Беседы с батюшкой. Место богословия в нашей жизни

В петербургской студии нашего телеканала на вопросы отвечает кандидат философских наук, заведующий кафедрой иностранных языков СПбДА, ответственный редактор научного журнала «Христианское чтение» священник Игорь Иванов.

– Вспоминается ситуация (к теме нашего разговора), произошедшая со мной некоторое время назад. Я ехал в плацкартном вагоне, и моей собеседницей оказалась девушка- ученый, которая наблюдает за морским миром на Белом море, имеет научную степень. Когда на ее вопрос о том, чем я занимаюсь, я ответил, что являюсь студентом духовной академии, у нее возникла масса вопросов.

Она сказала: «Смотрите, есть биологи, есть химики, физики; я ихтиолог, занимаюсь наблюдением за водным миром, каким-то учетом, статистикой, пытаюсь решать возникающие вопросы. Я считаю, что я научный работник, но разве богословие, которое изучают в духовных академиях, богословских институтах, – это наука? На мой взгляд, это что-то совсем отвлеченное, имеющее мало общего с той реальной жизнью, в которой мы живем, и теми вопросами, что встают перед нами».

Я ей определенным образом ответил. Но как бы в данной ситуации ответили Вы человеку с подобным вопрошанием?

– Я бы сначала спросил ее, читала ли она Аристотеля (например, 6-ю главу его книги «Метафизика») или 2-ю главу «Государства» Платона, где непосредственно говорится о термине «теология». И в контексте Аристотеля теология имеет такой же статус науки, как математика и физика, поскольку имеет дело с некими константами. Константами, которые, как бы сейчас сказали, имеют определенные свойства (допустим, неизменяемости). Математические константы неизменяемы, физические константы, насколько мы знаем по обозримому нами миру, тоже не особо меняются, мы лишь уточняем свои знания о поведении тех или иных констант. Также Аристотель говорил о том, что если есть некая первопричина, то она должна быть вечной и неизменной, так как она движет все, будучи сама неподвижна. Это его определение этого движителя.

В таком контексте теология (богословие) вполне является естественной наукой, поскольку изучает вещи, связанные с природой. Одно дело природа как внешняя среда, другое – природа как первооснова. «Физис» в переводе с греческого – «источник», то, что произращивает из себя некую полноту бытия.

С другой стороны, посмотрев на эту ситуацию, можно вспомнить слова песни советского времени: «Этот мир придуман не нами. Этот мир придуман не мной». В этом незамысловатом песенном сюжете мы видим идею апофатического богословия: не мы творцы этого мира, и это понятно любому человеку. И возникает вопрос: кто же этот некто, кто создал этот мир? Ведь эта идея приходит в голову любому человеку, если он просто начинает размышлять. Дом, построенный архитектором, не вызывает сомнений в наличии архитектора, картина – в наличии художника. Кедры ливанские сами говорят о том, что посадил их не человек, а Кто-то выше человека. Мир вообще может быть развернут как некое послание, некий свиток.

Сейчас мы привыкли к различным пиктограммам, иконкам на гаджетах, то есть воспринимаем мир визуально. И визуальные послания в виде определенных явлений (будь то гора, небо, река; можно перечислять любые явления природы), созданных не нами, что-то сообщают нам, привносят какую-то идею, нужно только задуматься и это поименовать. Это чудо логосности, чудо словесности – то, что только один человек среди всех живых существ обладает этой способностью воспринимать те послания, коды, те идеи, которые скрываются за фасадом видимых вещей. Это и есть основа для естественного богословия.

Первая идея – познать, что есть Творец. Затем через рассматривание творения, как сказал апостол Павел, познать благость Творца, Его мудрость и могущество. Это вполне нормально и естественно для думающего человека.

В связи с темой изучения моря я вспомнил про одну маленькую жгутиковую бактерию, у которой есть особый, как мы сказали, поворотный механизм, сочлененный в виде ротора и статора, – жгутик (почему она и называется жгутиковой), благодаря которому она умудряется поворачивать в той среде, где она существует. И возникает вопрос: эта жгутиковая бактерия сама поставила себе этот ротор и статор или же Кто-то ей этот жгутик установил? Одного этого достаточно, чтобы прославить этого Великого Инженера.

– Действительно, когда человек задумывается об этом, он уже начинает открывать для себя эту вертикаль Божественного как то, о чем говорит богословие.

– На самом деле мы живем в среде богословия. Чего бы ни коснулись, мы вынуждены богословствовать. Например, мы принимаем пищу: как нечто, что я ем, может стать мной? Это некая идея сопричастности, приобщения иному. Здесь уже возникает вопрос источника жизни: что дает мне жизнь? Сама пища дает мне жизнь? (А ведь так и есть: мы не можем существовать без пищи.) Или же все-таки Тот, Кто эту пищу создал? Мы не можем грызть камни, но можем есть только то, что съедобно. Уже сама пища приучает нас богословствовать.

Не зря с древнейших времен (да, наверное, всегда) человечество воспринимало еду как жертву. В славянском языке «жертва» – это пища, еда. Жрец посвящает эту пищу Тому, Кто ее создал. В этом плане все абсолютно просто, логично, на поверхности, просто нужно немножко задуматься.

– Можно ли расширить термин «богословие», о котором мы только что сказали в научном контексте, и наделить его другими качествами (как образ мышления и состояние, в котором человек пребывает в богообщении)? Мы знаем, что некоторые святые, в первую очередь апостол и евангелист Иоанн Богослов, которому дано такое значительное прозвище, святитель Григорий Богослов, Василий Великий, святитель Григорий Палама – это такие столпы Церкви, на которых, можно сказать, зиждется православное богословие.

В то же время мы имеем примеры ученых XX и XXI веков, которые часто сомневались в христианском богословии, и порой бывало, что, будучи неверующим, ученый занимался библеистикой, богословием и так далее. Возникает вопрос о том, что богословие – это не только наука.

– Если мы говорим про научный дискурс, то здесь вполне достаточно рационального понимания. Прежде всего это информированность о некоем явлении или сюжете, потом понимание. Вопрос заключается в том, насколько человек усваивает это, насколько он становится сопричастным этой реальности, насколько  впускает в свое сердце Господа. Соответственно, можно говорить о более глубоком, мистическом, аскетическом состоянии богословия. Есть известная святоотеческая фраза – кто истинно молится, тот и богослов, то есть богословие сопряжено с непосредственным, реальным опытом богообщения. А где, как не в молитве, происходит богообщение? Как друг с другом мы общаемся посредством слов, так и с Богом соответственно; получаем от Него в нашей жизни реальный отклик и реальные ответы. Думаю, все те подвижники, все  богословы, аскеты и мистики, как известные, так и неизвестные для истории, реально понимали, что происходит в их уме и чувствах. И мы сами, пришедшие в Церковь на каком-то этапе своей жизни, это реально понимаем. Это не может быть неосновательным.

Если реальный опыт есть, значит, он есть, ведь мы же не безумные существа? А если этого опыта по какой-то причине нет (например, человек просто никогда не начинал ни молиться, ни вести праведный образ жизни, ни заниматься ретроспекцией: смотреть, что происходит в его сердце, душе и уме), соответственно, он может говорить только о своем локальном, частном опыте: «Да, на данный момент в моем уме нет представления о Боге, потому что я о Нем не думал, не изучал Его, не понимал. А в моей душе, сердце нет ощущения Божества, потому что я не молился, не рассматривал своего сердца, его состояния и не вижу в нем ни чистоты, ни света, ни благодати, ни милосердия». Человек может говорить, что в его сердце, душе, уме Бога нет, и по факту это будет совершенно правильно и честно. И если человек ощутит этот голод, его это может подвигнуть к каким-то шагам, движению вперед. А может он и остаться в таком состоянии и сказать, что ему этого вполне достаточно, невзирая на то, о чем говорит окружающий мир, призывая богословствовать, собственная жизнь и окружающие люди, имеющие этот опыт.

Даже может быть всего лишь один реальный богослов, который живет в богообщении, как это было с Авраамом, вышедшим из Ура Халдейского, где он фактически один сподобился такого призыва и смог адекватно ответить на него. Так же, как и Ной. То есть это подвиг единиц. Но даже если такой человек один, уже нельзя говорить, что у человечества нет опыта богообщения. Потому что этот один человек будет обличать все остальное человечество. Как в свое время сказал Достоевский: если весь мир будет без Христа, я все равно с Ним останусь.

– Пожалуй, можно говорить о том, что человек встает на стезю богословия, когда становится в той или иной степени пытлив, когда он начинает задавать себе вопросы. У того же Достоевского мы видим, что некоторые его герои совершенно ограничены: пребывают в светском мире, вращаясь в средних или высших его кругах, и это становится их границами, за которые им выходить даже неинтересно. Но есть у него и те герои, которые постоянно мучаются, задавая себе те или иные вопросы, которые для многих, может быть, даже смешны. Как тот же князь Мышкин, постоянно пребывающий в сосредоточенном размышлении. Но это размышление приводит его к очень важным, душеполезным выводам, к душеполезной жизни, хотя в глазах общества он выглядит каким-то юродивым в этой пытливости ума.

– Здесь, наверное, можно говорить об уровнях ума. Есть телесный ум, телесное помышление, телесное мудрование, как мы читаем в священных текстах, когда человек, как Вы сказали, просто ограничивает свою мыслительную деятельность тем, что связано с его телесностью. Это вполне нормально, это функция, необходимая для обслуживания тела, человек должен ее освоить. Когда ребенок учится владеть своим телом (правильно двигаться, координировать свои движения), он как раз и осваивает эту сферу. Потом он растет и постепенно замечает, что у него есть какие-то чувства, – это уже душевный уровень. Ребенок научается контролировать свои душевные желания, научается их правильно словесно называть  и координировать сообщения об этих душевных переживаниях другим людям: что-то допустимо, а что-то недопустимо.

Когда человек приходит в более зрелое состояние и у него в полной мере просыпается интеллект, он не просто обслуживает тело и душевные моменты, но уже направляется на самого себя: сам себя мыслит, созерцает и, может быть, сам создает некие концепции или усматривает их через те «иконочки», что повсюду расставлены в окружающем мире. Этот интеллект – это уже более высокая сфера, которая может привести к естественному богословию, о чем мы с Вами уже говорили.

Дальше уже духовный момент, который, с одной стороны, выше всех других составляющих, но, с другой стороны, объемлет всего человека. Потому что духом и маленький ребенок может воспринимать Бога, и подросшее дитя, и подросток, и человек зрелый, и престарелый, который начинает уже утрачивать какие-то навыки, что он приобрел. Дух – это такое потрясающее свойство в человеке, которое не зависит от других навыков: рациональных, интеллектуальных, телесных. И доступно духовное восприятие, наверное, при каких-то минимальных навыках чистоты сердца, ума, души, телесной чистоты. Соответственно, здесь и вопрос свободы, исходящей от Творца. Как мы видим на опыте многих святых, Бог с младенчества почему-то  благословляет этого человека, и тот по какой-то причине откликается. Это какая-то тайна, непонятная для многих людей. Как ее рационализировать, как перевести в технологию? Никак. Здесь свобода личных отношений. А личные отношения – это реальный опыт.

Но об этом реальном опыте мы уже можем рефлексировать. Почему Иоанн Богослов, будучи юношей, сподобился в отличие от других апостолов таких озарений? Что у него было? Чистота сердца, телесная чистота, интеллектуальная? Трудно сказать. Но именно из его уст мы слышим: «Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, Единого Истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа». Именно он говорит, что жизнь вечная есть знамя Творца, Его Сына. Как без этого знания, без этого богословствования идти кого-то крестить, исполняя заповедь: «Идите научите все языки, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа»?

Соответственно, всякий христианин, на каком бы уровне личного благочестия ни находился, просто обязан через слова внятно, грамотно и адекватно благовествовать окружающим. А для этого он должен быть слушающим, должен быть воспринимающим, оглашенным, то есть внятно услышать Благовестие и внятно его передать. Как свеча зажигается от свечи, а изначально возжигается от источника огня, так мы все находимся в таком общении и взаимообогащении.

– Мысль о том, что нужно настроиться, чтобы слышать, очень важна, поскольку мне довелось услышать от одного человека такое откровение. Когда он шел по улице в суете большого города (это было в Санкт-Петербурге), то в его поле слуха, а потом и в поле зрения попала сначала бабушка, играющая на балалайке, а потом собор Владимирской иконы Божией Матери, благовестивший к вечернему богослужению. Он говорит, что его это поразило: «Я стоял на пороге вечности в суете времени». И с этого началось его богословие и интерес к церковной жизни. Он пошел послушать колокольный звон и потом подходил все ближе и ближе... Наверное, богословие расходится такими кругами и мы к нему так и приобщаемся.

– Действительно, у каждого человека есть какая-то своя сфера, где его можно зацепить, и Господь, как искусный рыболов, уловляет нас, как маленьких рыбок, которые не знают, где же эта большая вода. Мы все пытаемся плыть на мелководье, где, как нам кажется, много еды, а глубины не чувствуем.

– Такой образ, наверное, пришелся бы кстати в той беседе с девушкой, изучающей водную среду и рыб, о которой я говорил в начале. И удивил бы ее.

Если говорить о задачах богословия, в научном плане наверняка есть и актуальные, современные задачи, стоящие перед богословием, и есть те, которые, возможно, встают перед богословием как наукой на протяжении всего существования христианства. Христос пришел в мир, потом на проповедь пошли апостолы – христианство распространялось. И сегодня мы живем во Христе. Наверное, богословие отчасти задает себе и те вопросы, которые задавало всегда.

Какие можно назвать фундаментальные вопросы и задачи богословия, а какие на злобу дня, те, которые беспокоят нас как богословов именно сегодня?

– Фундаментальный вопрос – это, конечно, триадология. Сколько бы веков ни прошло с момента Боговоплощения, а для человеческого разума тайна Троицы, как она была явлена в евангельском благовествовании, остается неудобовразумительной. Если вера в Творца как такового доступна на естественном уровне (мы знаем, что всякая религиозность в том или ином виде, более или менее широком, содержит эту идею Творца), то троическое богословие требует определенных усилий, в том числе интеллектуальных. Те же отцы-каппадокийцы использовали терминологические наработки античной философии в отношении понятий «природа», «ипостась», «сущность», которые помогли идентифицировать определенные вещи, закрепленные после в решениях Вселенских Соборов и ставшие догматами Православной Церкви.

Соответственно, не повторяя всех тяжелых для души, ума и духа перипетий богословских споров, для христианина достаточно уяснить эти понятия хотя бы на уровне первой информированности, потом –  понимания и наконец усвоения – принятия, хранения и передачи. Конечно, те люди, которые в силу своего послушания, например преподавательского, должны досконально рассказать будущим пастырям все перипетии богословских споров и потому должны более глубоко и отчетливо усвоить все нюансы, погружаются в них и изучают.

Этим занимается такая дисциплина, как история богословия, которая будет актуальна всегда, потому что мы изучаем тексты, которые ранее были нам недоступны: патрология Миня, греческая и латинская серия. Не всё успели перевести до революции и не так много переводов появилось за последние годы, поэтому эта задача актуальна до сих пор. Прежде всего это перевод, комментирование, может быть, критическое издание текста и, соответственно, более адекватное понимание исторического, интеллектуального, культурного фонов, в которых создавались эти тексты, а также в каких они были взаимоотношениях.

Сравнительное богословие, конечно, актуально со времен размежевания Церквей, сначала на Западную и Восточную; потом появилось реформаторское движение, возникло несколько протестантских деноминаций. Соответственно, это стремление отмежеваться и в то же время найти нечто общее постоянно сопутствует диалогу католиков, протестантов и православных. В рамках этого межконфессионального диалога и истории богословия мы постоянно находимся, с одной стороны,  перед задачами миссионерства, а с другой – перед задачей реального понимания того, что же нас разъединяет и почему мы не можем соединиться. Работа ведется в этом пространстве, для того чтобы не поступиться православным догматическим учением и не исказить его, не совсем корректно обозначив какие-то понятия.

Если вспомнить статью митрополита Иоанна (Зизиуласа) «Современное богословие в Европе», опубликованную в 2015 году в «Международном богословском журнале», там он отмечает, что современное богословие занимается вопросами пневматологии: что есть человек как духовное существо; как человек как духовное существо способен к богообщению; что такое Эсхатон, эсхатология, которая приведет нас к полноте богообщения в последние времена, и как это связано с богоотступничеством. То есть, казалось бы, противоположные векторы, но тем не менее они помогают современному человеку уяснить его собственную природу и трагедию богоотступничества, которая произошла в XX веке повсеместно в христианских народах и культурах, и соответственно, уяснить также вопрос о возвращении.

В этой же статье митрополит Иоанн (Зизиулас) отмечает, что для европейца христианство – это, с одной стороны, момент однозначной, константной (скажем так) самоидентификации: европеец не может не мыслить себя христианином, потому что вся его культура на протяжении столетий пропитана христианством. В принципе, это относится и к нашей русской, российской цивилизации. В то же время мультикультурные процессы, охватывающие сейчас Европу, размывают эту самоидентичность и, с одной стороны, обостряют ее ощущение, а с другой – притупляют. Европейцы ставятся перед выбором: поменять самоидентичность, может быть, принять мусульманскую веру и культуру, может быть, вернуться в язычество или, может быть, идентифицировать себя как-то иначе. По крайней мере, сейчас Европа стоит на перепутье – мировоззренческом, культурном и цивилизационном.

Хотя те богословские факультеты, институты, университеты, и католические, и протестантские, которые сохранили свои сильные позиции, всеми силами стремятся вернуться к корням и отцам; и очень много думающих людей приняли православие. Мы говорим это не в угоду какому-то нашему самоудовлетворению, а по факту. Это как раз свидетельствует о нормальном, внятном и адекватном научном подходе. Допустим, Ярослав Пеликан, всем известный лютеранский пастор, который всю жизнь изучал историю Церкви, написал несколько десятков томов, за несколько лет до кончины, в  78 лет, принял православие – это был серьезный, осмысленный шаг. Тот же Эндрю Лаут, беседы которого мы слушали, – тоже пример грамотного специалиста. Он не просто собирал свои ученые знания и хранил как некое наследие, которое даже не знаешь кому передать. Что толку, если в голове человека может находиться целая энциклопедия, если это никак не относится к его эсхатологической судьбе, никак не соединяет его с самим сущим бытием? Для чего тогда нужен весь этот богословский багаж? Это будет только в осуждение, потому что имел все основания совершить подвиг веры – и не совершил его.

Поэтому здесь есть момент, скажем так, опасности, связанный с богословием. Это самая высшая сфера человеческого духа и самое высшее из знаний, которое может быть доступно человеку: Сам Бог говорит человечеству Свою волю – и ты способен ее воспринять. Ведь это несоизмеримо – Творец Вселенной! На современном уровне знаний мы понимаем, что такое Вселенная, но представить себе говорящего с тобой на одном уровне, на одном языке Творца этого мира – это же на самом деле головокружительная высота. Как если бы мы говорили с муравьем и он нас понимал бы. Грубое сравнение, но в чем-то оно описывает ситуацию.

И с другой стороны, в этом опасность богословия: когда тебе открыто такое и ты от этого отказываешься. Соответственно, с тобой может произойти так, что ты сам себе можешь навредить. Уж лучше бы ты тогда не знал, меньше было бы осуждения. Здесь как раз вопрос, для чего изучать богословие.

– У всех разные ответы на этот вопрос, но есть такая известная позиция, о которой, может быть, преподаватели духовной академии слышат от некоторых абитуриентов: «А мне и так все ясно: Бог есть Троица, основные молитвы я знаю, исповедуюсь, причащаюсь Святых Христовых Таин. Для чего мне в таком случае изучать богословие?» Такой открытый вопрос на самом деле задают себе многие люди. Мы с Вами поговорили о пытливых умах, но к пытливости ума еще надо прийти путем каких-то вопрошаний к самому себе, остающихся без ответа, и тогда человек в поиске ответа обращается к богословскому наследию, начинает молиться, чтобы ему что-то открылось.

– Здесь получается своего рода антиномия, потому что, с одной стороны, человек, поступает в духовное учебное заведение, где надо элементарно освоить некую программу, а она предполагает целый ряд дисциплин по богословскому аспекту. С другой стороны, святитель Феофан Затворник в своей книге «Что такое духовная жизнь и как на нее настроиться» пишет, что если ты взял в руки какую-то духовную книгу и видишь, что не понимаешь ее (значит, в чем-то ты до нее еще не дорос), отложи ее, подожди; может быть, придет время, когда ты сможешь понять то, что в ней сказано. Здесь мы уже видим некую корреляцию между способностью воспринять и тем уровнем, который для этого нужен.

В учебных заведениях мы не можем ждать, пока тот или иной семинарист дойдет в своем душевном, духовном и интеллектуальном развитии до определенного уровня. С другой стороны, сам человек должен понимать, что от него требуется. Тот же Иоанн Кронштадтский молился о том, чтобы Господь дал ему возможность восприятия духовно-академической науки, и стал лучшим учеником. Это из ближайших к нам примеров, а так можно вспомнить и преподобного Сергия Радонежского, который был не способен к восприятию даже элементарной грамоты, не то что каких-то богословских вещей. Молитесь, и дано вам будет – все просто.

– Как в Евангелии от Иоанна пример человека, который пришел к соседу просить хлеб, а ему говорят: «Нет, я лег спать». Но по неотступности стучащему все-таки откроют. Стучите – и откроется вам.

Есть такая известная фраза: «Философия – служанка богословия». Конечно, нельзя сегодня не упомянуть о философии, потому что богословие во многом зиждется на той философской базе, которая в свое время была открыта людям. Святые отцы первых веков обращались к античному наследию. Возникает вопрос, так скажем, и житейский, и в то же время имеющий в себе глубину. Один мой собеседник сказал: «Нам уже открыта истина во Иисусе Христе, дано Евангелие (радостная Весть), которое мы можем изучать, открывая для себя Христа через чтение Священного Писания, через молитву.

А вот философы – это люди, которые так или иначе блуждали вокруг да около истины, жили в ее поиске, часто ее не находя, тратя на это целую жизнь. Зачем же я должен обращаться к философии, как-то ее изучать? Для меня как для христианина истина уже открыта во Христе и все как бы ясно». Как ответить на такой вопрос?

– Можно вспомнить, как его решил преподобный Иоанн Дамаскин в своей книге «Источник знания». В ней он приводит фактически учебник по логике своего времени, где дает определения частям речи, логическим операциям и в то же время некое сборное определение того, что есть философия. Приводит определения и Платона, и Аристотеля, и стоиков. И вывод, который он делает, оказывается очень прост и в то же время снимает противоречие, о котором мы сейчас говорим. Он сказал, что философия есть любовь к мудрости, а Премудрый есть Господь, поэтому философия есть любовь к Мудрому Богу. Соответственно, философия в таком ключе становится не просто служанкой богословия, но его подругой, сестрой в какой-то степени, потому что идет рука об руку по одной и той же дороге. Вопрос только в источнике знания.

Это различали еще во времена античности. В Средневековье эта система различения была доведена до совершенства: есть богословие естественное и богословие откровенное, мистическое. Когда человек через рассматривание творения приходит мыслью к Богу, – это ведь богословие, правильно? Слово о Боге. А когда через молитву, через обращение к Творцу непосредственно получает в своем уме и духе ответ и фиксирует его тоже через слово, – это ведь тоже богословие. Это уже слово о Боге не самого человека, а слово Бога о Самом Себе человеку. Даже если посмотреть на мир, который, как мы говорили в начале, есть икона Творца, то здесь тоже косвенное слово Бога о Самом Себе через Свое творение. Но как бы мы ни приходили к Нему (через рассматривание творения либо же через мистическое откровение), в любом случае источником богословия будет Сам Творец – и в философском дискурсе, и в богословском.

Кстати говоря, богословский, мистический момент тоже имеет свои опасные стороны. Соблюди критерии, для того чтобы распознать, от того ли духа ты получаешь откровение. Действительно ли это от Бога? Или же от падших ангелов? Не зря же апостол предупреждает: «Не всякому духу верьте, испытывайте духов». Поэтому, может быть, двигаться через философский сюжет безопаснее, просто через рассматривание творения. По крайней мере, оно не так изменчиво, как лукавые демоны, готовые вложить в голову человека какую-нибудь прекраснодушную идею, и тот не заметит, как ее примет.

Так или иначе богословие требует глубинной внутренней работы, философия от нас этого не требует: в ней работает именно рацио, интеллект. А в богословии задействован весь человек: его сердце, его ум, душа, его телесная аскеза и социальный подвиг тоже. Можно, конечно, богословствовать сидя на диване, но если ты не совершаешь добрых дел, то в чем твоя праведность и как ты можешь сказать, что у тебя чистое сердце, милостивая душа и так далее? Здесь действует такой аскетический момент.

– У нас остается время, чтобы как-то подытожить нашу сегодняшнюю программу. Что мы можем в итоге сказать о богословии сегодня, насколько оно важно для нас?

– Как мы сегодня говорили, богословие вокруг нас, оно с нами и в нас, потому что Бог есть Слово, словом мы живем. Соответственно, и внутри себя, и вовне мы находимся в словесной среде, в той среде, которая дана нам и через наше происхождение: Господь, сотворив нас, даровал нам эту логосность; с другой стороны, через Благовестие, которым мы освещаемся; с третьей стороны, через молитву, которой мы ежедневно питаемся, через богослужение, совершаемое с определенной регулярностью. На самом деле мы постоянно живем в этой плотной богословской среде, и каждый день дает нам какие-то свои оттенки, мысли, чувства, идеи.

Вспомним Иоанна Кронштадтского, который вел свой дневник, где-то и житейский, бытовой, и психологический, и в то же время духовный как всеобъемлющий: все, что с ним происходило, он рассматривал через призму богословия, не иначе. И черпал в этом своем внутреннем опыте силы и крепость помогать другим людям. Как может пастырь помочь кому-то словом, сделать его крепким, если не будет постоянно находиться в соленом море богословия (у нас сегодня постоянно проходит такая морская метафора)? Если соль потеряет свою силу, для чего она тогда еще нужна? Поэтому постоянно находиться в этом соленом море богословия – наша задача. Как рыбки, которые задыхаются и просто не могут жить без морской воды.

– Благодарю Вас, отец Игорь, за эту встречу, за те ответы, которые сегодня прозвучали. Надеюсь, мы сегодня смогли их найти хотя бы на некоторые из вопросов, которые задают себе многие наши телезрители.

Ведущий Михаил Проходцев

Записала Ксения Сосновская