Читаем Добротолюбие. «Борьба с гордостью». Часть 1. Священник Константин Корепанов

304-й абзац:

Велико преуспеяние и велика слава – смиренномудрие, и нет в нем падения. Признак смиренномудрия – обеими руками удовлетворять потребности брата, так как бы и сам ты принимал пособие.

Коротенькая фраза, а сколько в ней несовпадения с тем образом мыслей, чувств, с тем восприятием, к которому привыкли мы сейчас. Мы видим, что смиренномудрие – это не представление о себе как об убогом, несчастном, обделенном, обездоленном, грешном человеке.

Например, сказать: «Я хуже всех», конечно, можно, и, в сущности, практически всегда это будет лишь констатация факта. Но если за этой констатацией факта не последует никакой продуктивной деятельности, то на самом деле это ничего не даст. Потому что эта мысль («я хуже всех») может с легкостью привести к гордыне, может быть даже и порождена гордыней или, по крайней мере, тщеславием.

Эта мысль («я хуже всех») может привести человека к тому, что он просто, как тот человек из притчи о талантах, зароет свой талант в землю и ничего делать не будет на том самом основании, что он же, собственно, самый грешный, а грешный человек ничего сделать не может.

Очень часто мне приходится слышать и в личном общении, и читать в переписке о том, что человек действительно уверен: он самый грешный. Еще раз повторю: ничего особенного в этой мысли нет. Она правильная, хорошая, объективно истинная. В конце концов, каждый из нас говорит, приступая к таинству Причащения, что Христос пришел «грешныя спасти, от них же первый есмь аз».

То есть само исповедание себя самым последним грешником – это просто некая объективная церковная данность. Она может говорить только о том, что человек действительно аутентично себя воспринимает. Он воспринимает себя таким, какой он есть на самом деле. Каждый человек в Церкви должен воспринимать себя так же.

Но дальше следует совершенно неразумный, нелогичный, нехристианский, нецерковный вывод: «Если я хуже всех, то буду сидеть тут, в этом крошечном месте (под лавкой, под стулом, в подвале) и ничего не буду делать. Что я могу сделать, если я хуже всех?»

Такой вывод христианским учением не предполагается. И преподобный Ефрем Сирин как бы возвращает наше внимание к нормальному восприятию собственной греховности, к тому, что сознание своей испорченности, своей никчемности вовсе не предполагает мою неспособность к служению, вовсе не приводит к тому, что я не должен ничего делать. Это нелогичный вывод из ситуации обозначения своей греховности. Но мы почему-то именно так и делаем.

Конечно, исподтишка мы кому-то что-то советуем: «Я человек грешный, ужасный, тупой, всякий-всякий, но вот такой совет тебе дам, такое вот слово скажу».

Нет восприятия собственной жизни как некоего дара, который заведомо предполагает некое исполнение воли Божьей, предполагает некое служение Богу. В большинстве всех судеб человеческих, сплетенных в Церкви, очень редко из сознания своей греховности человек с неизбежностью выводит задачу исполнения воли Божьей, исполнения того или иного служения.

Либо человек уверен, что он сильный, умный, знающий, способный, сейчас он тут сделает все, что считает правильным, нужным, значительным. Либо человек уверен, что он ничего не умеет, не знает, не понимает, поэтому и делать ничего не будет.

На самом деле церковный посыл совсем другой: ты действительно ничего не можешь, не умеешь, не знаешь; и именно поэтому ты должен сделать то, что тебе говорит Бог. Иди и делай, не размышляя о том, что тебе велели делать.

То есть сознание своей греховности, своей немощи, познание своей нищеты духовной предполагает как раз служение. Именно то служение, которое выросло из сознания своей немощи и своей греховности, является правильным, потому что есть не самореализация человека, не осуществление своей воли, а осознание, осуществление своей жизни как замысла Божьего, как воли Божьей.

Это необходимо понимать. Грубо говоря, человек, на психологическом уровне осознав, что он плохой, думает: «Раз я плохой, значит, должен служить тем, кто лучше меня. Я плохой, поэтому должен помогать тем, которые хорошие. Я ничего не умею, поэтому хотя бы буду служить тем, которые умеют». Вот примерно такой вывод.

Практически это очень рельефно обрисовал преподобный Иоанн Лествичник в своей «Лествице», в повести об одном печнике. У этого печника было послушание и не было времени заниматься чем-то еще: он приходил раньше всех, топил печь, готовил братии еду, потом убирал за всеми и последним уходил отдыхать. Он никогда ничего духовного, молитвенного сделать не мог: у него не было на это ни времени, ни сил.

Тем не менее, когда игумен вопросил Бога, кто самый лучший из братьев, как раз Бог указал на этого печника, на этого истопника, этого повара, потому что он имел самую правильную мысль.

Он думал: «Я ничего не умею. Братья духовные, братья святые, братья – ангелы на небесах. Я ничего не могу. Я совершенно никчемный человек. Единственное, что могу, – их кормить, поить, за ними ухаживать, на большее я не очень способен». Вот эта мысль оказалась самой духовной, самой христианской.

Мы еще не раз в рассуждении преподобного Ефрема Сирина о гордости столкнемся с такой оппозицией грешности и служения: служение как проявление смиренномудрия и просто бездеятельное сознание своей беспомощности и грешности как проявление гордыни.

Очень часто бывает так, что человек становится на путь служения по не совсем чистым порывам своей души, не совсем с чистыми мыслями. И очень часто может и служение привести человека к самомнению, превозношению, осуждению, гордыне, тщеславию. Все это бывает.

Но если человек поставил цель именно служить братии, то он с неизбежностью проходит через такое состояние, он перестает ожидать за свое служение благодарность, похвалы. Так или иначе, сам процесс служения, сам процесс ухаживания за братьями становится для него неким образом жизни: он служит не для чего-то, а просто служит.

Это не сразу получается, закваска у него плохая. Но по мере терпеливого перенесения всех неудобств, связанных со служением, всех тягот другого человека, того, что ты служишь без отдачи (то есть ты ничего не получаешь, а просто терпеливо делаешь, потому что это и есть единственное, на что ты способен, что поручил тебе делать Бог, это является единственным осуществлением закона Христа друг друга тяготы носите – вспомним апостола Павла), в конце концов ты правильно начинаешь служить и смиряешься.

Все люди одинаково грешны, никто не начинает служение правильно. У всех есть надежда на какие-то дивиденды, на какое-то утешение, на какую-то похвалу, на какое-то участие в его собственной жизни, на какой-то отдых, еще на что-то. Но тот, кто терпеливо проходит путь служения братии, смиряется в этом самом служении.

Потому преподобный Ефрем Сирин и говорит, что в итоге приобретенное в ходе этого служения смиренномудрие и созидает человека на правильных основаниях. Не случайно он говорит, что велико преуспеяние, то есть некий успех служения и есть приобретенное смиренномудрие.

То есть смиренномудрие есть как плод, как итог, как похвала, как слава человека: он смирился, потому что служил. Он не служил, потому что смирился, а смирился потому, что служил, и служил правильно.

Многие начинают идти путем служения. В общем-то, этот путь, по совести говоря, по-честному, есть единственная разумная деятельность человека, уверовавшего во Христа. Настолько очевидно все евангельское благовестие, что оно предполагает совершенно и разумно только один путь – служить. Человек так или иначе начинает служить.

Если он не начал служить, став христианином, то, собственно говоря, он вообще не услышал Евангелия, вообще не понял, о чем евангельское благовестие, вообще ничего еще во Христе не понял, он вообще далек еще от того, чтобы стать христианином.

Начав служить, человек может пройти разные состояния, впасть в разные ошибки. Но тот, кто действительно искренне служит ближним ради Христа, проходит этот путь долго, терпеливо и в конце концов приобретает вот это самое смирение, которое является антиподом гордости.

Бывает, что неправильно проходимое служение может привести к гордости (об этом мы еще скажем).

307-й абзац:

Кто превозносится над братом своим, над тем издеваются бесы.

Всего одна фраза, но этот тезис двойственный. В продолжение только что обозначенной темы, где служение есть путь к смирению и то, что помогает побороться с гордостью, в контексте этого рассуждения понятно, что нужно служить брату, а не превозноситься над ним, как это обычно в нашей жизни бывает.

Мы очень часто под видом служения занимаемся культивированием превозношения. Конечно, когда человек превозносится, никакого служения уже не происходит: мы просто не можем служить, когда превозносимся.

Нет, мы служим, служим, служим; по сути дела, всегда и занимаемся такого рода служением. Но в христианском смысле слова это уже служением не является. Хотя обычно несоответствие нашей жизни, понимаемой нами как служение, с тем, что должно быть у христианина, мы на самом деле не видим, не соотносим никак, не переоцениваем никак.

Для нас все естественно: мы служим тому, другому, третьему. В основном, конечно, так неправильно мы служим своим близким (мужьям, женам, детям, родителям), постоянно их укоряя, поучая, делая им замечания. В этом «воспитании» мы и видим свое служение.

Вот мы ухаживаем за своей мамой: «Ты не так тут делаешь, не то делаешь, не то пьешь, не так пьешь, не те лекарства, не к тем врачам ходишь, и тут вообще не это, а вот это надо делать. Когда ты перестанешь об этом беспокоиться? Когда ты перестанешь это делать? Сколько можно? Я всю жизнь на тебя положила. Ты меня не слушаешься!» Так же, понятно, и с мужьями, и с женами, и с детьми.

Мы их кормим, одеваем, переодеваем, как-то лечим, если это касается взрослых больных, каким-то образом даже терпим их немощи. Но при этом вся наша забота, опека сопровождаются постоянным назиданием. «А что плохого-то? Ну, воспитываем!»

Но ведь это «назидание» предполагает, что мы превозносимся над человеком: он ничего не знает и не умеет, а мы лучше знаем, что человеку нужно. «Если бы он нас слушался, он бы не заболел. Если бы он нас слушался, он бы вылечился. Если бы он нас слушался, он был бы совсем не то, что он есть сейчас, он бы достиг этих высот, этих успехов, этих результатов. Но он не слушается. Поэтому он и мучается, а я, обездоленный, должен за ним следить, его воспитывать».

Скажи этому человеку, что главная цель христианской жизни – служение, он ответит: «Так я этим и занимаюсь! Я же и служу! У меня своей жизни-то ведь нет! Я ежедневно варю, кормлю, мою, воспитываю!» Но ведь на самом деле в таком служении человек служащий воспринимает себя не ниже всех, а выше всех!

Вот раб служит своему господину. «Принеси мне тазик!» Принес. «Унеси тазик!» Унес, молча и спокойно. Он знает, что он всего лишь раб и слуга. Он не собирается воспитывать господина, если только в каком-то особом доверительном состоянии господин его о чем-то не спросит.

Но мы же совсем не так служим. Мы несем этот тазик, сопровождая это различными размышлениями о природе этого тазика, этой воды, о природе действия, которое совершаем: «Зачем нужны эти тазики? Зачем нужна эта вода, когда есть другой способ, который я тебе уже 30 лет предлагаю использовать?»

Уносим тазик с такими же возмущениями, с такими же бурчаниями, с такими же нравоучениями, с таким же философствованием: «Конечно, дам тебе то, что ты просишь, но я-то лучше знаю, что тебе нужно!»

По этому как бы служению человек воспринимает, оценивает свою жизнь. Он видит, что служит, но он совсем не замечает, что это не служение, потому что на самом деле это связано с превозношением над другим человеком, связано с тем, что он и судит, и укоряет, и постоянно воспитывает другого человека. По сути, он свысока оценивает все в жизни того, с кем общается.

Ему кажется, что он служит, а на самом деле он вовсе не служит, потому что только то служение, которое осуществляется со смирением, действительно считается служением. Только то служение, которое не сопровождается осуждением и превозношением, приводит к смиренномудрию.

Поэтому сложилась у нас совершенно вроде бы невозможная ситуация, когда все христиане служат, но никто не смиряется. Вокруг все служащие, заботящиеся, помогающие другим люди, но нет ни одного смиренного человека.

Казалось бы, вся Церковь, весь русский народ только и делает, что служит кому-нибудь, но при этом все сами себе хозяева. Все горды! Никто не хочет и даже уже не может смириться. Почему? Да потому, что он вроде бы совершает служение, но совсем не так, как это служение нужно совершать. Он постоянно пребывает в осуждении, раздражении, критике, в той или иной степени превозношения над другими. Поэтому, естественно, человек попадает под бесовское глумление.

Но, с другой стороны (я сказал, что эта фраза двойственна), получается второе значение. Вот я вроде нормальный человек, ничего плохого не делал, смертными грехами вроде не грешу. Почему же у меня все время бесовские искушения, какие-то бесовские нападки, какая-то неразрешимая круговерть бесовских мрачных смущений? Почему меня какие-то хульные помыслы, совершенно невозможные по возрасту блудные приражения, непреодолимое раздражение? Почему я не могу найти покоя ни в молитве, ни в храме, нигде? Я же вроде все правильно делаю!

Нет, на самом деле эти нападки и показывают, что ты постоянно превозносишься и судишь. Ты превозносишься над братьями, над членами семьи, над членами общины. Мы не воспринимаем этого превозношения, потому что наблюдаем только видимую канву нашей жизни: «я служу и забочусь». Но я служу и забочусь, осуждая, превозносясь, в постоянном внутреннем раздоре и смущении, в затяжных каких-то конфликтах с теми людьми, которым же и служу. Как же это возможно?

И поэтому вроде бы добрым делом занят, а на душе постоянно раздражение, неспокойствие,  немирствие, какие-то скверные картинки, хульные помыслы, прочая нечисть… За что же я мучаюсь? Только за то, что превозносишься над тем, кому служишь.

Записала Инна Корепанова