Плод веры. Президент фонда «Жить вместе» Алексей Наумов. Часть 1

Как традиционная русская соборность проявляется в современной России? Почему важно объединяться с единомышленниками в небольшие сообщества, совместно помогать нуждающимся, развивать городские и сельские территории? Рассказывает Алексей Наумов, президент фонда "Жить вместе".

– Мы поговорим сегодня о философской теме. Во многом о роли местных сообществ. Вообще о том, что значит быть членом сообщества. И более глобально – о том, что значит быть русским. Я знаю, что Вас, Ваших коллег по фонду этот вопрос очень волнует. Вы ищете ответы, объединяете людей из разных регионов, которые тоже ищут ответы и своей деятельностью проявляют свою русскость. И все это так или иначе завязано на сообщества.

Принято считать, что русское общество в целом отличает общинный характер. Но при этом современные социологические исследования показывают, что у нас очень высокий уровень недоверия между людьми. Как это сочетается? И действительно, не является ли стереотипом то, что мы – общинные люди? Может быть, это все уже в далеком прошлом?

– Спасибо за такое начало. Действительно, есть множество исследований, которые показывают, что уровень атомизации, разобщенности, к сожалению, растет. Но мы видим по нашей премии, по высказываниям наших экспертов, участников наших программ, по другим нашим проектам, что одновременно растет и запрос на вот это: «жить вместе». Я думаю, что эти два процесса идут одновременно. Как и до 1917 года, мы знаем, с одной стороны, было очень много сообществ (по некоторым данным, в начале XX века Российская империя была на первом или втором месте в Европе по количеству кооперативов и разного рода объединений снизу; в 1914 году, например, было 700 православных братств), а с другой стороны, мы понимаем, что как раз нарастание разобщенности во многом и привело к перевороту 1917 года.

С христианской точки зрения на историю процессы идут всегда так: нарастают силы разобщенности и зла, но и нарастают силы, которые ищут объединения на каких-то качественных основаниях. И наш фонд «Жить вместе» как раз старается (и мне кажется, это очень ценно) выявить такие сообщества и их поддержать. Мы очень рады, что наша премия «Жить вместе» существует уже шесть лет. Когда мы ее впервые организовывали, у нас было 90 заявок. Сейчас уже 830 заявок из 75 регионов России. Мне кажется, это очень важно. Это объединения в разных направлениях (у нас пять номинаций: «Культура», «Милосердие», «Русское наследие», «Церковь» и «Память»), когда люди вместе пытаются что-то сделать не для себя.

– Мне очень близок Ваш подход. Я тоже по-своему занимаюсь местными сообществами, работаю с журналистами в регионах, поэтому немного в курсе, как это происходит. Но сегодня у меня будет немножко критический подход, я буду задавать вопросы дискуссионного характера. Не кажется ли Вам, что те сообщества, которые сейчас объединяются, – это скорее как хобби, а не как нужда. Потому что крестьянские общины (и Вы часто приводите этот пример в своих интервью) объединялись в какой-то степени по нужде: сегодня я тебе помогу, завтра ты мне поможешь, по-другому не выжить. И часто мои коллеги в регионах (в частности, в Алтайском крае) говорят: да, у нас еще силен этот дух. Мы должны понимать: когда наш район заметает, дороги все отрезаны, мы не сможем ни передать продукты, ни оказать медицинскую помощь, если не будем помогать друг другу. И вот эта нужда людей в минуты беды объединяет. Но все же с развитием современных технологий мы не так часто нуждаемся в помощи других. Есть ли примеры среди ваших лауреатов, участников, финалистов, когда они объединяются потому, что по-другому не выжить? Или же это все-таки больше про интерес к культуре, к истории? Какой процент?

– Есть самые разные типы заявок, сообществ и проектов. Есть те, которые возникают, например, в сфере милосердия, в социальной сфере. В них всегда есть нужда, во все времена. Например, у нас один из победителей прошлого года – это проект из Красноярского края, г. Железногорск. Там два родных брата, которые до запуска этого проекта не имели отношения к такой деятельности, но у них умер отец. Умер тяжело, от рака. Они увидели, как устроена помощь, которой чрезвычайно не хватает. Их отец, умирая, сказал им: сделайте так, чтобы такого не было, чтобы была помощь у людей, которые в ней нуждаются. И они, откликаясь на его слова, на его завещание, устраивают очень живой, удивительный проект. Помощь идет, организуется то, чего нет в городе. Развивают паллиативную помощь, делают это методически и тем самым помогают очень многим людям, находя для этого ресурсы. Что еще важно, при организации этой помощи они стараются видеть перед собой человека, а не функцию.

А есть совсем другого рода проекты. Например, в Петербурге молодые девушки увидели, что замечательные старые дореволюционные питерские двери приходят в негодность, но их редко реставрируют, потому что это стоит огромных денег. Их меняют на новодел. Они организовали реставрацию и способствуют тому, чтобы эти двери возвращались на свое место. Проект называется «Двери с помоек». Казалось бы, нужно это? Я думаю, что нужно и то, и другое. Очень важно, что «все настоящее начинается с любви», как сказал один из организаторов проекта «Бессмертный полк». С сочувствия, сострадания, с любви.

Третий проект – тоже совсем про другое, но он тоже запускает какие-то удивительные процессы. Это проект «Съезжий праздник под Петербургом». В Ленинградской области есть умирающие, депрессивные деревни, регионы. В одну из таких деревень приехала наша героиня с друзьями и увидела, что это место было очень красивым. Там остались развалины очень красивой старинной усадьбы, природа прекрасная. И прямо на месте развалин этой старинной усадьбы и цветущего когда-то сада жители организовали огромную мусорную свалку. Ее это задело. И она призывает всех пойти на субботник. Никто не приходит. Она что-то делает с друзьями, но на этом не останавливается, а организовывает праздник. Называет его «Съезжий праздник под Петербургом», приглашает людей, местных жителей, общается с ними и в конце говорит: давайте устроим субботник. Кто-то откликается.

– Удивительно, что и ваше дело можно назвать очень камерным, несмотря на все масштабы. Но мы знаем, что на федеральном уровне существуют специальные фонды, которые выделяют гранты. Их получают тысячи организаций ежегодно, и, казалось бы, они должны заниматься тем же самым. Возникает вопрос: как вы можете соперничать с многомиллиардными бюджетами Фонда президентских грантов, который вроде бы поддерживает такие же инициативы? Почему вдруг эти люди объединяются вокруг вас?

– Я думаю, все дело в том, что мы сами живем как сообщество, стараемся поддерживать друг друга в живых отношениях, в живом деле. У нас светский фонд, но многие его сотрудники и волонтеры – православные христиане, члены общин, братств. Вообще я думаю, что сила подобных проектов и инициатив – в двух вещах: очень важна атмосфера, даже не атмосфера, а качество общения, общей жизни, общего дела. Оно является пространством, животворящим для других, им можно поделиться. Если у тебя действительно есть вот это: «где двое или трое…» И они собираются вокруг настоящего. А второе – это смыслы. Открывающиеся смыслы, новые перспективы, новые горизонты, вдохновение, творчество, все, что связано с призванием человека. Эти две вещи сейчас чрезвычайно востребованы. И когда люди действительно видят их сочетание, они ценят это очень высоко.

– Что помимо премии Вы можете дать этому сообществу? Оно вокруг Вас сформировалось, Вы в какой-то степени за него уже ответственны. Есть ли какие-то планы, чтобы не раз в год собираться, а обмениваться опытом; возможно, проводить какие-то конференции, мастер-классы? Чтобы сообщество жило не только раз в год?

– Да, конечно, мы думали об этом практически с самого начала создания нашей премии, потому что первое, что мы хотели сделать, – это поддержать таких людей. Их надо поддерживать. Когда я стал все больше и больше о них узнавать, у меня внутри возник эпитет «благородные». Это по-настоящему благородные люди, которые делают что-то не для себя, и очень хотелось в благородстве их сердца, в их жертве, в усилиях их поддержать. И мы это делали не только через саму премию (премиальный фонд небольшой, это не главная поддержка), а через признание. Благодаря этому люди выходили на новый уровень: их замечали на уровне губерний, на уровне районов, выделяли им деньги, помещения. Потому что их отметили.

Кроме признания, вторая основная задача, которую мы ставим, – это их общение друг с другом. Мы стараемся их воссоединить и делаем это через разные проекты. Во-первых, у нас обычно проводятся встречи-дискуссии близко к дню церемонии, когда мы собираем наших номинантов по разным номинациям, общаемся с ними, с одной стороны, на смысловые темы, открывая им смысловые перспективы, а с другой стороны, пытаемся ответить на их запросы, чего им не хватает. У нас даже возник специальный проект, который называется «Руку!» Мы приглашаем экспертов, в которых нуждаются наши номинанты. Для них это очень ценно.

Еще один проект, который мы запускаем в этом году, – это фестиваль. Он основан на том, чем могут поделиться наши номинанты. Когда мы о них узнаем, мы всегда спрашиваем их в анкете, чем они могут поделиться. И многие пишут замечательные вещи. И вот сейчас, в августе, мы их собираем в Москве для того, чтобы они как раз рассказали о себе. Там будет место и мастер-классам, и каким-то содержательным тематическим встречам, дискуссиям, и конечно, общению. И мы очень рады, что уже возникает сотрудничество, совместные проекты, люди уже начинают дружить. И это здорово. Эта ткань программы «Жить вместе» растет.

– Как эти сообщества связаны с другой важной темой, которой занимается фонд? По сути, это размышления о русской идее. Является ли община краеугольным камнем в этом разговоре? Как Вам помогает в осмыслении этого понятия общение с активными людьми на местах?

– У нас три проекта в фонде, три программы. Это премия «Жить вместе», «Русский университет» и «Маршрут помощи» (социальная программа). На первый взгляд, может быть, не очень понятно, как они объединены, но для нас это все осмысленно. Мы считаем, что это правильная конфигурация и что они усиливают друг друга. Я уже сказал о смыслах, на смыслы и правда есть запрос.

Например, мы в нашем Русском университете говорим о традициях. О том, что очень важно узнавать о лучших традициях, самых разных. Это могут быть как традиции русской кулинарии, русской кухни (какие пекли кулебяки, улитки), так и юридические традиции Российской империи – самые разные. И крестьянские фольклорные традиции, и традиции городской культуры. Мы видим, что важно не просто повторять традиции, а увидеть те качества, которые за ними стоят, и ориентироваться на эти качества. И как раз эти русские качества, которые являли наши соотечественники в жизни, в истории, в культуре, в общих делах, – это то, что может не просто стать ориентиром, а связано с узнаванием себя на глубине, с ответом на вопрос: кто мы? Ты не просто узнаешь о жизни других народов, не имеющих к тебе отношения, а как бы узнаешь себя. Вот это очень важно.

Мы даже выявили для себя в Русском университете как бы точки входа в понимание, кто такой русский, в русское самосознание, в национальное самосознание, через эти качества. Например, отношение к правде, совести, милосердию – через русский фольклор, русскую народную культуру. Один из участников нашего Русского университета и член жюри премии, Сергей Николаевич Старостин, говорит: пока русский человек не запоет, он не возродится. Не запоет – имеется в виду, что не приобщится к подлинной народной культуре, не пропустит ее через себя. Вот это одна из точек входа. Еще это может быть узнавание о каких-то удивительных русских людях, которые жили на нашей земле и в Российской империи, до переворота, и в советское время. Когда мы узнаем о них, в нас тоже что-то зажигается, поднимается и помогает делать дела, которые предлагают номинанты премии, с каким-то новым вдохновением, с другим качеством.

Еще одним открытием для нас в Русском университете стала судебная реформа. Чем больше мы разбирались с правовыми реформами 1864 года, тем больше понимали, что это – удивительное явление, которое имеет прямое отношение к пониманию, что русские могут сделать вместе, какого качества могут быть их проекты. Это был блестящий проект. Один американский историк сказал, что суд Российской империи был одним из худших в мире, а стал одним из лучших. И во многом это тоже произошло благодаря изменению в обществе отношения к такому понятию, как совесть.

У нас одна из участниц Русского университета, Татьяна Борисова, написала книгу «Когда велит совесть». Она вообще занимается историей права. Казалось бы, почему совесть? Но она показывает нам, что предпосылкой судебной реформы стало изменение отношения к совести. Меняя отношение к такому качеству, как совесть, следующим шагом нужно менять и правовую систему.

– Можем ли мы чуть подробнее поговорить об изменении отношения к совести? Если оно было так радикально, то что было до этого и что стало после? Когда Вы это говорили, я вспоминал беседу с нашим священником, который служит в Тайване. Он, среди прочего, занимается переводом Евангелия на китайский язык (на мандаринский, если я правильно помню, самый распространенный диалект). Ему помогает этнический китаец, православный, который был крещен. Этот священник рассказывал, что очень трудно найти правильные понятия в китайском. Например, мы не знаем (на тот момент не знали, сейчас, может быть, это уже произошло), как перевести понятие «грех». Потому что для китайца есть то, что запрещено законом, и это имеет какое-то свое определение. А вот то, что не определено законом, – вроде бы какой же это грех? И здесь мне понятно, где совесть, а где норма права. А в нашей ситуации где произошел разлом? Что было до этой реформы, что после и как этому способствовала совесть?

– Последнюю нашу сессию Русского университета (у нас недельные сессии проходят раз в год помимо других событий) мы посвятили понятию святыни. Это как раз имеет непосредственное отношение к тому, о чем Вы спрашиваете. Мы задумались о понятии святыни: чем святыня исторически являлась для русского человека? что было святыней? Ситуация же менялась. И прежде всего что было общенациональной святыней, что можно так назвать? После крещения Руси, конечно, Киево-Печерская лавра, например. Святыня? Конечно, святыня для всех. Глава государства был светской святыней. К главе Церкви тоже относились как к святыне. Потом – Русская земля, видно по летописям, что это была святыня.

Если дальше проследить историю, то очень интересно, какие делались акценты. Но в какой-то момент стало видно, что святынями могли стать не просто замечательные иконы, а то, что можно назвать качествами, духовными характеристиками, явлениями. Например, в XVII веке, после выхода из Смутного времени, – это покаяние. Мы поняли, что это тоже очень близко к святыне. Это то, на что можно опираться. Святыня не только в религиозном, сакральном значении, а то, что живит человека, животворит его, выводит на какой-то новый уровень. Даже народ некоторые определяют как общность святынь, по общему отношению к святыням.

А в XIX веке многие стали ориентироваться на совесть. Честь, совесть, правда – это стало не просто какими-то словами дискурса (это видно, например, по нашей «святой русской литературе», как ее Томас Манн назвал), но видно, как и в жизни многие ориентировались на это. И это наша драгоценность, драгоценность нашей истории, которая чрезвычайно важна для нас сейчас.

Специфика наших программ, в том числе Русского университета, в том, что это не про прошлое (с премией это понятно, а в университете мы разбираем какие-то важнейшие исторические пласты), а про настоящее и будущее. Просто вглядываясь в прошлое...

– Спасибо огромное за наш разговор. Мы продолжим его в следующей программе.