Читаем Добротолюбие. «Мудрость общежития». Священник Константин Корепанов

Памятозлобие, как мы и говорили, основано на том, что человек помнит нанесенную ему обиду. При этом мне хотелось бы сказать одно слово, сделать, так сказать, расширенную коннотацию, необходимую для нашей действительности. Дело в том, что сама обида и, стало быть, причина, по которой в человеке возникает память зла, могут быть разными.

Во-первых, это может быть объективным и субъективным: когда человек обиделся и когда его обидели. Если мне начальник сделал замечание (может быть, сказал очень жестко, назвал меня дураком, идиотом), это неприятно, но, по существу, он сделал правильное замечание. Может, грубо, жестко, может, зарплату снизил, еще что-то. Но это я обиделся. Само основание обиды, которое лежит под нанесенной мне обидой, объективно существует. Но обиделся-то я субъективно. Мне надо смириться и принять это.

Но все-таки есть разница, когда накричал начальник, пусть даже очень грубо, может, даже с матом, очень жестко, может, даже и несправедливо (я вообще такого не делал), или когда предает муж или жена. Это ведь тоже нанесенная обида, тоже страшный грех. Но все-таки это разные вещи: крик начальника и предательство супруга.

Действительно, есть такие моменты, как, скажем, измена мужа или когда муж ударил или избил свою жену. Это можно простить, но забыть нельзя. Это не забудется никогда! И когда от человека требуют, чтобы он это забыл, как будто этого никогда не было, это невозможно, не бывает так! На самом деле и тогда, когда совершено предательство, самое страшное, самое низкое предательство самого близкого человека, нужно говорить о прощении, но не надо требовать от человека, чтобы он совершенно забыл это.

Конечно, у монахов, на основании слов которых мы обычно и говорим о таких вещах, в принципе не может быть такого рода обиды. Ее просто не бывает. Это среда, в которой подобный разряд обид происходить не может. И поэтому для них слова простить и забыть означают одно и то же. Но в мире социальных отношений, в мире семьи, в мире за пределами монастыря такое бывает достаточно часто.

Конечно, скажем, бывает ситуация, когда супруг предал или супруга, когда предал друг (он просто тебя подставил, взял все твои деньги, а тебя оставил нищим), когда самый близкий человек оклеветал тебя – и тебя посадили в тюрьму; и ты знаешь, что это сделал он. Это все равно можно, необходимо, нужно простить. Это заповедь Божья. Это требование, если хотите, молитвы «Отче наш». Это неизбежно должно быть сделано. Но общаться с этим человеком так же, как это было до того, никто никогда не сможет, это невозможно требовать. И невозможно говорить, что на это есть заповедь Божья.

Невозможно требовать от женщины, чтобы она с мужем, который изменил, общалась точно так же, как будто никакой измены не было. Невозможно требовать от женщины, чтобы она относилась к своему мужу, который ее избил, точно так же, как это было до того. Невозможно требовать, чтобы с человеком, который меня кинул и забрал весь мой бизнес, у меня были по-прежнему партнерские отношения, в том же ракурсе, в том же формате, который был до того, как меня предали. Я могу с этим человеком вместе пить чай, но не вместе делать бизнес. Я могу с человеком, который меня избил, спустя время, когда действительно прощение свершилось, встретиться в храме и сказать ему: «Здравствуй!» Я могу это, но не могу создавать семью.

Когда в социальную, общественную плоскость, в область обыкновенных социальных и межличностных отношений вводится равенство между «простить» и «забыть», очень часто от человека требуют: «Ты же христианин! Ты должен меня совершенно простить!» Используют неправильно понятые христианские заповеди как инструмент для манипуляции, как инструмент для того, чтобы фактически сломать человека, просто раздавить в нем некое личное бытие, просто превратить его в некий инструмент, некую функцию, в некое существо, которым можно помыкать как угодно.

Скажем, какой-нибудь монструозный господин может издеваться над своим рабом как угодно: он может его унижать, может обижать, может что угодно делать. А раб этот – христианин, скажем, святой праведный Иоанн Русский. Русский пленный терпит все, потому что перед ним господин, потому что так угодно Богу. И это нормально. Ну, так получается – есть такие люди, есть такие обстоятельства, есть такие святые.

Но это совсем не то же самое, когда друг сначала меня избивает или предает, а потом говорит: «А теперь считай меня снова другом и относись ко мне как к другу». Нет! Я могу относиться к тебе как к господину, которому я отдан, но не как к другу. Я могу относиться к тебе как к заблудшему брату, я могу относиться к тебе как к человеку потерянному, потерявшемуся. Но друг – это совсем другое. Супруг и супруга – это совсем другое.

А у нас нет понимания, что это другое. Именно унижая человека, предавая, измываясь над человеком, мы пытаемся требовать от него, чтобы в силу христианской добродетели он все это вменял за то, как будто бы этого не было. Мы позволяем себе что угодно, а он обязан нас прощать.

Именно такой подход является источником самых страшных манипуляций в человеческом обществе. Их особенно много в современном мире. Именно на этом и основан все распространяющийся, усиливающийся так называемый абьюз, когда один человек унижает, издевается разным образом (необязательно физически, может просто морально опускать человека) и при этом требует от него, чтобы он прощал. Вот это все недопустимо. Совершенно недопустимо!

Простить мы должны и обязаны как христиане. Но это вовсе не значит, что мы должны восстановить те же самые межличностные отношения, которые были поруганы, разрушены тем самым грехом, бедствием, насилием, что совершил другой человек.

Очень часто приходят люди с вопросом. Скажем, чаще всего это отношение к пьяному мужу, который издевается над женой. Она говорит: «Мне тяжело с ним, я не чувствую к нему любви. Могу ли я причащаться?» Конечно, можешь, ведь ты же терпишь его. Терпишь! Любви ты не должна чувствовать, потому что все это давно раскатано катком. Тебе главное – его не судить.

Скажем, любить его возможно, конечно, если взять и отстраниться, отделиться и разорвать эти межличностные отношения, неправильные, извращенные, скукоженные; возможно и возвращение любви как к брату заблудшему, как к творению Божьему, как к погибающему человеку. Все это можно вернуть, но нельзя путать одно с другим, это совершенно недопустимо. Непонимание этого и приводит к бытовой тирании, к садизму и все большему возрастанию зла и лжи.

157-й абзац:

Моли Господа, и проливай слезы пред Его благостью: тогда памятозлобие не водворится в душе твоей, и молитва твоя будет ,«яко кадило» пред Ним (Пс. 140, 2).

Этот абзац отвечает на вопрос, как бороться с памятозлобием. И ответ, в сущности, простой, понятный. Это молитва и слеза. Слезы вообще очень сильно очищают и умягчают сердце. Молитва есть призывание благодати Божьей и переживание благодати Божьей, с которой ты общаешься, в которую ты впадаешь, которую проживаешь в то время, когда молишься. Понятно, что слезная молитва умягчает, очищает, расплавляет сердце, выгоняя оттуда все примеси.

Единственное, что надо добавить в этом отношении: молитва должна быть как о своей собственной гордыне, которая помнит зло и не может простить человека, так и о другом человеке, о котором мы просим, чтобы Господь умягчил, просветил, умирил сердце человека, который так нас обидел.

Здесь важно помнить, что, молясь за обижающего нас человека, причинившего нам обиду ту или иную, мы вовсе не надеемся его этой молитвой изменить. Это уж как Бог даст: может, получится; может, не получится. Но если мы надеемся нашей молитвой изменить другого человека, нас обидевшего или обижающего, то мы совсем не понимаем ни как действует молитва, ни как действует благодать Божья. Но в любом случае мы очень много о себе думаем. То есть мы думаем, что можем умолить Бога, чтобы он умягчил сердце другого человека, будто бы это от Бога зависит. Бог хочет, чтобы все спаслись, все были  святыми, но в том-то и дело, что мы не хотим.

Мы молимся, и это имеет огромное значение. Мы молимся, но вовсе не надеемся и не верим твердо, что эта наша молитва приведет к изменению другого человека. Мы молимся, чтобы исполнить заповедь. А главное, мы молимся, чтобы не ожесточилось наше собственное сердце, ведь если нам нанесли обиду, скажем, несправедливую (мы ни в чем не виноваты, на нас накричали), то, естественно, если мы не будем молиться, в нас будет кипеть справедливое негодование и желание оправдаться или отомстить человеку, вывести свою правду на свет. А Христос говорит: Мне отмщение, Аз воздам (Рим. 12, 19).

То есть мы как бы сами хотим себя защитить, сами хотим все доказать, сами хотим выставить себя невинными и поставить свою собственную справедливость так, как мы ее понимаем, как мы ее видим.

Обращение преподобного Ефрема Сирина к Богу, собственно, началось с того, что он тщился свою собственную справедливость поставить выше справедливости Божьей. И когда мы справедливо обижены и не будем молиться, то в конце концов себя возомним мерилом справедливости и себя поставим как бы судьей над людьми, что можно со мной делать, а что – нельзя. В любом случае сердце наше возгордится, надмится и потеряет мир, а смирению так и не научится.

А если мы несправедливо обижены, то тем более у нас не хватит сил, чтобы смириться. Молитва и поможет утихомирить наше гордое, возмущенное сердце, не позволит ему ожесточиться. Поэтому эта молитва нужна в первую очередь нам, пострадавшим хоть справедливо, хоть несправедливо.

Если мы не будем молиться, мы не сможем изобразить благодатью в сердце своем Христа, Который распят же был несправедливо во всех смыслах этого слова, во всей глубине этого явления. Если мы называем себя христианами, то должны молиться Ему, чтобы молитвой благодатной укоренять Христа в нашем сердце и самим укореняться в Его жизни, Его любви, «взять свой крест и следовать за Ним» (см. Мк. 8, 34).

Если мы не будем молиться, то нам не хватит сил даже подумать о том, каков христианский путь, какой дорогой ведет нас Христос, тем более не хватит никаких сил, чтобы идти за Ним по этому пути.

152-й абзац:

Не представляй предлога: «этот брат делает вред товариществу». Но ты не делай зла другому, и не входи в сообщество с делающими зло; потому что Бог «испытует сердца и утробы» (Пс. 7, 10).

Почему так? Смысл в том, что мы часто, чрезвычайно часто свое возмущение, укорение,  какое-то нравоучение, поучение или ту же самую обиду прикрываем тем, что заботимся о благе нашего совместного общежития: о благе Церкви, общины (монашеской или мирской), коллектива, семьи. О чем угодно мы так заботимся. И вот эта забота о благе какой-то общности, забота о спасении какой-то общности и побуждает нас делать разные замечания, укорения, нравоучения, тем или иным способом стараться как-то человека исправить. А преподобный Ефрем Сирин говорит, что делать этого мы не должны. Почему?

Во-первых, потому, что есть игумен, есть начальник, есть муж, есть кто-то, кто перед лицом Бога отвечает за эту ситуацию, то есть человек, которого Бог поставил начальником над какой-то общностью, о которой идет речь. Не бывает обществ без начальника, кто-то поставлен над нами, и это его задача. Если мы, не соотнося это с ним, начинаем кого-то учить и поучать, то мы восхищаем себе власть, которая нам не принадлежит. Мы как бы бунтуем против Бога: «Этот начальник ничего не понимает, он плохой. А вот я настоящий, я ревнующий о благе этого сообщества, я и буду тут выступать». Фактически мы восхищаем власть, которой Бог нам не дал.

Во-вторых, исправляя другого, мы сами делаем зло, так как нарушаем заповедь о любви. Мы же должны носить немощи немощных, а не себе угождать. И Христос понес наши немощи и умер за наши грехи и болезни вовсе не для того, чтобы нас укорить, или обличить, или наказать, а как раз для того, чтобы нас спасти. Он взял наши грехи и понес наши болезни, ранами Его мы исцелились (Ис. 53, 5). Поэтому для христианина другого пути, как идти по стопам Христа, просто нет. Мы должны идти.

Если мы начальники, тогда да: с нас взыщут, если мы не воспитывали тех, кого должны воспитывать. Но если мы овцы, а не пастыри, то наше дело распинаться, если это потребуется, терпеть всякий раз и понимать, что носить друг друга немощи и есть крестный путь.

Ну и третье, может быть, самое важное и глубокое: если бы человек имел чистые, умные очи и мог этими очами посмотреть в свое сердце, то он понял бы, что на самом-то деле мы прикрываем свою злобу каким-то благочестивым, но лицемерным прикрытием. На самом-то деле, по совести, по-честному, нас это просто злит.

А мы должны всё по заповеди покрывать любовью. От нас требуется, чтобы мы всё терпели, всему верили, всего надеялись, всё переносили. Вот апостол Павел в Послании пишет: Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать (Рим. 15, 1). Но нас злит же, что другой так делает, поэтому, возмущаясь, мы гневаемся, мы сердимся. Внутри нас все кипит, мы понимаем, что это кипение плохое. Надо честно сказать, что мы сначала раздражились, потом разозлились, и нам хочется во что бы то ни стало поставить человека на место. Но это вроде как гордо, это не по любви. Тогда мы, чтобы спрятать свою нелюбовь, свою гордость, свою нетерпимость к проявлениям и ошибкам другого человека, прикрываем это благом коллектива, благом некоей общности, благом общины. А по совести – мы просто разозлились на этого человека.

Тот же апостол Павел в Послании к Галатам говорит: если и впадет человек в какое согрешение, вы, духовные, исправляйте такового в духе кротости, наблюдая каждый за собою, чтобы не быть искушенным (Гал. 6, 1). То есть если мы видим реальный грех и если все-таки действительно нам нужно сказать слово для блага, то это слово будет сказано нами кротко. Если же оно сказано с кипучей раздраженностью, гневно, с сарказмом, то есть не кротко, то не обольщает пусть человек сам себя, он просто выливает зло из своего сердца. А если бы он наблюдал за собой, как советует апостол Павел, то знал бы, что главное – все делать с любовью.

Записала Инна Корепанова