Читаем Добротолюбие. «Кто виноват?». Священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать наставления преподобного аввы Дорофея из второго тома «Добротолюбия». Напомню, разговор у нас был о том, как терпеть укоризны извне.

48–49-й абзацы:

Во всяком случае должны мы взирать горе. Добро ли нам кто сделает или злое потерпим от кого-либо, мы должны взирать горе и благодарить Бога за все случающееся с нами, всегда укоряя самих себя и говоря, что если случится с нами что доброе, то это дело милостивого промышления о нас Божия, а если злое, – то это за грехи наши.

Окаянные мы, ежедневно согрешающие и страстям своим удовлетворяющие! Оставили мы путь правый, указанный нам отцами, – путь самоукорения, и идем кривым путем укорения ближнего. – И каждый из нас старается во всяком деле сложить вину на брата своего и на него возложить всю тяготу; каждый ленится и не соблюдает ни одной заповеди, а от ближнего требует исполнения всех заповедей.

Эти отрывки говорят о том, что путь самоукорения, по мнению отцов, есть единственный способ, метод постоянно любое случающееся с нами событие (особенно неприятное) или обстоятельство обращать на пользу, к смирению нашему, к тому, чтобы сохранить себя в делании покаяния. Мы говорили и про то, что путь самоукорения не так безусловен в мирской жизни. Это безусловная деятельность, помогающая монаху. Но для простого мирянина это хорошая, но не безусловная деятельность, способствующая сохранению себя в любви Божьей. Есть определенные нюансы, о которых мы говорили.

Но если путь самоукорения и не подходит для всех (есть разные ситуации), то путь укорения неприемлем совершенно. Человек может оказаться в ситуации, в которой он не должен сам себя укорять, может оказаться в ситуации, в которой самоукорение у него не получится, а то и может быть вредным для него. Для мирских людей это так. Но путь укорения здесь все равно закрыт. Человек не может укорять другого человека, христианин не может укорять другого человека. Тут нет никаких оговорок, никаких сложностей, никаких коннотаций: нет – и всё. Человек ни в коем случае не должен укоризной досаждать ближнему своему. Это табуировано.

Но авва Дорофей выходит за пределы просто табуированного механизма и объясняет, что происходит с человеком, который укоряет ближнего своего. Этот человек перелагает свою вину на плечи другого, поэтому это неприемлемо.

Конечно, у каждого человека есть какая-то своя вина и есть свой грех, своя зона ответственности, которую он не сохранил. Но это его отношения с Богом, а не твои. Если ты укоряешь, ты вторгаешься в личные отношения другого человека с Богом. Ты выходишь за переделы того, что очерчено тебе, выходишь за границы тебе дозволенного и вклиниваешься в то, что тебе не дозволено.

Опять-таки есть люди, которые наделены властью от Бога, у которых есть власть вязать и решить, производить суд как в Церкви, так и в миру, и эти люди могут выносить определенные вердикты. Но они судят поступки человека, именно пытаясь понять меру его ответственности, меру его вины, преступления, греха, меру вреда от этого греха или преступления, это их дело. А ты в частном порядке, если такой властью не наделен, не можешь входить в то, чтобы укорять другого человека, даже если он действительно виноват.

Понятно, мы часто укоряем человека даже тогда, когда он не виноват, такое бывает. Но мы-то оправдываем свое желание укорять другого именно тем, что мы-то его укоряем за реальную вину, реальный грех. Но есть Божий суд, есть суд церковный, есть суд мирской, есть люди, которые над ним поставлены, в любом случае есть Бог. Если этих людей нет, то этим займется Бог. Вклиниваясь в это самостоятельно, мы таким образом либо отстраняем Бога, либо вовсе в Него не верим. «Куда Он смотрит?» – думаем мы. А раз Он бездействует, то это сделаю я. По учению святых отцов, мы восхищаем себе власть, нам не принадлежащую. Бог долготерпит, а мы нет.

Но авва Дорофей обращается не к этому моменту, а к тому, что всякая подобная ситуация, которая меня возмущает, возбуждает, выводит из состояния равновесия так, что мне хочется вмешаться, встрять и укорить, свидетельствует мне о том, что не все в порядке в моем собственном королевстве, не все в порядке в моей собственной душе и я просто на самом деле, бросаясь укорять другого, тем самым именно свою ответственность пытаюсь переложить на его плечи. И это желание укорения другого человека за что-то, за какой-то его грех, нарушение, страсть и так далее, всякое такое укорение обличает меня в том, что я не исполнил чего-то своего.

Например, некий священник ведет себя неправильно; допустим, пьет бесстыдно, безобразно, никого не стыдясь. И нам надо его укорить. Допустим, я прихожу к нему и начинаю его обличать за это. И мне кажется, что я делаю это совершенно оправданно, потому что человек действительно плохо делает, плохо ведет себя, неправильно поступает, надо ему на это указать. Я, возмущенный его поступками, его укоряю. И мне кажется, что я имею на это право.

Но подожди! А ты его любишь? Ты за него страдаешь, молишься? Если бы твой близкий человек, родной тебе, попал в такую ситуацию, ты бы ведь плакал и убивался от того, что он гибнет, а не от того, что он делает неправильно. Любовь тем и опознается, что нас беспокоит не неправильность его действий, а гибель человека: нам его жалко. И это сострадание, сопереживание за человека двигает молитву. А за этого священника я не молюсь, иногда только записочку подам, пару раз перекрещусь, а как за гибнущего брата я за него не переживаю, мне нет до этого никакого дела. Я возмущен неправильностью его действий, а не тем, что человек гибнет. У меня именно возмущение, а не слезы, гнев, раздражение, а не плач об этом человеке.

Но если я не плачу, не молюсь, не люблю его, то я так же не соблюдаю заповедь Иисуса Христа. Я так же, как и он, не люблю Христа, Который пришел в мир грешников спасти и проводил Свое время с грешниками за столом. Я так же не люблю Христа, Который умер за грехи этого человека и призывает меня, если я верен Ему, идти по Его стопам. Я не люблю ближнего своего, как самого себя, ведь если бы со мной случилась такая ситуация, я вовсе бы не хотел, чтобы меня укоряли, а хотел бы, чтобы меня поняли, чтобы меня потерпели, за меня помолились. Значит, я ни одной заповеди не соблюдаю из тех, что написаны в Евангелии, из тех, что дал Христос. Какая мне разница тогда до всего остального? Я так же не имею в себе любви к Богу, к людям, не имею в себе благодати Святого Духа.

То же самое можно сказать про обычную мирскую власть, которую мы все время осуждаем и все время недовольны тем, что происходит, как нам кажется, по вине этой власти. Нет, все это происходит не по вине власти, а по нашей собственной вине. Мы действительно на своем месте исполняем все, что должны? Мы действительно строги к тем, к кому должны быть строги, например, к собственным детям? Мы действительно требовательны к себе на производстве в своей сфере деятельности и не позволяем себе ни капельки расслабиться, что-то не сделать, не послушать? Мы действительно вкладываем сердце в то дело, которым мы заняты? Мы действительно молимся за власть, простираем чистые руки к Великому Богу, как велит нам заповедь?

Ничего из этого мы не делаем. Мы сами грешные. В своей сфере деятельности мы недоделываем того, что должны делать, очень многое себе прощаем, а другому не прощаем ничего, как здесь и говорит об этом авва Дорофей: от ближнего требуем исполнения всех заповедей, а сами не исполняем ни одной, а те, что, как нам кажется, соблюдаем, соблюдаем не потому, что это заповедь, а потому, что нас хорошо воспитали и мы случайным образом оказались исполнителями заповедей.

Например, мы приходим вовремя на работу не потому, что так велит Христос, а потому, что нас научили никогда не опаздывать. Мы с детства к этому привыкли, для нас это некое воспитанное качество, а вовсе не добродетель, потому что добродетель во Христе – это то, что мы делаем ради Христа. А мы делаем по привычке, мы и до нашего христианства делали то же самое.

Вот это бесчеловечное, нехристианское наше отношение ко всем окружающим, когда мы с них спрашиваем строго, а с себя иначе, приводит к тому, что мы позволяем себе укорять других.

46-й абзац:

Случается, что иной, сидя в уединении безмолвном, пребывает в мире. Но вот пришел брат, и между разговорами сказал что-либо неприятное, и он тотчас пришел в смущение, – и говорит потом: «если бы он не пришел ко мне и не смутил меня, то я не согрешил бы». – Какое смешное рассуждение! Разве тот, кто сказал ему слово, вложил ему страсть? Он только вызвал наружу ту, которая была уже в нем; – и теперь предлежит ему не на брата скорбеть, а каяться в страсти, укоряя себя. Такой человек похож на гнилой хлеб, который снаружи хорош, а внутри заплесневел, и когда кто-либо разломит его, то обнаруживается его гнилость, – или на чистый сосуд, который внутри полон смрада и зловония, и когда кто откроет его, тотчас становится чувствительным смрад его. Так и этот пребывал, как ему казалось в мире, не замечая, что страсть была внутри его; брат сказал ему одно слово и обнаружил гнилость, сокрытую внутри его. Посему, если он хочет быть помилованным, то пусть покается, укорив себя. Сим только путем он достигнет чистоты и преуспеет. Брата же того ему должно еще благодарить как доставившего ему такую пользу.

Вот отрывок, который отвечает на один из наших любимых вопросов: кто виноват? По большому счету тут, кроме этого, пожалуй, и сказать, прокомментировать нечего, потому что суть этого отрывка в том, что всякий эпизод, всякое обстоятельство, которое приводит меня к страсти, греху, к потере благодати, человек или событие – все это посылается Богом для того, чтобы я увидел свою внутреннюю нечистоту. Чтобы я сам увидел эту нечистоту, чтобы сам понял, что я вовсе не такой, каким начинаю сам себе казаться. И как только я начинаю сам себе казаться хорошим и начинаю засматриваться либо в похвалу других людей, либо в зеркало, что еще хуже, Бог посылает нечто или какого-то человека, который показывает, что я вовсе не белый и пушистый, а на самом деле полон смрада страстей.

И человеку, в общем-то, этого достаточно, чтобы это понять, принять, смириться, как здесь пишет авва Дорофей, укорить себя и понять, что Бог специально послал этого человека для того, чтобы я не обольщался и чтобы было мне о чем дальше молиться. Обличается наша внутренняя гниль.

Если человек быстро это примет, спокойно, трезво к этому отнесется, увидев свою гниль, и начнет оплакивать свое внутреннее, свою душу, хлам своей внутренней кельи, то, собственно, всё. Он будет плакать, плакать. Если он будет искренне плакать, не поверхностно, не душевно, то будет открывать все новые и новые глубины падения, греха, разной нечистоты. И никаких обстоятельств больше не будет. Он все понял, встал на нужный путь, все хорошо.

Слезы ушли, плакать перестал, приходит понимание: «Ну вот и свершилось! Вот я почти святой! Все выплакал, душа чистая, как кристалл. Это же очевидно. Вот гляжусь в себя как в зеркало». Звонок в дверь. Приходит человек, начинает со мной говорить о каких-то своих проблемах. А я, сам того не замечая, начинаю возмущаться, кричать, осуждать власть: «Доколе можно? Доколе будем терпеть?» Чуть не сейчас готов взять винтовку и пойти на баррикады. Человек поговорил со мной, уходит. «Что я наговорил-то? Что я наделал? Это все он! Он меня совратил, меня искусил, принес тут целый паровоз грехов и меня сбил с пути!» Нет, это все в тебе было, это все прорвалось. Бог обличил тебя через присутствие этого человека. Давай дальше плакать.

Собственно, так устроена человеческая жизнь. Даже с очень хорошими, правильными и мужественными подвижниками такое бывает.

А вот если человек упорно не замечает своего падения и продолжает настойчиво обвинять других в том, что они его, такого хорошего, доброго, правильного, почти святого христианина постоянно сбивают пути (а он бы давно уже взошел на вершину добродетели, но все вот эти грешники, соблазны мешают ему), тогда все хуже. Если он так и не приходит к самоукорению, не обличает себя, начинает обличать других, то происходит нечто более тяжелое, болезненное и страшное. Человек согрешает либо публично, либо очень резонансно. И тогда он сам очевидным образом через это осознает, что вроде никто его и не соблазнял. И всем становится очевидно его внутреннее омерзительное содержание. Сосуд лопнул, и нечистота разлилась вокруг. Уже не спрячешься, уже очевидно, что вовсе ты не тот, за кого себя выдаешь.

Для того чтобы до этого не доводить, Милосердный Бог покрывает наши немощи, наши нечистоты и наши грехи. Только ты никогда не забывай, человек, что ты грешный, что тебе есть за что стыдиться, что на самом деле ты не исполняешь ничего, а живешь единой милостью Божьей, тебя терпящей, тебя любящей, тебя покрывающей. Это важно.

 Мы, к сожалению, не понимаем, насколько это важно. Вся наша жизнь на самом деле складывается из таких эпизодов, которые обличают нашу внутреннюю нечистоту, наше подлинное внутреннее содержание, нашу подлинную внутреннюю мерзость. И великие святые отцы, которые это познали, потому и плакали непрестанно даже на старости лет.

Если мы познаем себя и каемся всегда, смиряемся, то мы идем путем покаяния от плача к плачу, от падения к падению, хотя бы внутреннему. Если мы начинаем обвинять других, оправдывая себя, то мы поверили в свою хорошесть. А раз мы поверили в свою хорошесть, мы, естественно, становимся фарисеями, обыкновенными, настоящими, законными фарисеями.

И исповедь каждого из нас очень хорошо это показывает. Не важно, называем мы великие грехи или маленькие. Но очень важно, как мы строим свою исповедь перед лицом Бога. Если мы говорим: «Я согрешил, но дело в том, что…», – то мы фарисеи. Не совсем законченные еще, не дошли еще до ручки, но тем не менее идем путем фарисеев. Если мы говорим: «Вот произошла со мной такая история, но я понял, какой же я грешник, я виноват во всем. Это всего лишь было средством, узнать, какой я есть на самом деле», –тогда мы идем путем покаяния и, несомненно, дойдем до спасения.

Записала Инна Корепанова