Свет невечерний. Благородная зависть

Знамение нашего времени – борьба за чистоту. Хозяйки используют тысячи средств и приспособлений, которые щедро предлагают современные сферы услуг, чтобы отчистить, отмыть свой дом от всяческих микробов и плесени. Но, оказывается, бывает благородная плесень; ее ценят любители, гурманы, за нее платят огромные деньги, за ней следят, ухаживают, как за девицей. И это очень дорогое удовольствие.

Так вот, и в духовной жизни есть благородная плесень, если хотите, а есть пороки, страсти грязные, неприличные, пакостные. Одна из них – зависть. Мы сразу слышим в этом слове семантику зрения. Цепляться взглядом к жизни другого, примерять на себя жизнь другого, смотреть с радостью, когда у него что-то не получается, или с горечью, когда у него получается лучше, чем у нас, – это неблагородная зависть.

И есть благородная зависть, которая помогает человеку стать лучше, указывает путь, куда расти, кому подражать, стремиться к высшему званию, как это называл апостол Павел. Состояние благородной зависти, наверное, можно сравнить с ревностью. В чистом виде она травмирует людей, делает жизнь сложной, иногда просто невыносимой. Но ревность, понятая правильно (как попытка стать лучше, глядя на другого человека), сродни той самой благородной зависти, которую я имею в виду.

Замечательный советский писатель Леонид Пантелеев оставил нам книгу (последнюю из написанных), которая называется «Верую!» Он писал ее долго. В этой книге он признается и своим читателям, и своим недругам в том, что всю жизнь был православным христианином. Для многих из нас это открытие: как автор таких произведений, как «Республика ШКИД» или «Честное слово», может быть верующим православным человеком? Ведь он кажется не просто светским человеком, а по-советски светским; он – часть этого культурного контекста, этого культурного движения. Как он умудрился остаться православным человеком?

В этой книге очень много интересных зарисовок и откровений не только о вере самого Леонида Пантелеева, но и о христианском уповании его близких друзей: например, Евгения Шварца, замечательного советского драматурга, Тамары Габбе и других замечательных авторов, литераторов и просто хороших людей, которые его окружали.

Пантелеев признается, что ему не хватало сил быть светильником. Всю жизнь он украдкой ходил в церковь. Он не пропускал служб, причащался, исповедовался и своей дочери читал Священное Писание, «Закон Божий», приобщал ее к церковной жизни. Вместе с супругой они хранили тайну церковной жизни, радость Пасхи и причастия. Надо сказать, что он из того христианского поколения начала XX века, которое усвоило радостное православие, православие с весельем в сердце, пасхальное православие. Он усвоил это от мамы и близких людей. Мы встречаем отпечаток этого радостного пасхального православия и в текстах его современников. Удивительная черта: накануне величайших страданий, гонений, пыток, расстрелов вдруг появляется поколение христиан, которые с радостью несут знамя Христовой веры.

При всем при этом Пантелеев признается в некотором малодушии. Это малодушие всегда сопровождалось благородной завистью к тем людям, у которых хватало сил оставаться смелыми, дерзновенными чадами Церкви Христовой. Например, он вспоминает, как в 20-е годы он украдкой ходил после работы в издательстве в храм, чтобы причаститься, исповедоваться, помолиться, и оглядывался по сторонам, не следит ли кто-нибудь за ним, чтобы никто не заметил, как он перекрестился. Он даже выработал специальный жест, понятный верующим той поры: делать крест большим пальцем руки, чтобы никто не подумал, что это крестное знамение.

В эти 20-е годы, в годы разгула агрессивного безбожия, беспринципной травли православных людей и вообще верующих всех других конфессий, рядом с ним работала девочка, его ровесница, чуть старше 20 лет, в косынке, с косой. Обычная труженица, которая вела тихий, размеренный образ жизни, никому не навязывалась. Но, наблюдая за ней, поневоле любуешься. Однажды они вместе ехали в трамвае, проезжали мимо известного питерского собора, и, к ужасу всех окружающих в битком забитом трамвае, девочка трижды осенила себя широким крестным знамением, глядя на собор. Пантелеев говорит, что смотрел на нее не только с восторгом и ужасом, но еще и с завистью, что он так не может.

Или он приводит другой эпизод, как в Доме отдыха литераторов известный ученый, авторитетный исследователь садится вместе с ним за обеденный стол, взяв салфетку, по старому обычаю старорежимных людей заправляет ее за галстук перед тем, как приступить к трапезе, и осеняет себя широким крестным знамением. Это видят все, и это шок для советского учреждения. Но этот ученый по-другому не может. И Пантелеев снова признается, что не только с ужасом, втянув голову в плечи, подумал о том, что же будет, но и с завистью смотрел на открытое исповедание и благоговение этого человека.

Есть и другие примеры зависти на страницах этой замечательной книги. Например, Пантелеев рассказывает, как он, помолившись в Александро-Невской лавре, вышел после службы и увидел, как в церковь бегут два семинариста на позднюю литургию, о чем-то разговаривая между собой. Они были румяные, красивые, здоровые; как он говорит, в их облике светилась какая-то неземная чистота. Потому что детки, которые живут в семинарии, не кушают перед литургией, живут по церковным правилам, готовятся стать священниками. И чистота жизни излучается в каждом их жесте. Пантелеев говорит, что, невольно залюбовавшись ими, поддался зависти к их чистоте.

Это хорошее чувство, если оно подталкивает нас к тому, чтобы жить чище, быть более цельными в своем исповедании и не стесняться своего упования. В наше время мы не испытываем никаких гонений, но осталась некая стеснительность, даже страх показать свою веру в компании приличных людей. Мол, что подумают эти прогрессивные люди? Может быть, это их как-то стеснит, оскорбит.

Не надо этого стесняться. Нужно следовать в цельном, естественном, открытом благоговении тем людям, которые невольно вызывали благородную зависть у нашего замечательного советского писателя.

Записала Нина Кирсанова