Читаем Добротолюбие. «Важнейшая добродетель–смирение». Часть 1. Священник Константин Корепанов

…Между тем, такое отсечение своей воли и своих хотений может быть поминутное. Положим, что кто-либо идет; помысел говорит ему: посмотри туда и сюда, но он отсекает свое хотение и не смотрит. Встретил он разговаривающих; помысел говорит ему: скажи и ты с ними слово-другое, но он отсекает свое хотение, с и не говорит. Подошел он к кухне; помысел говорит: зашел бы спросить, что готовит повар, но он отсекает это хотение, и не заходит и прочее, и прочее. – Отсекая таким образом свое хотение, он приходит в навык отсекать его и, начиная с малого, достигает того, что и в великом отсекает ее без труда и спокойно; и так начинает наконец вовсе не иметь своей воли, и что бы ни случилось, бывает спокоен. Так отсечением своей воли приобретается беспристрастие, а от беспристрастия, с помощью Божией, восходит и к совершенному бесстрастию.

Здесь не говорится о вопрошании воли Божьей, испытывании воли Божьей, как мы о том читали у преподобного Варсонофия Великого. Здесь не говорится об отсечении своей воли перед другим, как мы читали тоже у многих отцов, в том числе совсем недавно у преподобного Варсонофия Великого. Здесь говорится о том, что человек отсекает любое свое хотение или похотение, то есть любое естественное общим порядком совершенно непроизвольно вспыхнувшее в его сознании желание, хотение. Любое пожелание, любое вспыхнувшее побуждение к действию или слову воспринимается человеком не то что настороженно, а, прямо скажем, в штыки. Он сразу отсекает это свое желание и его не исполняет. А если это желание становится настойчивым, то в такой парадигме, в таком восприятии самого себя это настойчивое желание воспринимается человеком как страстный помысел, страстное навязчивое желание, и ему объявляется методичная последовательная борьба до его полного истребления.

Человек внимательный воспринимает любое постороннее желание как вмешательство в общий ход его жизни, это самое вспыхивающее внутри его желание. Примеры здесь приводит авва Дорофей, я не буду их умножать, каждый может этот ряд продолжить практически до бесконечности. Любое такое рождающееся в душе желание он воспринимает в штыки.

Собственно, в этом изначально и состояла практика откровения помыслов, которая была в древности и отчасти дошла до некоторых современных монастырей. Строгость жизни предполагала, что человек приходит вечером к своему старцу, наставнику, духовнику (или если есть потребность в течение дня) и говорит: «У меня возникло желание. Я ему не последовал, но что с ним можно делать? Правильно ли я сделал? И что мне надо сделать в следующий раз?»

Это изначально не просто все мысли, которые приходят в голову; и не в той парадигме беспорядочности жизни, в которой мы иногда воспринимаем практику откровения помыслов, применимо к своей собственной жизни. Не все, что входит в голову обычного человека, живущего в миру, надо исповедовать. Но речь идет о человеке, который вообще не погружен в суету, который весь устремлен к исполнению воли Божьей. У него таких желаний и похотений в разы меньше, и они, естественно, уменьшаются с каждой неделей, с каждым месяцем, потому что человек целеустремленно идет к намеченной цели и не ведется на всякие изнутри исходящие предложения о том, чтобы вмешаться, вставить слово, присесть поговорить, туда сходить, сюда сходить, это посмотреть, то посмотреть.

Для человека внимательного, живущего и сегодня внимательно в отношении самого себя, человека, пребывающего внутри собственного сердца, и так понятно, о чем идет речь. Он пусть не очень методично, не очень последовательно, но хоть какую-никакую борьбу, какое-никакое противостояние с этими своими хотелками ведет. Какую-то часть он даже не замечает, какую-то часть проигрывает, но какую-то часть отсеивает, и он понимает, по крайней мере, о чем идет речь.

Человек, живущий в миру, даже не понимает, о чем идет речь. Например, услышав что-то где-то (может, кто-то ему случайно что-то сказал), он пытается представить, о чем идет речь. Для него это даже невыносимо на уровне представления. А если он, что для него совершенно невозможно, попытался бы это самое дело осуществить хотя бы на протяжении часа, то понял бы, что это совершенно невозможно, он будет просто разорван, раздавлен, изможден, потому что поймет, что весь состоит из своих собственных хотений.

А из чего, собственно, должен состоять обыкновенный человек? Естественно, из хотелок, разных совершенно, порой грешных, порой кажущихся не такими грешными... Любой нормальный человек до того, как с ним какая-то внутренняя работа была проведена им самим и Богом, весь состоит из хотелок. Поэтому для него перестать жить по своим хотениям будет равносильно убийству самого себя.

Именно об этом Священное Писание и говорит: если не отвергнешься себя, если не возненавидишь себя, то не можешь быть учеником Христа (см. Мф. 16, 24). Каждый должен через это пройти в какую-то доступную, обозначенную ему меру. Если он вообще даже не прикасался к этой борьбе со своими хотелками, если он, читая авву Дорофея, даже понятия не имеет, о чем идет речь, и никогда никакого своего хотения ради чего-то большего, высшего, ради Христа не отвергал, то он вообще не ученик Христа.

И совершенно не так важно, хороший он человек или плохой, это просто не про то. Это совершенно иной уровень жизни человека. Это пребывание внутри себя и происходит как некое действие и человеческого ума, и благодати. И человек, начиная свое внутрь-пребывание, начинает критически относиться к любому своему хотению, к любому своему устремлению, желанию и наступает на горло собственной песне.

Если это дело в нем началось, то хорошо, и надо ему в этом деле продвигаться, расширяя все дальше и глубже диапазон, когда он наступает на горло своим похотениям, когда отрекается от своей воли. Ведь это и есть крестный путь, это и есть (так у нас называлась предыдущая беседа) распятие себя миру. Апостол Павел об этом говорит: мир распят во мне, а я распят миру (см. Гал. 6, 14). То есть я не живу по воле мира сего, по воле смерти, господствующей в этом мире, я отсекаю свою волю для того, чтобы исполнилось Евангелие, исполнилась воля Божья. Не как я хочу, Господи, но как Ты хочешь (Мф. 29, 39).

Конечно, в потоке повседневного человеческого бытия все то, что подробно описывает авва Дорофей и о чем кратко говорим мы, исполнить сколько-нибудь дотошно не представляется возможным; по крайней мере, сразу. Этому надо учиться, к этому надо привыкать, это некое делание, которое, как и всякое хорошее, правильное делание требует и школы, и подготовки. Конечно, с понедельника никто не сможет начать осуществлять это во всей полноте. Тем более что есть определенные фундаментальные нюансы. Но приступить к этому деланию может любой хоть сейчас.

Чтобы не испугаться с первого раза, главное в этой ситуации – понять, что есть некие послушания (я сейчас про мирскую жизнь говорю), которые мы делаем вовсе не потому, что нам этого хочется, хотя они и могут иногда совпадать с нашими желаниями. Мы едем за ребенком в детский садик, или идем на родительское собрание, или едем к маме в огород, идем в магазин, потому что жена позвонила. Это никакого отношения к этим хотелкам не имеет, хотя это может быть нам и приятно. Мы исполняем волю других людей, отсекаем перед ними свою волю. Об этом мы говорили, когда читали преподобного Варсонофия Великого.

Здесь речь идет о другом, когда нами в данный конкретный момент времени никто не распоряжается, никто нас никуда не посылает, мы сидим на диване. И что нам делать? А включу-ка я телевизор? А не включу. А загляну-ка я в телефон? А не загляну. Почему? А с чего я должен туда заглядывать? У меня нет никакого там дела, мне никто не написал сообщений, что я буду туда заглядывать?

Конечно, сказать это легко, а сделать труднее, потому что у нас есть пристрастие, как здесь пишет авва Дорофей, к одному, к другому. Нам трудно будет от этого отстать. Но хотя бы совершив попытку приложить это к тем моментам, когда у нас свободное время, когда мы не заняты разными семейно-бытовыми или социальными послушаниями, мы можем понять, насколько мы зависимые люди, насколько зависимы от мира, насколько много в нас мира.

Мы не в кафе, не в ночном клубе, не в ресторане, не в преступной организации, а просто сидим тихонечко на диване и листаем YouTube или просматриваем ленту новостей. В этот момент мы думаем, что мы вполне благоприличные христиане и все у нас хорошо. А давайте не поведемся на это, давайте не будем этого делать. Давайте сегодня не будем смотреть YouTube,  просто вместо этого помоем посуду. Жена будет благодарна, а мы не исполним своей прихоти.

Раз и другой делая это, мы поймем, что зависимы от этого. Мы просто оправдываем свою зависимость тем, что нам нужно обязательно посмотреть, что и где произошло. На самом деле это займет пять-десять минут, а мы сидим, погружаясь в новости уже далеко за час, потому что не в силах оторваться. Значит, изначальный помысел, побудивший нас прикоснуться к ленте новостей, был лукавый, мы просто привыкли исполнять побуждения своих прихотей.

Это может быть что угодно. Я не говорю о явных страстях, например, напиться, накуриться, уколоться и забыться. Я говорю о простых вещах. Вон стоит сосед, а пойду-ка поболтаю с ним. Ну, поговорил; в общем, недолго, минут сорок всего. Всех осудил, все узнал, сам превознесся несколько раз, кого-то даже назвал дураком, еще как-то. А зачем подошел? А что меня побудило? Вроде ничего, просто поговорил с соседом. Но сколько я нагрешил… А что меня потащило? Он меня не звал, я сам подошел. Что меня побудило к нему подойти?

Вот таких вопросов надо задавать больше. И таким образом жизнь свою осматривать более глубоко, более честно. Честно смотреть, почему я сейчас делаю не то, что соответствовало бы моему социально-бытовому статусу? Что я сейчас должен делать как муж, как отец, как сын престарелой матери? Что, мне делать нечего? Есть обязательно, я могу чем-то помочь другим людям, особенно своей семье. Я должен почитать с ребенком, я должен помыть посуду, где-то что-то вытереть или куда-то сходить. Но вместо этого у меня вспыхивает желание: нет, ты достаточно сегодня сделал, иди и предайся развлечению; или займись тем, что никоим образом нельзя оправдать.

Да, это не грех. Но мы в результате таким образом и обретаем зависимости, которые мешают нам исполнять долг, мешают жить так, как мы жить должны. В результате из-за этих маленьких хотелок или прихотей мы недодаем людям, семье, и потом дети недолюбленные, «недосмотренные», не совсем воспитанные. Выходит, в жизни мы пожинаем плоды нашего равнодушия к ним. Так рассыпаются браки, потому что где-то недосмотрели, недолюбили, мало жалели, мало утешали. Так умирают рано люди, так в одиночестве умирают наши родители, потому что мы, своими хотелками связанные, оказались неспособными исполнить долг.

Абзац 10-й:

Некто из старцев сказал: «прежде всего нужно нам смирение». Почему же он так сказал? – Почему не сказал, что прежде всего нужно нам воздержание? Ибо Апостол говорит: «подвизаяйся от всех воздержится» (1Кор. 9, 25). Или почему не сказал, что прежде всего нужен нам страх Божий? Ибо в Писании сказано: «начало Премудрости страх Господень» (Прит. 1, 7). Почему также не сказал, что прежде всего нужна нам милостыня или вера? Ибо сказано: «Милостынями и верами очищаются грехи» (Прит. 15, 27), и еще: «без веры невозможно угодить Богу» (Евр. 11, 6). Почему же он, оставив все сие столь нужное, выставляет только смиренномудрие? Старец показывает нам сим, что ни страх Божий, ни милостыня, ни вера, ни воздержание, ни другая какая-либо добродетель не может быть совершенна без смиренномудрия. Смиренномудрием же сокрушаются и все стрелы врага и противника. Все святые шествовали путем его и трудом. «Виждь смирение мое и труд мой и остави вся грехи моя», взывает Псалмопевец; и еще: «смирихся и спасе мя Господь» (Пс. 24, 18; 114, 6).

Здесь он указывает строчки из Псалтири, хотя мы знаем уже, читая несколько абзацев аввы Дорофея, что ему, конечно, известны и слова Иисуса Христа: научитеся от Меня, яко кроток есть и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим (Мф. 11, 29).

Здесь авва Дорофей затрагивает одну очень-очень непростую и важную тему. Не только тему смирения или смиренномудрия, тему определения того, что на самом деле является самым важным в Священном Писании.

Так сложились обстоятельства времени, места, эпохи, психологии, что мы не знаем Священного Писания. Мы его читали и иногда перечитываем, это уже неплохо. Но знать его, жить им так, как это делали святые, как это должен делать всякий христианин, этого у нас нет.

Поэтому мы на самом деле обычно ориентируемся в нашей повседневной духовной жизни не на Священное Писание, а на слова того или иного учителя. Это может быть учитель современный, скажем, наш приходской батюшка или какой-то полюбившийся нам проповедник YouTube; либо это может быть некий понравившийся нам святой отец, обычно это святитель Игнатий (Брянчанинов), святитель Феофан Затворник; может, кто-то из Оптинских старцев, тот, кто максимально издаваем, максимально популярен. Кого-то из них мы читаем, слушаем и чьи-то руководства применяем к действию.

Прочитали мы: «воздержись», или «молись», или «терпи», или «люби», «кайся», «защищай православие», «читай», – и что-то из этих советов современных проповедников или святых отцов обычно и оседает в нашей душе, становясь максимой, руководством поведения. Мы начинаем это дело исполнять, начинаем осуществлять тот совет, завет, который прочитали, услышали, увидели в каком-нибудь духовном тексте или речи.

Поскольку святые отцы в отличие от нас Писание не просто читали, а знали, им жили, плавали постоянно в среде Божественного слова, они видели то, чего мы не видим. Они видели, что на самом деле заповедей в Священном Писании много и надо чем-то руководствоваться. И они решали, чем руководствоваться. Поэтому для них это был вопрос непраздный.

Потому они, собственно, и искали духовных наставников, духовных руководителей, приходили к опытным делателям. Ведь если исполнять одно любое слово Священного Писания, ничего не получится. Они пробовали и поняли, что все не так просто. Именно потому, что они знали Священное Писание, начиная исполнять одну из заповедей Священного Писания, они понимали, что все это не так просто, как кажется, и потому находили учителя.

Не потому, что они не могли воздерживаться. Они могли вообще не есть, но очень быстро понимали, что толку от этого нет, потому что другие заповеди Священного Писания они нарушали и не могли их исполнить. Они приходили к противоречию. Они начинали исполнять другую заповедь (например, помогать всем, любить всех, помогать нищим, несчастным, обездоленным людям). И быстро понимали, что так не работает, не то.

Так, перепробовав несколько вариантов, или достаточно быстро, или не очень быстро они понимали, что все это не дает желаемого результата. Нужен опытный человек, который знает, с чего начать и чем руководствоваться, и знает, какую заповедь взять для начала и на какой заповеди удобно сосредоточиться.

Этот вопрос занимал всех древних подвижников, всех святых отцов. Они практически это проходили именно потому, что читали Священное Писание. И именно потому, что они его читали, для них вопрос, с которого начинается это слово, был очень важен: почему он сказал, что важно именно это? И авва Дорофей начинает перечисление. Он не просто как некий современный читатель, который не знает ничего другого, кроме того, что сказал его любимый батюшка. Эти отцы всегда знали, что есть и другие слова, поэтому для них важно не то, какое действие выберет тот или иной человек, а почему именно это важно. А почему именно на это стоит обратить внимание. Потому для них этот вопрос был непраздным.

Они выбирали ту или иную заповедь, проходили путем этой заповеди какое-то расстояние и просто понимали: если чего-то главного не хватает, то исполнение только одной этой заповеди уводит человека в прелесть, разрушает его жизнь.

Попробуйте исполнить совершенно заповедь о воздержании и о посте. Не так, как мы постимся, а по-настоящему, серьезно, глубоко, как требуется распять свою плоть со страстьми и похотьми (см. Гал. 5, 24). Это же важно, это здорово, это правильно. Но попробуйте и поймете, что на самом деле вы перестали хотеть есть, перестали носить одежду, но вы не стали христианином. Чего-то не хватает, какие-то страсти никуда не делись. Допустим, та же самая похоть беспокоит еще больше, чем тогда, когда вы ели, спали и пили. Откуда это? Ведь тело умерщвлено.

Откуда похоть в теле преподобной Марии Египетской? Откуда похоть в теле преподобного Иоанна Многострадального, который зарыл себя в землю, вообще не ел ничего годами, а похоть никуда не делась? Почему? Значит, она не от естества зависит, не от иссушенного тела. А куда девается гордыня, если ты высушил тело? Никуда, она растет как на дрожжах.

Все не так просто. Или, например, служение ближним. Замечательное дело, замечательная заповедь. Начните, и вдруг разрушается весь внутренний мир, все разрушается в тебе. Ты (если не повезло) раздражаешься и ненавидишь все, у тебя нет никаких сил любить не только того человека, которому ты служишь, но даже домашних своих ты уже не имеешь сил любить. Но даже если тебе неожиданно повезло с подопечным, такое тщеславие, такая гордыня возвышаются в тебе, что просто куда деваться… Ты мнишь себя чуть ли не спасителем человечества.

И вот тогда ты опытом понимаешь, что чего-то важного к исполнению этих необходимых заповедей тебе недостает.

Записала Инна Корепанова