Канон. Музыкант, фольклорист, артист ансамбля «Русичи» Валентин Жигалин. Часть 1

В новом выпуске программы "Канон" в гостях музыкант, фольклорист, артист ансамбля "Русичи" Валентин Жигалин. Валентин расскажет об известном фольклорном коллективе "Русичи", который существует уже более 40 лет, о духовной музыке в исполнении ансамбля и о связи русской культуры и православия.

Сегодня в гостях артист московского ансамбля древнерусского пения «Русичи» Валентин Жигалин.

Фольклорный ансамбль древнерусской музыки и импровизации «Русичи» создан в 1982 году. За годы своего существования ансамбль выпустил несколько альбомов, совершил десятки гастрольных поездок по всему миру, участвовал в съемках фильмов «Русь изначальная» Геннадия Васильева, «Сибирский цирюльник» Никиты Михалкова и «Тихий Дон» Сергея Бондарчука.

Благодаря усилиям «Русичей» многие практически утраченные древние русские инструменты были реконструированы. Кроме того, ансамбль работает как научно-этнографический коллектив, собирая и сохраняя образцы древней певческой культуры.

Сегодня артист ансамбля Валентин Жигалин – гость программы «Канон».

– Ансамбль «Русичи» уже существует более сорока лет, и ваш коллектив можно по праву назвать хранителями русского народного творчества. Валентин, можете рассказать, с чего начался этот ансамбль, кто стоял у его истоков?

– Борис Базуров – замечательный, талантливый музыкант. Одно время он работал в ансамбле Покровского, и тогда у него возникла мысль вместе с Владимиром Алексеевым создать свой ансамбль. Ансамбль Покровского на тот момент был уже коллективом известным. А так как они были ребята с амбициями, им хотелось создать что-то свое.

И вот они открыли студию при фабрике «Дукат», у нас была такая табачная фабрика, клуб фабрики «Дукат». Студия называлась «Круг». В этой студии были и девушки, и молодые люди – молодежь, в общем. Стали заниматься, ездить в этнографические экспедиции, набираться опыта. Наступил момент, когда нужно было уже показывать какие-то результаты – и мы выступили в двух всероссийских конкурсах и стали дипломантами. После этого нас пригласили в Министерство культуры – руководителя, понятно, не весь коллектив. Предложили работу: выбирайте любую филармонию, но только не Московскую. Решили Владимирскую.

Во Владимире была мужская традиция рожечников, там были очень интересные песенники, истории. Сама по себе земля очень интересная, богатая своей историей – особенно музыкальной. И мы долгое время работали во Владимирской филармонии.

– Вы из Москвы специально ездили?

– Да. Мы московский коллектив, понимали, что не очень это нравилось… Мы там жили в гостинице. У нас была своя определенная программа, за неделю мы должны были дать какое-то количество концертов. Я помню, на 8 Марта, по-моему, было семь концертов в день, но небольшие. Мы ездили с раннего утра и до вечера…

– В одном из своих интервью Вы как-то признались, что «шарм народной музыки в том, что она не филигранна в отличие от классической». Скажите, пожалуйста, в каком возрасте Вы лично очаровались этим искусством? Этой нефилигранностью как раз?

– Когда я женился, жене сказал: «Я не слышу народных исполнителей, слышу просто те народные хоры, что звучат по радио». Это хор Пятницкого, Северо-Архангельский хор, Казачий хор с Кубани, Уральский, Рязанский хор и так далее. Я слышал эти хоры, и мне нравилось, как они поют. Но когда я услышал народных исполнителей, меня это потрясло до глубины души. Я не думал, что такое вообще возможно. Но они филигранно поют.

– Естественно.

– Ну, естественно – это тоже правильно. Знаете, как говорят народные исполнители: нужно петь животом. Живот – это не просто диафрагма, живот – это жизнь. И то, и другое правильно. То есть ты должен петь животом как диафрагмой, должен прожить эту песню.

Чем старше становятся народные исполнители, тем более виртуозным, филигранным становится их пение.

– Мудрее становятся.

– Да, и все это отражается в музыке, в пении. Это удивительные вещи. Когда я столкнулся с этим, меня это потрясло. Я человек эмоциональный, у меня слезы быстро идут – сразу пробило на слезы.

– А вообще Вы были связаны с музыкой? Вы сказали, что услышали исконно русские песни, уже будучи женатым человеком. А до этого?

– Всю жизнь связан, сколько себя помню. Мы ездили к отцу в Рязань, в деревню. «Мы отвернемся, а тебя нет, ты уже ходишь где-то по автовокзалу». Я пел песни, мне там конфетки давали.

– Подрабатывал артистом?

– Уже артистом, да. Я был музыкальный с детства, сколько себя помню. В школе я купил себе флейту, и мне очень захотелось на гитаре играть, потому что я видел, как в пионерском лагере у нас за Колей все девки ходили. Он был невысокий, светленький, но все вокруг него крутились только потому, что на гитаре играет. Я стал учиться играть на гитаре, причем самостоятельно: искал аккорды, записывал, по ночам сидел до самого утра. Купил себе флейту, потом скрипку. К другу ходил на фортепиано играть, сам что-то подбирал, искал. Но мне это нравилось, я в этом жил.

– А как это стало Вашей профессией? Ведь у Вас образование не музыкальное, насколько я знаю.

– Нет, у меня музыкальное образование есть. Уже после того, как мы стали артистами филармонии, я учился заочно. А до этого, конечно, никакого музыкального образования у меня не было. Но это как батюшка наш, отец Виктор, говорит: «Божий Промысл». Это Божий Промысл, что в нужный момент, в нужное время мы появились там, где звучала народная песня. Она звучала таким образом, что попала в мое сердце. После этого стал уже заниматься – с тех пор это все в моей жизни.

– Так в итоге у Вас открылся редкий тембр?

– Он у меня был все время, с детства. У меня высокий голос. (У казаков говорят: «дишканить» (петь верхнюю партию.)) Верхний голос с вибрато.

– Вы сказали, что это Божий Промысл. Я предлагаю сейчас сделать музыкальную паузу и насладиться этим прекрасным Божьим Промыслом.

(Музыкальный фрагмент, песня «Два сокола» в исполнении ансамбля «Русичи».)

– Валентин, насколько вообще сложно и каким образом выкристаллизовывать исконно русское пение? Ведь прошли столетия, мы, наверное, совсем не то слышим сейчас, что было двести или триста лет назад. Как понять, где то чистое, без привнесения чужеродного?

– Знаете, мне кажется, некоторым это от природы дано. Даже обучать их не нужно, в них это уже живет, только нужно помочь им это раскрыть. У нас Володя Алексеев (Царствие Небесное), музыкант, очень ценил тех, кто обладает красивым, хорошим голосом, каким-то особенным тембром, артистизмом; кто умеет делать инструменты, как у нас Виталий Галицкий, наш руководитель. У него дар делать музыкальные инструменты. Он по образованию художник-конструктор, но и музыкант – такое удивительное сочетание. Очень чувствует материал, инструмент, его инструменты очень ценятся.

– Он всех вас этим увлек, вы все делаете инструменты.

– Да. И принципиально важно, что мы всё вместе делаем. Он когда-то сказал: «Слушайте, то тут треснуло, то тут сломалось. Кто сломал – я не буду тут за вами ходить, подбирать это все. Делайте сами. Когда будете сами делать, будете по-другому к этому относиться». Так и получилось: мы сейчас делаем инструменты сами.

– А как разобраться, где настоящий фольклор, без примесей, незамутненная традиция? Как понять?

– Нужно слушать много народных исполнителей – тех людей, кто родился в этой традиции.

– Экспедиции специальные проводить?

– Да. Но еще очень много записей – и на телевидении тоже: у Сергея Старостина целая передача была, по-моему, «Мировая деревня» называлась. Он делал ее в девяностые годы, и у него очень большая подборка народных исполнителей.

Много, много людей… Еще есть люди, кто занимается этим: несет традицию – кто поет, кто играет. К ним нужно прислушаться и с ними общаться. Их нужно лелеять, какое-то к ним особенное отношение все же нужно. Когда к ним сердцем разворачиваешься, они в тысячу раз тебе больше отдадут. Вот они несут это своим умением и знанием, еще и с добром – получается такой «пирог» необыкновенный! От этого оторваться невозможно.

– По-настоящему народные песни кто-то все-таки сочинил? Просто мы не знаем, наверное, авторов.

– Я думаю, да. Все-таки автор есть, наверное, у любой песни.

У нас Андрей Сенин очень хорошо пишет стихи. Я про себя думаю: «Как же так он пишет стихи?» Я пробовал: «Меня зовут Незнайка, от меня вам балалайка». Вот на таком уровне у меня... А у него судьба, в общем, непростая. Я так понимаю, что, наверное, писать стихи все-таки дано тем людям, у кого какая-то особенная жизнь – внутри особенная, они очень ранимые, много ран получали. Через эти переживания у них открывается, мне кажется, это умение… Мне кажется, я никогда стихи писать не буду, потому что у меня и так все хорошо.

– Вот вы сказали уже, что делаете инструменты. А где шаблоны берете, эскизы? Откуда вы узнаете, как выглядел этот инструмент, как он должен звучать?

– Первое время Виталий Галицкий, когда серьезно стал заниматься этим, вместе с Борисом Базуровым ходили в Ленинскую библиотеку, они поднимали и смотрели архивы, делали копии. В конце 60-х годов, по-моему, в 60–80-е годы, когда в Новгороде начались знаменитые раскопки, вместе с берестяными грамотами стали доставать фрагменты каких-то музыкальных инструментов – гудки, очень много находили гуслей. Владимир Поветкин – был такой исследователь-музыкант, очень серьезно к этому относился, проводил исследования как этнограф, как человек, который понимает в музейном деле, как музыкант. Он очень много открыл для тех, кто впоследствии перенял у него технологии производства, это он их раскрыл, показал – теперь люди уже пользуются этим, делают инструменты. Много мастеров, кто делает это.

– И все эти инструменты можно услышать на ваших концертах?

– У нас практически весь древнерусский инструментарий, всё это делали мы. В основном Галицкий, но каждый из нас делал себе колесную лиру. Сложный инструмент, но даже это делали. Гудки, гусли – тоже.

– Вы как-то сказали, что однажды на сцене почувствовали себя богатырем, и это было далеко от Родины, за тысячи километров, в Америке. Что за катарсис произошел с Вами?

– Чем дальше уходишь, уезжаешь, тем связь кажется мощнее. Я служил в ВДВ, парашют у тебя находится за спиной, натянут воздухом – и не двинешься, он тебя держит. И здесь то же самое: прямо держит тебя, связь очень крепкая, очень мощная.

Где-то на второй день начинаешь грустить, а когда гастроли (мы целый месяц в Америке были), на следующей неделе уже почти ни с кем не общаешься, закрываешься, не хочется общаться, какие-то переживания идут. А потом – какой-то механизм внутри существует – мы начинаем друг друга лечить, поддерживать, улыбаться; начинаешь часто говорить о Родине, своих близких, общаться. Вот такая удивительная вещь, но это внутреннее состояние, оно само там появляется, мне кажется.

Мы были на сцене в Вашингтоне. Большой и красивый зал, необычный, очень хорошая аппаратура. Поднимался задник на сцене, и мы снизу поднимались с хоругвями, с копьями, пели казачью песню. Выстроились в линию, поднимались, выходили на сцену – и все ближе, ближе к залу. И когда я смотрел в зал, только очки мелькали, потому что зал не было видно, только свет.

Наверное, тогда в Америке мы были уже больше половины срока. Причем когда начали петь, у меня одно ощущение мелькнуло, но я к этому так отнесся: работать нужно, а не об этом думать; и только после того, как закончился концерт, я понял, что на сцене был большим-большим, как Илья Муромец, я был представитель России, русский, которого они побаивались. У них боязнь была в глазах, я это видел. Но было и уважение, они любовались нами: какие вы все красивые… Щелкали языками: а можно потрогать? Трогали нас, смотрели.

И на самом деле я себя чувствовал богатырем. Когда спросил мужиков своих, они вдруг говорят: «У нас точно такие же ощущения были». Мы были огромными, мне казалось, я головой прямо потолок пробью; сзади будет пулемет стоять, будут стрелять, а я с места не сдвинусь, и мне ничего не будет.

– Ощущение силы русского духа настоящее!

– Да. И вот эти стропы, которые удерживали меня от России, теперь меня поднимали. Таким я себя чувствовал. Важно здесь что? Не то, что я чувствовал, а что они меня таким видели.

Я думаю, когда на поединок выходили богатыри, не было никаких схваток. Мощный, сильный дух тоже видели, видели, что перед ними стоят богатыри, – и разворачивались, уходили.

– Вы подробно и четко рассказали о настоящем патриотизме. Тем более Вы, как десантник, это более тонко чувствуете, понимаете, наверное.

– Ну, не знаю. Мне всегда сложно о таких вещах говорить.

– Вы на протяжении сорока лет развиваете русскую культуру, фольклор. Я вижу, что вы по-настоящему любите это дело.

– Обожаю.

– Вы сейчас описали свой выход на сцену. Он каждый раз такой или это только далеко от Родины?

– Не знаю, здесь тоже такое бывает. Много необыкновенных, чудесных моментов возникает.

Когда начинаешь играть на инструментах, инструменты начинают между собой разговаривать. Идет не просто разговор – есть звук, тянется другой, как-то обыгрывается, еще что-то. И вдруг возникает второй план, третий план… Возникает прямо симфония; плюс к этому звучит голос с текстом, и ты текст этот слышишь… И мы слышим друг друга, начинаем играть. Это потому, что у тебя есть желание создать музыкальный праздник. Это к тебе идет-идет, накладывается-накладывается – и вдруг это расцвело, и ты начинаешь это чувствовать, и зритель чувствует. Не оторваться. Не хочешь, чтобы это заканчивалось.

– Находишься в этой прекрасной ауре.

– Да.

– Валентин, я предлагаю, чтобы зрители сейчас тоже почувствовали эту прекрасную ауру. Давайте в заключение нашей первой программы послушаем что-нибудь в исполнении вашего коллектива.

– С удовольствием. Давайте послушаем.

(Музыкальный фрагмент: песня «А кто в этом во дому» в исполнении фольклорного ансамбля древнерусской музыки и импровизации «Русичи».)

Ведущий Александр Крузе

Записала Анна Топорова