Читаем Добротолюбие. «Дерзость». Часть 2. Священник Константин Корепанов

Мы продолжаем читать наставления аввы Дорофея, второй том «Добротолюбия», 25-й абзац, слова о пути страха Божьего, пути, созидающего человека в премудрости Божьей, в жизни во Христе. И слова о пути смерти, при котором человек не идет путем страха Божьего, не созидает себя в премудрости Божьей, в жизни, не созидает себя во Христе.

В прошлый раз мы пришли к выводу, что мы сами всегда выбираем путь смерти. Да, мы ходим в храм, исполняем положенные обряды, даже молимся. Но мы отвергли тот путь, которым и созидается человек во Христе, которым он созидает себя на путях жизни. Потому что мы не судим себя и судить не хотим, и мы не хотим избегать людей, которые учат нас бесстрашному отношению к Богу и к другим людям, которые дерзки, горды и надменны. Для нас является делом жизни отстоять и то, и другое. И свою возможность общения с теми людьми, которые учат нас плохому, потому что ничего другого они не имеют. Это и отказ судить себя.

Человек не знает, как судить себя на исповеди. Суда там нет, нет покаяния, просто называние своих грехов. Это тоже хорошо, лучше, чем ничего, но даже этого человек уже делать не хочет. Он хочет, чтобы вообще исповеди не было, покаяния и суда не было, чтобы только причащаться, ходить в храм, думая, что это и будет созидать его жизнь. Нет, не будет.

И людей, которые пошли этим путем, настояли на том, чтобы для них лично исповедь отменили, чтобы для них никакого регламента жизни не было, позволено было жить нерадиво, как придется (безо всякого наблюдения за собой; общаться с кем хотят, когда хотят), этот путь привел к полной духовной катастрофе. Иногда эта катастрофа очевидна для всех, иногда еще не так очевидна. Но тем не менее любому нормальному человеку понятно, что ничего уже духовного, собственно христианского в жизни этого другого человека не осталось. Он, как и люди Ветхого Завета, просто топчет дворы Господни, потому что отверг то единственное начало пути, которым и может войти в богообщение, отверг страх Божий. Это путь, ведущий к смерти.

Еще одно говорит авва Дорофей, описывая путь смерти:

…не внимаем самим себе и не испытываем себя, как проводим время, – но живем нерадиво и обращаемся с людьми, не имеющими страха Божия, – и бываем дерзки. И сие последнее хуже всего: это совершенная пагуба; ибо ничто так не отгоняет страха Божия от души, как дерзость. Спросили о ней некогда Авву Агафона, – и он сказал: «Дерзость подобна сильному жгучему ветру, от которого, когда он подует, все бегут и который портит всякий плод на деревьях.

Как мы здесь видим, дерзость хуже всего, это совершенная пагуба. Дерзость может быть против родителей, когда дети дерзят родителям. Всем это хорошо известно хотя бы на собственном примере. Дерзость против священников и духовников встречается все чаще и чаще. Дерзость против начальников, если нам нечего терять и у нас хорошие покровители или связи. Это все иерархическая дерзость. Она есть, всегда была, расцветает все пышнее и пышнее, и можно назвать это все одним словом – бунт. Это та или иная форма возмущения, бунта, когда человек восстает против тех, кто выше, против тех, кого он должен слушаться, против тех, кого он должен уважать. Эта иерархическая дерзость всегда была, всегда будет; и в последние времена, как мы читаем в Послании апостола Павла к Тимофею, она будет особенно себя проявлять.

Но дерзость бывает не только в иерархии. Она бывает и в форме повседневного общения с равными себе: с друзьями, коллегами, семьей. Это тоже дерзость. Образы эти порой очень яркие. Например, образ Винни-Пуха, милого, толстенького, обаятельного. Не того, которого А.А. Милн придумал, а того, которого создали наши мультипликаторы и которого прекрасно озвучил Евгений Леонов. Это же обаяшка! Но он же абсолютно невозможный. Он идет туда, куда ему вздумается, делает что хочет, ему совершенно наплевать на то, что испытывают Кролик, Ослик, Сова, Пятачок или пчелы. Какая разница? Он делает то, что хочет, и делает дерзко и нагло. Тем не менее какой он обаятельный! Но он же совершенно никого не видит, кроме самого себя. Это детский образ, моделирующий поведение, потому что дерзость оказывается обаятельной, если ее хорошо нарисовать и хорошо озвучить.

Или, скажем, Карлсон. В данном случае Карлсон книжный от нашего мультипликационного не отличается ничем. Такое же милое существо, но ведущее себя нагло и дерзко. Но зато он лучший укротитель домомучительниц. Своей наглостью и дерзостью он смог победить даже ее. Да, он обаятельный. Дерзость и наглость в условиях совершенно разваливающего мира может быть представлена обаятельной.

Но ведь и вкушение плода с древа познания добра и зла тоже было обставлено обаятельно. В буквальном смысле слова можно обаять, околдовать, чтобы человек подумал, что ничего на самом деле не происходит.

И вот мы все детьми читаем про Карлсона или Питера Пэна или смотрим того же самого Винни-Пуха. И мы околдованы, очарованы очаровательностью этих милых существ. Но мы стали взрослыми, включаем через сорок лет эти мультики или читаем эти книги и говорим: «Как же так? Это же невозможные существа! Наглые, дерзкие. Так же нельзя жить!» Мы были очарованы ими в детстве, а теперь нет. Особенно если у нас какая-то духовная закваска есть, мы понимаем, что так жить нельзя.

Что такое вежливость? Вежливость – это способ существования общества, который гарантирует защиту каждого от дерзкого человека и его дерзости. Чтобы оградить того, кто сам себя оградить не может, от дерзости другого, его колкости, нахальства, наглости. Поэтому это общество хорошо.

Если отойти от мультфильмов, можно увидеть, например, что позволяет себе Чацкий. Наглый, дерзкий, нахальный молодой человек, ничего не умеющий делать, ничего не могущий, ничего никогда не сделавший, даже на войне не был, хотя времена тяжелые были тогда, просто всех осуждающий, над всеми превозносящийся. Ладно, живи, не со всем в этом обществе согласный, но кто тебе дал право обижать людей?

Но мы читаем, заучиваем эти монологи, по сути, нелепые с человеческой точки зрения, совершенно бездуховные. Ведь человек просто презирает людей, которые содержат державу, на которых держава держится, которые защитили ее в 1812 году, ее кормят и поят. Он же просто дерзок. А для нас он – герой.

Как изменилось, как инверсировалось наше сознание... Для нас герой не преподобный Сергий, не тот, кто терпит и молится, кроток и смирен, а тот, кто умеет дерзить, ведет себя как нахал. Конечно, можно быть нахалом пошлым, а можно быть нахалом цивилизованным. Но какая разница? Это же все равно дерзость.

Вежливость может быть частью внутренней глубокой культуры, когда она почти переходит в благодатные изменения всей природы человека, когда не может позволить себе вести себя дерзко ни с кем: ни с равными, ни с большими, ни с меньшими. Человек вежлив и уважителен и по отношению к крестьянину, и по отношению к нищему, по отношению к каторжанину, женщине, ребенку, к тому, кто выше его, ниже его, такой же, как он. Он всегда и неизменно вежлив. Это стало его внутренней культурой. Это определяется тем, что он стал неспособным говорить нагло, нахально, неуважительно, дерзко ни с кем, ни в какой ситуации, никогда в жизни. Он вежлив всегда.

Про вежливость говорить немодно, она давно сдана в утиль. Мы забыли, что она нас от чего-то защищает, что у нее была какая-то функция. Но важно, что человек духовной культуры, например, преподобный Иоанн Лествичник, преподобный Сергий Радонежский, вежлив со всеми. И с революционером, и со студентом, и с барином, и со слугой барина, и с купцом, и с царем он совершенно одинаков. Он не заискивает и не боится, не превозносится и не дерзит, он всегда ровен. Эта внутренняя культура духа и вежливость так, как они задуманы, при желании человека, если он верующий, могут привести к тому, что он делает определенные усилия, становится таким бездерзким человеком. И он действительно пойдет путем страха Божьего и сможет созидать свою жизнь во Христе и никому не дерзить.

Да, вежливость может быть формальной, может быть условной, может применяться людьми только в определенном круге, определенной социальной среде. С этими людьми я веду себя вежливо, а оказавшись у крестьян, отношусь к ним как к скотам или как к людям второго, третьего, седьмого сорта. Я заискиваю перед высокими чинами и вежлив, более или менее сохраняя себя в своем круге, но с друзьями и приятелями веду себя очень вызывающе и дерзко. Да, такое бывает.

Но даже в этом случае вежливость хотя бы в определенном круге лучше, чем ее отсутствие, потому что человек понимает: если хочешь, чтобы с тобой считались, тебя уважали, чтобы действительно было человеческое общение, вежливость необходима. Если ее совсем убрать, все замещает дерзость, вольность, хамство, когда человек не ощущает никаких границ другого человека; наоборот, ощущает себя вправе делать то, что он хочет, перед лицом этого человека, в лицо этого человека, на глазах у этого человека и по отношению к этому человеку. Он строит жизнь так, как будто он один. Человек, решивший, сознающий, утверждающий правила этой жизни, наплевавший на всех.

И когда вежливость уходит совсем, тогда дерзость дерзких людей становится нормой, разрастающейся до всечеловеческого принципа организации человеческой жизни. И все большее и большее количество людей вовлекается в это дерзкое общение, и оно считается единственно нормальным, единственно правильным, единственно человечным. «А что церемониться? А что напускать на себя? Давайте вести себя по-простому, как обезьяны. Давайте вести себя бесстыдно. Ну, захотелось – и сделал. А что церемониться? Зачем нужны все эти условности? Захотел – плюнул, захотел – выматерился, захотел – обозвал, захотел – насмеялся, захотел – толкнул, захотел – ударил, захотел – поглумился, захотел – опозорил. Что хочу, то и делаю. Зачем мне из себя что-то выдумывать, выморачивать, вымораживать?»

И мы постепенно опускаемся сначала до уровня обыкновенной улицы; в общем-то, достаточно культурной все-таки, потому что люди, там находящиеся, хоть где-то соблюдают вежливость. Потом опускаемся до уровня базара, где сложнее. Но есть понимание: все-таки ходят и здесь приличные люди, ходит городовой, и как-то что-то держится. А потом опускаемся до уровня казармы какого-нибудь завода. В конце концов, как у нас сейчас, до уровня зоны, до уровня барака на зоне, точно такое же общение у всех: в школе, институте, иногда даже в церкви, где угодно. Человек абсолютно незащищен.

Страшно, что этот образ поведения становится нормой везде. «Чего церемониться? А зачем нам нужна вежливость? А зачем нам нужны церемонии? Надо быть дерзким, потому что только дерзкий человек и достигает чего-то. Наглость (или считай дерзость) – второе счастье». Вот как мы сейчас живем. У нас пословица такая: только дерзкий может достичь успеха. Веди себя так, как будто все знаешь, как будто со всеми знаком, не бойся никого, не чурайся, веди себя как свой везде, будь на короткой ноге со всеми, без грубости, без хамства, хотя и на это бывает срыв. Но, главное, будь свой среди своих, будь со всеми накоротке, будь со всеми вольным. Вот такой образ жизни везде, даже в церкви. И это считается нормой.

И когда человек стесняется сказать слово, стесняется поднять глаза, сделать что-то или сказать громко, когда дорожит слухом, взглядом, вниманием другого, ему говорят: «Ты – рохля, ты – никто, ты – ничто, у тебя ничего нет».

И это общество требует такого поведения от всех. «Кричи о себе, что ты лучший, на каждом перекрестке. Устраиваешься на работу или пытаешься баллотироваться в депутаты, кричи громче, что ты лучше всех». Но это же дерзко для нормального человека. Теперь это нормально. Нормально обвинять своего собеседника, унижать своего собеседника, позорить своего собеседника. Теперь нормально не стесняться ни женщины, ни ребенка. Нормально все дерзкое.

В этой ситуации, не меняя ничего в этом образе жизни, оставаясь дерзкими, мы пытаемся молиться. Как? Начало премудрости – страх Господень (Пс. 110, 10). Дерзкий человек не может молиться, у него не получится. Но мы пытаемся, а потом говорим: «Ну почему у нас ничего не получается?» А почему должно? Ведь начало премудрости – страх Божий. Человек должен смириться, и только тогда что-то получается.

26-й абзац:

Дерзость бывает многообразна: можно быть дерзким и словом, и движением, и взором. От дерзости иной впадает в празднословие, говорит мирское, делает смешное и побуждает других к непристойному смеху. Дерзость и то, когда кто коснется другого без нужды, протянет руку на кого смеющегося, толкнет кого, вырвет что у него из рук, бесстыдно смотрит на кого: все это делает дерзость, все это происходит от того, что в душе нет страха Божия, – и от сего человек приходит мало-помалу и в совершенную небрежность. – Посему-то Бог, когда давал заповеди закона, сказал: «благоговейны сотворите сыны Израилевы» (Лев. 15, 31); ибо без благоговения и скромной стыдливости (несмелости) человек не чтит и Самого Бога и не хранит ни одной заповеди. Потому нет ничего вреднее дерзости, – потому-то она и есть матерь всех страстей, что изгоняет благоговение, отгоняет страх Божий от души, и рождает небрежность.

Все узнаваемо, все читаемо. Горе, горе. Добро бы, если бы так вели себя окружающие нас люди. Это тоже плохо, потому что с кем поведешься, от того и наберешься, со строптивым развратишися (Пс. 17, 26). Но мы сами такие. Мы перебиваем, ведем себя панибратски со всеми: архиерей это, священник, пожилой человек или женщина, человек высокого социального статуса или бабушка. Мы со всеми ведем себя так, как будто мы вместе с ними пиво пьем, как будто мы в кабаке, как будто на одних нарах на зоне. Никакого уважения. Громкий смех над чем угодно, над кем угодно; и над другим. «А что такого? Посмеяться нельзя, что ли? Пошутить нельзя, что ли?»

Мы считаем себя равными со всеми, считаем, что укорить можем кого угодно, сделать замечание кому угодно, не только собственному ребенку, но и чужому, начальнику, да кому угодно. Да, нас развратили. Мы легко опаздываем, мы всех учим, мы здороваемся неуважительно: «Привет! Пока!» Мы очень вольно, насмешливо, издевательски, с подколом, с какими-то разными пранками относимся к близким людям, к жене, мужу, к детям, теще, свекрови, соседям. «А что такого? Я просто веселый человек. Мне прикольно пошутить. Мне поприкалываться хочется над всеми». Вот такое состояние.

Да, оно такое, да, к этому нас и готовили, этому нас и учили много-много лет. И вот наконец выросло такое поколение, которое с утра до ночи, особенно молодежь, сидит и смотрит пранки на разных видеохостингах, как можно над кем-то посмеяться.

Но мы-то с вами хотим молиться, хотим соединиться со Христом. И надо отвергнуть этот дерзкий образ жизни, изменить его. И только тогда у нас получится молитва.

Записала Инна Корепанова