войны Малеру, Рихарду Штраусу, иным композиторам приходилось делать новые аранжировки больших симфонических произведений и оперных произведений для маленьких театров; маленьких, буквально камерных, коллективов. Это насилие и своеволие над личностью автора? Или, скажем, листовские или рубинштейновские переложения и фантазии для фортепиано. Или у Ференца Листа такие же фантазии на тему «Кармен», на тему опер Верди? Тут все зависит от внутренней культуры, и ничего здесь иного предложить нельзя. Это то, что обнаруживает качество культуры, времени и этого человека.
Когда мы говорим о цензуре, которая вдруг неожиданно может разрушить творческую природу человека, то говорим о том, что как раз, наоборот, цензура-то и позволяет художественной природе человека процветать, потому что эзопов язык – это по своей природе уже образный язык. В самом деле, зачем нам писать басню, когда можно написать памфлет? Зачем писать пьесу, когда можно написать доклад или статью?
В искусстве действует тот же самый закон, что и в истории. Суть этого закона заключается в том, что чем лучше – тем «мертвее», тем хуже. Для того чтобы появилось новое качество, необходима преграда, проблема, преодоление – тогда рождаются и новое качество, и новый язык, и новые формы. Новые из века в век – это очень существенный момент.
– Юрий Алексеевич, я очень надеюсь, что мы продолжим говорить об искусстве в наших следующих передачах.
Дорогие телезрители! Через искусство человек не только самовыражается, но и познает себя. Именно через искусство человек общается с вечностью.
Ведущая Екатерина Соловьева
Православный телеканал «Союз» существует только на ваши пожертвования. Поддержите нас!
Пожертвовать
Божественная литургия 10 мая 2024 года
Православный словарь. Нравственный идеал
«Источник жизни» (Нижний Новгород). Выпуск от 10 мая 2024
Благая часть. 10 мая 2024
Читаем Добротолюбие
Допустимо ли не причащаться, присутствуя на литургии?
— Сейчас допустимо, но в каждом конкретном случает это пастырский вопрос. Нужно понять, почему так происходит. В любом случае причастие должно быть, так или иначе, регулярным, …
Каков смысл тайных молитв, если прихожане их не слышат?
— Тайными молитвы, по всей видимости, стали в эпоху, когда люди стали причащаться очень редко. И поскольку люди полноценно не участвуют в Евхаристии, то духовенство посчитало …
Какой была подготовка к причастию у первых христиан?
— Трудно сказать. Конечно, эта подготовка не заключалась в вычитывании какого-то особого последования и, может быть, в трехдневном посте, как это принято сегодня. Вообще нужно сказать, …
Как полноценная трапеза переродилась в современный ритуал?
— Действительно, мы знаем, что Господь Сам преломлял хлеб и давал Своим ученикам. И первые христиане так же собирались вместе, делали приношения хлеба и вина, которые …
Мы не просим у вас милостыню. Мы ждём осознанной помощи от тех, для кого телеканал «Союз» — друг и наставник.
Цель телекомпании создавать и показывать духовные телепрограммы. Ведь сколько людей пока еще не просвещены Словом Божиим? А вместе мы можем сделать «Союз» жемчужиной среди всех других каналов. Чтобы даже просто переключая кнопки, даже не верующие люди, останавливались на нем и начинали смотреть и слушать: узнавать, что над нами всеми Бог!
Давайте вместе стремиться к этой — даже не мечте, а вполне достижимой цели. С Богом!