Читаем Добротолюбие. «Твердость сердца». Священник Константин Корепанов

Скорби и искушения делают душу благоискусною и твердою, если она мужественно, охотно и с упованием на Бога переносит все случающееся, с несомненной верою ожидая избавления от Господа и милости Его.

Мы говорили о том, что скорби и искушения нужны для того, чтобы сделать душу искусной и твердой. Про искусность мы в прошлый раз сказали. Важно, что скорби делают душу твердой. Твердость есть плод терпения, то есть твердость – это способность человека непоколебимо своей волей последовать за волей Божией.

Есть орос VI Вселенского Собора, который говорит о двух волях во Христе. Там есть такое выражение, что воля человеческая на все была послушна и во всем следовала за волей Божьей. Наша задача преодоления греха в том, чтобы наша воля была во всем послушна воле Божьей. Это невозможно, мы все равно будем согрешать, но если мы будем так делать, то достигнем максимально возможного состояния обожения, святости, спасения, Царства Божьего, то есть, собственно, того, что нужно.

Твердость – это решимость, решительность нашей воли идти за Христом. А мы не твердые, мы постоянно колеблемся, сомневаемся, отвлекаемся, на что-то бросаемся, кидаемся. Наша воля не тверда, наш ум подвижен и соблазняется множеством вещей, а должен быть твердый ум. Твердый ум – это дом, в котором живет Христос, ум Христов (1Кор. 2, 16), как говорит апостол Павел, непоколебимо побуждающий все наше естество соблюдать волю Божию.

Скорби и делают наш ум твердым, неподатливым на соблазны, искушения, какие-то отвлечения, на ложь, тьму, на все то, что в обычном состоянии нас отвлекает. Скорби собирают ум, закаляют ум, потому что не на что человеку больше опереться, как только на то, что он должен делать так, как хочет Бог. У меня сейчас ничего нет, мне трудно, мне сложно, мне плохо, мне ничего не помогает. Я должен сделать то, что велит мне Бог, больше ничего. И вот именно в этом состоянии ум и приобретает недостающую твердость и способен волю направить в русло воли Божьей.

Но все это работает, как в конце говорит преподобный Ефрем Сирин, только в том случае, если мы охотно, то есть добровольно и с упованием, терпим. На самом деле можно ведь терпеть и подневольно, как раб. Можно как бы терпеть, но с ропотом, постоянно быть недовольным тем, что нам приходится терпеть.

Примерно так, с ропотом и недовольством, мы пост терпим: «Вот опять он пришел! Надо его выдержать! Кто его только выдумал? А нельзя ли тут послабить? И тут послабить? Можно. Ну хорошо, ладно. Но все равно! Вот первая неделя пройдет… Сейчас заведу бумажечку и буду крестиками зачеркивать, сколько дней осталось до Пасхи. Ну вот, две недели прошло, три недели… Уже можно, наверное, яйца покупать, уже можно постепенно запасаться. Господи, когда же это кончится? Сил уже никаких нет!»

Примерно так мы тягло христианской жизни несем. Христос говорит: Иго Мое благо, и бремя Мое легко есть (Мф. 11, 30). Мы ухмыльнемся: «Ага, легко есть! Замучились мы с этими ограничениями: то нельзя, другое нельзя, тут терпи, тут не ешь, тут не гуляй, тут не смотри. Со всех сторон обложили, как волка флажками, не знаем, куда деваться, хоть под дуло, чтобы уж не мучиться».

Вот у многих отношение к церковной жизни, христианству такое, особенно когда посмотришь порой на молодых людей, которые всем тяготятся, особенно в дни Великого поста. Они тяготятся всем: трапезой, службами, молитвой. Кому-то кажется, что их поведение естественно. Нет! Мы тоже были молодыми. Я знаю мое поколение: мы любили великопостные службы, потому что это необыкновенный мир. Даже если ничего не понимали, это было здорово!

Так вот, важным элементом, важным условием для того, чтобы какая-то скорбь (какая-то печаль, какая-то трудность) созидала человека во Христе, должно быть то, чтобы он это терпел добровольно. Не как наемник и раб, а как добровольно принимающий эти условия.

Мы же принимаем условия контракта в Российской армии, мы же принимаем условия найма, скажем, на вахту где-нибудь в Заполярье, принимаем условия найма, допустим, на рыболовное судно где-нибудь в Петропавловске-Камчатском. А это, поверьте, очень тяжелые условия труда или войны.

Это очень трудно, но мы терпим. Почему? Мы терпим добровольно, ведь мы же не рабы, нас никто не заставит туда пойти во второй раз, если мы это как рабы воспринимаем. Многим даже нравится такой образ жизни. Многие начинают жить так, без этого не могут: без войны, без сейнера, без «куста» какого-нибудь в Заполярье, качающего газ или нефть. Люди привыкают к этому, потому что они начали это с добровольностью и быстро вошли во вкус.

Надо принять тот же Великий пост, или в целом понятие поста, или правила молитвенного, или еженедельных воскресных служб; просто принять это добровольно, охотно, как условие, необходимое для того, чтобы вкусить Христа. И все будет совсем по-другому.

225-й абзац:

Все от Бога, – и благое и скорбное; но одно – по благоволению, другое – по домостроительству, третье – по попущению. По благоволению, когда живем добродетельно; ибо угодно Богу, чтоб живущие добродетельно украшались венцами терпения; по домостроительству, когда, впадая в прегрешения, бываем вразумляемы; по попущению же, когда и вразумляемые не обращаемся. – Опять домостроительно Бог наказует нас согрешающих, чтоб не были мы осуждены с миром, как говорит Апостол: «судими от Господа наказуемся, да не с миром осудимся» (1Кор. 11, 32). – В сем разуме – «несть зло во граде, еже Господь не сотвори» (Амос. 3, 6), таковы: голод, язвы, болезни, поражения, брани; ибо все это служит к очищению от грехов. – Попускает же Бог и совершенно оставляет тех, которые или не хотят жить без греха, или вразумляемые не обращаются, но пребывают во грехе. «Тогда Бог предает их в неискусен ум», то есть попускает их свободе «творити неподобная» (Рим. 1, 28).

Здесь преподобный Ефрем Сирин рассуждает о Промысле Божьем и говорит о том, что и благо, и скорбь одинаково посылаются от Бога. Преподобный Ефрем разделяет три формы Божественного Промысла.

Первый – это благоволение, которое Промысл Божий обращает на добродетельных людей, чтобы как раз они в том случае, в том ракурсе претерпевали скорби и искушения, когда они не очищаются от грехов, а очищаются от каких-то привычек, страстей, чтобы они все более и более познавали волю Божью, все более и более делались искусными, твердыми. Это как раз в том смысле, в котором мы разбирали 222-й абзац. Это – Промысл по благоволению.

Промысл по домостроительству – это когда скорби и блага посылаются согрешающим для их вразумления, для их обращения к истинному пути, чтобы они оставили те грехи, те страсти, которые делали, и добровольно захотели жить добродетельно. Это некое домостроительство их спасения. Бог соразмерно посылает им блага и скорби, чтобы они в конце концов перестали грешить и исправились.

Если человек не вразумляется, если сам не отстает от грехов, не может никак оставить творимые им грехи, несмотря на те скорбные события, которые с ним происходят, то тогда Промысл Божий переходит в состояние попущения. Это, конечно, страшно. Потому что, как пишет преподобный Ефрем Сирин, «попускает же Бог и совершенно оставляет тех, которые или не хотят жить без греха, или вразумляемые не обращаются, но пребывают во грехе». Это все плохо и страшно, потому что Бог оставляет человека.

Но и попущение не сразу приходит в последнюю стадию, не сразу оканчивается тем, что написано в Послании к Римлянам в первой главе: предал их Бог превратному уму – делать непотребства (Рим. 1, 28). То есть это не сразу происходит. Бог постепенно отнимает от них Свою защиту, Свою благодать.

Человек, постепенно оставляемый Богом, начинает разрушаться в буквальном смысле слова. Мы же на самом деле не отдаем себе отчета в том, что мы содержимы силой и благодатью Божьей. Если мы думаем, или чувствуем, или любим, если мы привязаны к маме, или строим дом, или у нас успех в каком-то поприще, у нас есть деньги или еще что-то – все это благо. Сама способность иметь, хранить, получать это благо – тоже благо, и тоже от Бога.

И когда Бог отнимает Свою благодатную силу, эти способности теряются. Человек вдруг не может зарабатывать деньги, или не может их хранить, или разрушает свою семью, не умея создать новую, не может, не знает, чем заниматься со своими детьми, или он вообще не может их родить, поражается какой-то болезнью, не может найти отношений с мамой, не может жить где-то… Не получается все. Вроде было все – и все разрушено, все исчезло, все растратилось. Человек не может даже сообразить и просто устроиться на работу, потому что ни на одном рабочем месте он не может удержаться.

И вот так постепенно разрушается все в человеке. А поскольку человек оставляется благодатной помощью Бога, то плюсом ко всему приходят и бесы. Они имеют возможность влиять, кусать, вредить, уничтожать, вкладывать помыслы, разрушающие человека еще больше и больше, как того самого фараона, который спорил с Богом, пока не разрушилось его государство.

Человек может на любом из этих этапов испугаться, прийти в ужас, остановиться и одуматься: «Что я делаю?» – прийти к Богу и постепенно восстановить, склеить свою жизнь. Если же нет, то он доходит до того, что Бог оставляет и ум человека, он делается превратным. Человек начинает делать зло, думая, что это добро, начинает всячески ненавидеть добро последовательно и методично и окончательно разрушает сами основы своего духовного, душевного, нравственного и физического бытия, вплоть до самоубийства.

Дальше мы переходим к следующему разделу, где преподобный Ефрем Сирин пишет о борьбе с унынием. Интересен сразу самый первый абзац, который преподобный Ефрем Сирин посвящает борьбе с унынием.

226-й абзац:

Ропотливый ни к какому делу не годен, и не имеет расположения. Он ленив и всегда имеет наготове предлог к отговорке от дела. И других развращает он, говоря: «и это на что, и то к чему? И вот в сем нет никакой пользы».

Интересно. Мне очень понравилось это слово. Качество «ропотливый» тут соотнесено с качеством «ленивый». Человек ропотный очень часто просто ленив, а ленивый очень часто ропотный. Конечно, «ленив» не в нашем смысле слова, а именно в духовном смысле слова – и вот в каком именно.

Человек постится, начинает в чем-то себя ограничивать. Поскольку он никогда раньше этим не занимался, то, естественно, он встречается с унынием. Уныние помрачает его душу, приходит состояние мрачности души. Удовольствия, которыми он привык себя утешать, исчезли, а удовольствий других он не знает, он их пока не испробовал либо они запретные, радости от Духа Святого он еще не получил и получит ее не так скоро, как бы ему хотелось, потому что сам по себе пост ничего не дает, а только вводит тебя в уныние. Награду ты получишь как раз за то, что ты это уныние преодолел и победил. Тогда в конце этой пустыни уныния тебя ждет утешение во Святом Духе.

Но я только встретился с унынием, с помраченностью души. И в этом состоянии мне совсем не нравится: я не могу радоваться, не могу любить, не могу молиться так, как мне всегда казалось, что я буду молиться. Мне трудно. Я думаю: «Подожди! Ведь апостол велит «всегда радоваться, непрестанно молиться, за все благодарить» (см. 1 Фес. 5, 16–18), а у меня мрачно на душе, тяжело на душе. Значит, я делаю не то. Зачем все это нужно? Не хочу я никакого поста. И вообще об этом ничего никто не говорит. Главное же –радоваться, молиться, любить, ходить в бодром расположении духа, а я тут погружаюсь в какую-то печаль, тоску. Мне это мешает, не буду, не нужно!» – И перестаю поститься.

Удивительное дело, сразу мне хорошо так делается, сразу так замечательно, даже какой-то прямо кураж: «А правда запрещено, что ли? Вот выпью немного. Я же не напиваюсь, просто выпью. Это же постный продукт. Вот съел что-то. Тут прямо вкусненькое приготовил. Тут можно для пользы желудка и что-то молочное съесть. И чувствую, что уходит уныние! Уходит! Нет его! Все, я снова веселый, бодрый. Смотрю на этих окружающих постников великих и думаю: не понимают, что ли, что смысл-то всего христианского делания вот в этом! А они мучают себя. Эх, непонятные, непутевые». Ну, я пытаюсь, конечно, кому-то это рассказать, но на меня шикают, а я думаю: «Эх, тоже не догадались они. Хорошо, что я – разумный, мудрый, хорошо, что меня Господь умудрил. Зачем он нужен, этот пост? Зачем нужны все эти какие-то обремененности, какие-то скорбности, когда на самом деле Бог сотворил людей для радости? И мы теперь должны радоваться и ликовать, что спасены, и больше ни о чем не думать».

Сейчас вся линия обновления церковной жизни идет по этому пути, по этой демаркационной линии, по этому правилу: «Долгие службы, посты многодневные, да и однодневных хватает, долгие молитвы, плач, о котором так много говорят и так много написано, – все это мешает радости, мешает бодрости, ввергает в уныние. А уныние – это же грех! Грех! Унывать нельзя! Надо радоваться, бодриться. Так что долой все эти долгие молитвы, долой все эти посты, долой эти долгие службы, долой это покаяние, долой эту исповедь! Надо просто приходить и причащаться, каждый день, без исповеди. Захотелось – пошел. Я же не исповедуюсь перед тем, как кушать захочу, у меня потребность такая. Мимо проходил, зашел в храм. Смотрю – причастие. Причастился. А что же плохого в том, чтобы причаститься радости и любви? Это же хорошо, это же замечательно!»

Ведь любой труд, даже евхаристический пост (то есть воздержание с двенадцати ночи до причащения) – это же трудно. Или постоять на исповеди, подготовиться к ней – это же трудно. Любой труд, тем более духовный, – это всегда трудно. На то он и труд, он трудный.

И вот постепенно мы можем прийти (упаси Бог!) к тому, чем живет Западная Церковь: коротенькие службы, отсутствие поста, гимны вместо молитв, причастие – когда хочешь и сколько хочешь, в то время, когда тебе удобно. И человек живет в свое удовольствие – радостный, бодрый, никакого у него уныния нет, потому что нет труда, нет подвига, нет ничего, что могло бы вызывать это уныние. Вот, собственно, куда пришли они и куда зовут нас.

Люди просто не преодолели пустыню. Они остались в Египте. Они вышли через Чермное море и подумали: «Пустыня? Не-ет! Это не по нам: тут воды нет, какая-то манна валится, а она вообще-то малосъедобная, тут какие-то враги, тушканчики бегают, а там Бог на горе трясет огнем и молниями. Да еще непонятно, что будет; может, поражения какие-то. Нет! Айда в Египет! Ну, работа там, ну и что? Зато ешь что хочешь, живешь как хочешь, никому ничего не должен, никто тебя не понукает».

Вот, по сути дела, мы никуда не пошли. Мы просто не захотели пройти через пустыню, как Израиль, который всем сердцем своим стремился обратно в Египет, просто его не пустили. Он не хотел этой пустыни. Уныние – это и есть пустыня; или пустыня – это и есть уныние. Каждый должен пройти через нее.

Это Христос говорит: Царство Божие нудится, и нуждницы (то есть употребляющие усилие) достигают его (Мф. 11, 12).

Уныние есть общее название пустыни, куда вводится человек. Оскудение привычных утешений, отмена привычного образа жизни, отмена Египта, отмена мира. Мы учимся жить иначе. Эту пустыню, это уныние нужно перетерпеть. Ее нельзя избежать – ей просто нельзя поддаваться. Пустыня неизбежна. Ее надо пройти и ею не быть сломленным, преодолеть ее. А поддался – и ропот, как у израильского народа; а поддался – и прихоти, как у израильского народа. Ропот и прихоть и есть визитная карточка народа или человека, не справившегося с пустыней, не преодолевшего уныние. А его нужно преодолеть!

Мы так его боимся, как будто в нем что-то ужасное. Но оно страшно, когда ему поддаешься. А ты должен пройти через область этой сухости, когда ничто тебя не радует, потому что то, что тебя радует, неправильное. Оно душевное, эмоциональное, чувственное, грешное, оно не по ту сторону Иордана, не по ту сторону пустыни, оно не от Бога.

Это радость душевная, обыкновенная, земная, человеческая. Хорошая? Да, наверное. Но это не радость во Святом Духе. Эта радость просто человеческая. А нас-то призывают к иной любви и к иной радости.

И мы должны пройти через смерть. Зерно, пока не умрет, не может принести плода. И уныние и есть умирание для этой земной, чувственной, обычной, просто человеческой, мирской, греховной, злой жизни.

Умирая, мы постепенно и делаемся способными, чтобы в нас вселилось святое нечто, духовное нечто, чтобы плоть умерла и духовное ожило. Это умирание плотского, грешного, земного и воспринимается нашей душой как уныние. Этому просто не надо поддаваться, но миновать невозможно.

Записала Инна Корепанова