Аудио |
|
Скачать .mp3 |
Владимир Анатольевич Маторин – советский и российский оперный певец, бас, солист Большого театра России, лауреат премии Правительства Российской Федерации, народный артист России, кавалер двух орденов «За заслуги перед Отечеством» III и IV степеней.
Родился в 1948 году в Москве в семье военного. Детство Владимира прошло в военных городках. После школы он не стал продолжать семейную военную династию и попробовал поступить в Консерваторию, однако попал в Гнесинку, после которой более 15 лет служил в Театре им. К. Станиславского и В. Немировича-Данченко.
С 1991 года – солист оперной труппы Большого театра. В репертуаре артиста около ста ролей, наиболее популярные из которых – Борис Годунов и Иван Сусанин. В репертуаре Владимира Анатольевича также духовная музыка и романсы. В 2006 году Владимир Маторин учредил Фонд возрождения культуры и традиций малых городов Руси, который занимается благотворительными проектами.
Известная британская газета The Daily Telegraph назвала Маторина настоящей звездой оперного театра, чей голос, артистизм и сила сценического присутствия ставят его в один ряд с Шаляпиным. Он напоминает о былом величии, которое оперный театр сейчас теряет.
Владимир Анатольевич женат, у него с супругой Светланой сын и трое внуков.
– Когда Вы обнаружили в себе все пункты из списка Энрико Карузо?
– Еще не обнаружил. Поиск продолжается.
– Как Вы попали в профессию?
– В профессию я попал совершенно случайно. Я участвовал в самодеятельности, и один человек сказал мне, чтобы я пошел прослушался в Консерватории. Я вообще тогда понятия не имел, что это такое.
– В каком возрасте это было?
– Мне было тогда 18 лет. Надо сказать, что работал я с 16 лет, сначала телеграфным мастером, потом электромонтером. И сколько себя помню, я пел: то с телевизором, то с радио, то просто что-то мурлыкал в лесу. Мне нравились наши эстрадные певцы, тогда было царство Магомаева, популярны Георг Отс и другие. Иногда их передавали по радио, и я вместе с ними подпевал: «О дайте, дайте мне свободу!»
Благодаря человеку, который пристраивал меня в Консерваторию, я прошел прослушивание, и мне сказали: «Приходите. 26 июня начнутся приемные экзамены». По правилам, без музыкального образования можно было поступить только на подготовительное отделение: два года подготовительного и два курса училища. Но в Консерваторию меня не взяли, и другой человек повел меня через улицу в институт Гнесиных, где я проучился семь лет. И в 1974 году попал на конкурс в Театр Станиславского – сначала стажером, а потом артистом в первом положении.
– Ваши родители не были связаны с музыкой?
– Нет. Они из военных семей, и все предыдущие поколения воевали: прадед в 1905-м и 1914 годах; дед – в Гражданскую и потом в Великую Отечественную, во время которой и папу взяли юношей сначала в Горно-артиллерийское училище, а затем он воевал на турецком направлении, где ждали прорыва на горе Арарат. После этого отец окончил академию и «воевал» здесь, вокруг Москвы. Он был одним из двух человек, которых оставили в штабе в Балашихе, а потом пошел на повышение в Ногинск, где и прошли моя юность и молодость.
Сегодня, глядя с горы столетнего жизненного опыта, я думаю, что это было прекрасное место для формирования военного, все, что нужно казаку: столовая, Дом офицеров, солдатский дом-клуб, где мы смотрели кино, пробираясь за экран, медпункт, футбольное поле, спортивный зал – все детали для здорового развития. Но тогда нам было тесно, а поехать в город за 20 километров и на 20 копеек не было физической возможности, да и времени не было: ходили в школу, занимались спортом. Потом я пошел в самодеятельность, не куда-то поступать, а просто попеть – мне нравилось.
– А военным не хотели стать, пойти по стопам предков?
– Хотел по стопам, но первая же комиссия сказала, что по здоровью ни летчиком, ни моряком я быть не смогу, а быть в ПВО, как папа, особого рвения не было. Хотя он гарантировал, что в Киевское и Минское училище его одноклассники меня однозначно возьмут. Но папа оказался не просто воякой, а демократом. Повестка о призыве в армию пришла одновременно с повесткой из Консерватории: «Приходите на прослушивание. Вы записаны». Тогда папа сделал огромный шаг к моему спасению: он поехал к своему товарищу, они отправились в военкомат, и меня задержали. На майские праздники мы сдали нормы ГТО, у нас отобрали паспорта, а дали выписные свидетельства со штампом: «Призван в Вооруженные Силы. Спецкоманда 152. Ждет отправки». С этой бумагой нельзя было попасть ни в какой институт. Но мне вернули паспорт, благодаря этому я и поступил.
Поступил в училище Гнесиных, куда меня привел знакомый парень. Педагог прослушал меня и сказал: «Пойдем к заведующей». Та меня прослушала и сказала: «На первый и второй тур не приходи, мы тебя берем, приходи сразу на третий». Вдруг я увидел объявление, что можно поступать и в институт, смекнул, пошел, спросил, можно ли мне. Можно. Тоже прослушался, и меня взяли на подготовительный курс.
И в это же самое время меня взяли в ансамбль Александрова. Другой человек сказал мне: «Служил ты или не служил, неважно, хочешь в Москве остаться? Восемьдесят рублей пайковых, ходишь во всем своем, живешь дома и только на концерт надеваешь форму». Тогда они ездили по всему миру, что пацану и нужно было: полные карманы денег, все девушки, так сказать, твои, да ты еще и в фуражке. Но, к счастью, заведующая кафедрой Нина Александровна Вербова сказала: «Мы тебя взяли на подготовительный, а в фуражке ты и после института сможешь постоять», и не пустили. Пришлось сделать обратный ход: ликвидировать призыв в ансамбль Александрова, хотя там поартачились, сказали, что упрячут меня на Камчатку. Такой был судьбоносный год.
– В итоге Вы стали не просто певцом – критики считают Вас продолжателем традиций Шаляпина.
– Не теперешнего, надеюсь.
– Того, главного.
– Единственного.
– Во-вторых, Вы – лицо русской оперной школы. В чем, на Ваш взгляд, Ваша уникальность?
– Без ложной скромности: уникальность в том, что в институте Гнесиных получена хорошая вокальная школа у хороших педагогов. Это и Евгений Иванов, народный артист Казахской ССР, и в оперном классе Семен Семенович Сахаров вместе с Майей Леопольдовной Мельцер. Семен Семенович – ученик Голованова, дирижер Большого театра. Мельцер – любимая ученица Станиславского, одна из лучших довоенных Татьян.
– Голосов хороших много, а Маторин один.
– Господь ведет, потому что приобретение голоса – это даже не полдела. Вопрос в том, как человек развивается дальше. Сколько хороших голосов было у людей, которые и внешне, и внутренне были лучше меня, но всегда есть искушения. Во-первых, искушение нравиться всем вокруг – и хвост трубой. Во-вторых, начинается ложная традиция – отмечать все победы за рюмкой. Спел роль – должен всем товарищам, которые репетировали, накрыть стол, пусть маленький, но накрыть. Поэтому, живя в Москве, всегда есть искушения: одни приехали – встреча, другие уезжают – встреча, те умерли, другие женятся... Если взять триста рабочих дней в году, то сто из них вылетает на то, чтобы посидеть за столом.
Сейчас я пишу очерки – такой слалом по жизни: раскручиваю кинофильм жизни в обратном порядке. В оперу я не собирался вообще, мне хотелось быть эстрадным певцом, как, например, Муслим Магомаев. Он все время был на экране, и то, что он работал в театре, как-то проходило мимо ушей.
– А как Вы все-таки стали оперным певцом? Почему не свернули на тот путь?
– Когда я начал учиться, то нам давали специальные требования, и первые десять человек, приходящих с ними в театральную кассу, бесплатно пускали на свободные места. Так я посетил многие театры, в том числе и Большой. Мне там очень понравилось: и как звездочки загораются на небе, и красивые костюмы на артистах, и как все это вместе красиво. Театр с колоннами, красивый золотой зал, особые костюмы. Это был 1969 год.
– Режиссер Франко Дзеффирелли говорил, что опера – это высшее искусство, поскольку это симбиоз всех искусств. Все-таки на сцене Муслим один, а тут декорации.
– Хорошо сказал Покровский, который приходил к нам, студентам, рассказывать о режиссуре: «Вы не ждите, что на каждом перекрестке будут оперные театры, как кинотеатры в каждом городе и деревне. Это искусство элитарное, требующее огромных вложений, и народ не готов слушать оперу». Это было сказано примерно в 1970–1971 году.
– Каковы сейчас тенденции развития оперы?
– Картинке приоритет: не закадровый текст, не текст ведущего, а должны ползать тараканы, по потолку бегать голые люди с унитазами – и это качество «оживляет» оперу. На самом деле содержание оперы – это на 85 процентов текст. Если говорить: «Я вас люблю, люблю безмерно...» – Чайковский написал это с проникновением: красоту фразы, красоту мелодии – и это воспринимается. Но будет лучше, если артисты будут одеты в гусарские костюмы или Гремин будет генералом, а не мужиком в пиджаке. И открываешь глаза и видишь: окна, деревья, парк, старинный дом, люди в старинных костюмах или приближенных к старинным, а не как сейчас, когда все надевают списанную форму американской армии и во всех спектаклях на заднике расположен экран с меняющейся картинкой, а в воздухе что-то плавает... Сейчас театр захвачен режиссурой в смысле движения картинки, и более того, картинки, которая приближена к современности: надо ехать на велосипеде... или я был на спектакле, где выезжали на хорошей машине...
– Это не всегда выглядит оправданно.
– Есть книги, которые читают слева направо, а есть те, которые читают справа налево, например у арабов. Поэтому режиссеры, поняв, что придумано все, что было можно, начинают перечитывать все наоборот. Конечно, мило, но – не хочу обидеть режиссеров – это штукарство. Понятно желание оживить спектакль, но это ничего не дает в поисках смысла, внутреннего движения души и красоты слова.
– В отношении поиска смысла в Вашей песенной биографии можно отметить духовные песнопения.
– Это моя любовь.
– Как Вы открыли для себя эту музыку?
– Когда я начал учиться пению, про Шаляпина я мало что слышал, и вдруг в годы моей учебы вышел диск «Полное собрание песен Шаляпина». Естественно, я купил его, и на пятом диске была целая страница «Духовные песнопения». Мне нравилось слушать вечерком его «Зажечь свечу», не придавая этому молитвенного смысла, а только считывая эмоциональные краски того, что что-то происходит.
Кардинальный поворот – празднование 1000-летия Крещения Руси, когда великий русский хормейстер, народный артист Соколов написал «Памяти отца. Ныне отпущаеши». Три странички музыки и только в середине голос из хора. У меня было всего полстранички, я их выучил, спел. Десять лет подряд митрополит Питирим устраивал в Колонном зале православные Рождественские праздники, где обязательно было хоровое пение. Готовясь к такому празднику, однажды после собственной репетиции я подумал, что ехать домой смысла нет, решил, что посижу на репетиции дальше, а потом переоденусь и выступлю. Началась репетиция хора, и возникло ощущение – я давно придумал этому определение, – что позвоночник стал как телеграфный столб в мороз, когда он весь в изморози, а грудь разрывается, как у Данко: от радости в ней вулкан, который начинает просто петь и выплескиваться.
Могу похвалиться, что вот уже десять лет кряду я пою у митрополита Ювеналия в Успенском соборе Новодевичьего монастыря. Я пел с ярославским хором, пел с Капелла музея «Московский Кремль». А сейчас три года, как создан хор Московской епархии, наполовину состоящий из студентов-семинаристов Коломенской семинарии и наполовину – из священников с такими голосами, что, когда они жахнули на репетиции, я понял, что просто буду лысым. Говорю им: «Отцы и братия, потише можно, а то подумают, что я должен стоять на вашем месте, а вы – солистами». – «Не волнуйся, мы тебя не заглушим».
Когда начался концерт, они так рявкнули, что я думал, меня сдует. А на самом деле это происходит от несрепетированности, так как, чтобы репетировать, они должны бросить службы и целый день ехать в Москву (или куда бы то ни было), чтобы собраться вместе. То есть мы собираемся за два часа до концерта, и, по сути дела, у меня двойной концерт, поскольку сначала мы репетируем. Зато по искренности и пониманию молитв они одни из лучших.
– Какую музыку сложнее исполнять лично Вам – духовную или светскую?
– Да одинаково трудно. После спектакля приходит маета: мало того, что не евши шесть часов – и начинаешь как безумный есть, потом жарко – и начинаешь пить, хочешь заснуть – не засыпается. А после православных концертов я падаю замертво, а утром встаю вдвое сильнее.
– Энергия.
– Энергия. Когда туда отдаешь, оттуда получаешь – компенсация. С 1988 года я пою молитвы, и, видимо, чем больше поешь, тем больше проникаешься. Поначалу половина слов была вообще незнакомых, которых я никогда и не слышал. Особенно я люблю несколько молитв, в которых почти русская речь. «Отче наш» – это понятно, а вот у меня есть «Великое славословие» на церковнославянском языке: «Аз рех: Господи, помилуй мя», то есть понятно простым людям. Мне это нравится по многим компонентам. Мало того, что это часть моей духовной жизни, это прекрасная школа и для певца, я называю ее русское бельканто – здесь нет больших скачков и можно удобно транспонировать, и выше, и ниже, чтобы подобрать тональность под себя.
Ведущий Александр Крузе
Записала Юлия Подзолова
Православный телеканал «Союз» существует только на ваши пожертвования. Поддержите нас!
Пожертвовать
Евангелие 28 апреля. Осанна! благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев!
Читаем Апостол. 28 апреля 2024
Церковный календарь 28 апреля. Вход Господень в Иерусалим. Вербное воскресенье
День ангела. 28 апреля
Этот день в истории. 28 апреля
Допустимо ли не причащаться, присутствуя на литургии?
— Сейчас допустимо, но в каждом конкретном случает это пастырский вопрос. Нужно понять, почему так происходит. В любом случае причастие должно быть, так или иначе, регулярным, …
Каков смысл тайных молитв, если прихожане их не слышат?
— Тайными молитвы, по всей видимости, стали в эпоху, когда люди стали причащаться очень редко. И поскольку люди полноценно не участвуют в Евхаристии, то духовенство посчитало …
Какой была подготовка к причастию у первых христиан?
— Трудно сказать. Конечно, эта подготовка не заключалась в вычитывании какого-то особого последования и, может быть, в трехдневном посте, как это принято сегодня. Вообще нужно сказать, …
Как полноценная трапеза переродилась в современный ритуал?
— Действительно, мы знаем, что Господь Сам преломлял хлеб и давал Своим ученикам. И первые христиане так же собирались вместе, делали приношения хлеба и вина, которые …
Мы не просим у вас милостыню. Мы ждём осознанной помощи от тех, для кого телеканал «Союз» — друг и наставник.
Цель телекомпании создавать и показывать духовные телепрограммы. Ведь сколько людей пока еще не просвещены Словом Божиим? А вместе мы можем сделать «Союз» жемчужиной среди всех других каналов. Чтобы даже просто переключая кнопки, даже не верующие люди, останавливались на нем и начинали смотреть и слушать: узнавать, что над нами всеми Бог!
Давайте вместе стремиться к этой — даже не мечте, а вполне достижимой цели. С Богом!