Читаем Добротолюбие. 26 сентября. Священник Константин Корепанов

47-й абзац:

Лютуют демоны на тех (братий), которые отличаются повиновением своему авве (отцу духовному) и скрежещут на них зубами, потому что с повиновением они сопрягли и беспопечительное отречение от мира.

Преподобный Нил Синайский указывает на глубинный смысл того, что происходит с человеком, доверяющим своему духовному отцу. Особенно я подчеркну (мы об этом говорили в контексте монашеского послушания), что послушание отцу, послушание наставнику делает душу человека беспопечительной: он доверяет другому человеку,  вверяет душу в руки другого человека, безусловно веруя, что через этого человека действует Бог. Он слушает своего наставника так, как слушают Бога, он безусловно верит, что каждое слово наставника и есть выражение воли Божией.

Конечно, каждый может сказать: «А вдруг наставник – откровенный негодяй?» Да, так бывает. Мы говорим, еще раз подчеркну, про монашескую традицию. И в «Лествице» преподобного Иоанна Лествичника такие случаи описаны. И ни один из тех послушников, кто безусловно вверил душу свою в руки старца-негодяя, не погиб, но очень коротким, прямым и совершенным путем взошел к вершинам спасения, на высоту добродетелей и в совершенные объятия Христа, прожив короткую, яркую, но святую жизнь.

Еще раз подчеркну: речь идет о монашеском послушании. И мы об этом говорили в прошлый раз, что именно этот аспект имеется здесь в виду преподобным Нилом Синайским.

Бывает, что мы после очень долгого испытания все-таки доверились человеку-наставнику в Церкви; или, по крайней мере, мы его вопрошаем. Мы не просто, скажем, приходим к нему на исповедь и слушаем его советы. Сегмент безусловного послушания есть и в мирской жизни, когда мы, будучи мирянами, имея некое сомнение, некое смущение, вопрошание, некое недоумение, когда не знаем, как поступить, что делать, что думать, как действовать, помолившись Богу, идем спросить об этом некого священника. Может быть, мы в первый раз его видим, может, это наш духовный наставник, может, наш пастырь приходской, может, епископ, кто угодно. Мы верим, что через этого человека Бог возвестит нам Свою волю. Тогда это тоже требует безусловного послушания и подходит под 47-й абзац: человек, вверивший решение своего вопроса в руки Бога и вопрошающий Бога через какого-нибудь человека, легко проходит сомнение, волнение помыслов и легко определяет волю Божию в этом мире.

Но в том-то и беда, что мы, как бы доверив какому-нибудь человеку решение этого вопроса, поверив, что через него Бог скажет ответ, выслушали его, усомнились и идем спрашивать другого человека. Как правило, другой человек говорит противоположную точку зрения. И мы понимаем, что, собственно, две точки зрения и есть на этот вопрос, но мы теперь точно не знаем, какая из них верная. И начинаем по этому вопросу спрашивать множество людей. Один из них говорит одно, другой – другое. И вместо того чтобы обвинить себя в том, что мы не верим, мы обвиняем других. «Ну вот, в Церкви все запутано, в Церкви все не так. Один одно говорит, другой – другое. Кого слушать?! Кому верить? Как тут найдешь волю Божию?» Никак! Единственный способ познать волю Божию – это верить, и верить безусловно!

Если мы начинаем размышление, ставим деятельность нашего рассудка, нашу разумность выше веры, нам никогда не познать воли Божией. От этого можно заранее отказаться и не пытаться ее познать, просто жить как живется, как придется. И все.

Большинство людей думает, размышляет над тем, как им познать волю Божию, почему они в таком запутанном состоянии: и жизнь вроде ничего, но они ничего не понимают как должно. Они постоянно жалуются, что в Церкви один говорит одно, а другой говорит другое. На самом деле вина здесь лежит всецело на человеке: он выбрал сомнение, недоверие вместо веры. Он понадеялся на свой разум, усомнился, поэтому, естественно, не может получить ответ, как об этом очень ясно говорит апостол Иаков в своем Послании.

Если мы, скажем, не доверяем человеку, нам отвечающему, то зачем спрашиваем? Если мы не верим, что Бог ответит через него, зачем спрашиваем? Мы искушаем Господа Бога своего. «Не искушай», – говорит заповедь. Не надо искушать Господа Бога: живи как живется, доверь Богу свою жизнь, как-то она по Его воле устроится в нужном русле.

Но когда ты начинаешь нетерпеливо, может быть, неспокойно, торопливо, не ко времени искушать Бога и спрашивать: «Что есть воля Твоя?» – обращаясь к какому-нибудь человеку, наипаче к священнику, и подвергая его слова сомнениям, ты сомневаешься не в священнике. Любой священник всегда просто человек. Можно подвергнуть сомнению и слова преподобного Серафима Саровского, преподобного Сергия Радонежского, праведного Иоанна Кронштадтского, потому что они же просто люди. Они могут ошибаться, нет непогрешимых людей. И поэтому я имею право усомниться в любом человеке, естественно. Но тогда никогда ничего не узнаешь, никогда не познаешь волю Божию, потому что она открывается только тому человеку, который, отложив плотское мудрование, собственное мудрование, собственную волю, вверил решение этого вопроса в руки Божии, открыв свой помысел другому человеку.

Если духовник, наставник, учитель приходит ко мне и говорит: «Делай так!» – я вправе усомниться и вправе помолиться о решении этого вопроса. Да, так может быть, потому что я его не вопрошал. А вот если я возложил упование на Бога и вопросил человека, что  делать, как поступить, и не поверил ему, то я ввергаю себя в хаос сомнения, возмущения. И там, где я мог бы найти покой от помыслов и мирное сердце, я обретаю постоянное сомнение, смятение духа, постоянное волнение и нестроение.

Теперь о 80-м абзаце пятого раздела второго тома «Добротолюбия» из слов преподобного Нила Синайского:

Прилагайте попечение о движениях мысли, наблюдая, как производит она воспоминания о вещах, пристрастно или беспристрастно принимая в себя представления сих вещей. Многие уступают страстям больше в помыслах, чем в действиях, невидимо с ними соглашаясь и ими услаждаясь. Внутренне они падшие, хотя видимых падений за ними не водится. И бывает, что иной по наружности кажется совсем безукоризненным, – сам только сознавая укрываемую внутри гнусность и краснея оттого, что невидимое противоположно видимому, истина противоречит почтенной наружности и заставляет совесть справедливо стыдиться. Такой чем отличается от гроба, когда душа его помышляет о недолжном и полна срамных чувств? Не хуже ли даже он гробов. Гробы не долго заключают в себе зловоние, пока в теле остаются еще влаги, но как скоро соки истощаются, пресекается и зловоние; сердце же, исполненное срамных помышлений, всегда внушает омерзение, будучи зловоннее гниющего тела, – и само только наслаждается собственной своею срамотою.

Конечно, когда мы читали или просто слушали Евангелие, мы слышали эти слова об окрашенных гробах. Но когда мы слышим эти слова, мы всегда их относим к этим противным, гадким, мерзким фарисеям времен Иисуса Христа, которые Его и убили, предав язычникам и руками язычников пригвоздив ко кресту. Мы знаем, слышим и даже, может, цитируем эти слова, но никаким образом не применяем это к себе и никаким образом не соотносим это с собой. «Не про нас это сказано, мы-то хорошие». И вот у этого «мы-то» есть в повседневной церковной жизни два акцента, две коннотации.

Либо мы говорим: «Ну, мы точно не гробы окрашенные. Мы ведь не выпендриваемся, а вполне себе сознаем, что мы грешные люди. И к нам это не относится». Мы сознаем, говорим, что мы грешные люди. Мы привыкли называть себя грешными в словах; например: «Прости меня, грешного»; или: «Господи, Иисусе Христе, помилуй меня, грешного». Или просто каждую неделю, стоя на исповеди, говорим: «Прости меня, Господи». То есть мы на самом деле привыкли именовать себя грешниками. А раз мы привыкаем именовать себя грешниками, то, естественно, к нам вот это лицемерное, «гробное» бытие как бы не относится.

Но ведь мы только называем себя грешниками, привыкли так называть себя, это некий лексический фон. Мы так постоянно говорим, это некое постоянно встречающееся самоопределение человека грешного. Но мы себя таковыми-то не считаем, грешниками  себя не считаем.

Вот человек говорит на исповеди: «Господи, прости меня, грешного: я за эту неделю много нагрешил, хуже меня, наверное, и нет никого». Батюшка прощает, разрешает грехи. Но стоит человеку отойти, как блаженный какой-нибудь, храмовый сумасшедший, просто бабушка в плохом настроении или батюшка другой скажут ему: «Ты что, грешник, делаешь?»  И человек обидится. «Какой грешник?! На себя посмотри! Вовсе я не грешник, нормально все делаю, хорошо. Вовсе я не грешник!»

То есть на самом деле, когда мы сами себя называем грешниками, это некая для нас приемлемая ситуация, а в сущности – игра, в которую мы играем. Стоит кому-то другому сказать, что мы грешники, мы как минимум обидимся, а вообще можем ему и показать, кто на самом деле из нас двоих грешник, можем вывести его на чистую воду и обличить весьма и весьма нелицеприятно.

Или, скажем, мы себя грешниками называем, но на самом деле никаких грехов не чувствуем за собой. Часто человек ловит себя в этом на исповеди. Понятно, что не тот действительно грешный человек, недавно переступивший порог храма, а мы, привыкшие уже годами говорить, что мы грешные. И вот попадется какой-нибудь новый, молодой, въедливый священник и скажет: «А в чем ты грешный?» – «Не знаю, во всем, наверное». Но объективно ясно, что не во всем. «В чем именно ты грешный? О чем именно тебе свидетельствует совесть? Какой именно у тебя грех, за который тебе стыдно?» – «Ну, не знаю; наверное, есть грехи. Что пристал? Я не знаю, какие у меня грехи, но есть, наверное. Я же признаю себя грешным». – «Но ты только называешь себя так. А вот какой у тебя грех, который пред тобою есть выну (всегда), как мы в 50-м псалме говорим? Какое твое греховное состояние, греховная мысль, греховная страсть, греховный поступок, который тебя мучит, напоминает тебе о том, что ты грешный?»

Как правило, никаких. Грехи, по-настоящему страшные, которые когда-то были, забыты, мы поспешили о них забыть вопреки заповеди апостола Петра. А в тех, которые мы делаем сейчас, мы внутренне себя всегда оправдываем. Еще прежде, чем мы пришли на исповедь, мы себя оправдали в этих грехах. В сущности, приходя на исповедь, мы считаем так: «Я, конечно, грехи сделал, но, если разобраться, я в них не виноват. Это просто жизнь такая!» Мы не видим своего греха, не чувствуем, а потому нет ни покаяния, ни раскаяния – нет ничего. Это первая коннотация нашего «а мы-то».

Второе. Мы примерно так говорим: «Ну, мы-то верующие во Христа Иисуса, не то что эти фарисеи, окрашенные гробы, которые в Него не верили и Его убили. Мы-то верующие!» А на каком, собственно, основании мы решили, что мы верующие? «Ну, мы же ходим в храм, исповедуемся, причащаемся, совершаем молитвы. Пусть с пропусками, но в целом-то совершаем. Посты соблюдаем иногда; по крайней мере, стараемся. Понятно, что здоровье и все такое… Но мы стараемся».

Но это же все – внешнее. А что внутри? Там есть любовь ко всем? Потому что именно это, как говорит Христос, делает нас Его учениками: когда все мы имеем любовь между собой. Именно это показывает, что мы ученики Христовы. Мы имеем любовь ко всем? – Нет! У нас внутри и раздражение, и гордость, и высокомерие, и неприязнь к людям, и непрощенные обиды, и ревность, и зависть, даже порой неверие: «А есть ли Он, этот Бог, я и знать не знаю. Кто Его знает? Кто Его видел? Кто там был? Никто же не возвращался». Но тут же пугаемся собственных мыслей, гоним их, а они снова лезут. Как бы из храма не выходим, от Христа не отрываемся, не отрекаемся, но вот сомневаемся во всем, и мысли такие очень мучительные, и ропот постоянно в сердце.

Мы знаем это, знаем эти мысли, не то чтобы они были навязаны. Мы знаем, когда ревнуем, знаем, когда завидуем, когда не прощаем обиды. Да, мы всякий раз себя оправдываем: «Я не то чтобы завидую, но просто мне кажется несправедливым, что восемнадцатилетний мальчишка едет на машине за пять миллионов рублей. Ну несправедливо это! Да, мне не завидно нисколько, нет! Но просто я вижу эту несправедливость». «Я не завидую, что у нее ребенок здоровый, а у меня больной. Я не завидую, но мне кажется, что это несправедливо, я-то лучше, чем она. Почему у меня так получается? Это не зависть, нет, а просто – жажда справедливости. Это вовсе не обида никакая. Я на нее не обижаюсь, но просто она вела себя некрасиво, так не ведут себя люди. Надо быть все-таки как-то подобрее, поспокойнее, понежнее. А так никакой обиды нет».

Мы знаем, что есть и ревность, и зависть, и ропот, и неверие, и много чего еще. Но потому, что нам страшно, что это есть, всякий раз нас дрожь пробирает, и мы сразу начинаем прикрывать эту наготу оправданиями и не придаем значения, что это в нас есть, ведь главное для нас в конце концов, какие мы снаружи. Я причащаюсь, исповедуюсь,  иногда пощусь, иногда молюсь, иногда даю милостыню. Собственно, вполне добропорядочный человек. А что у меня внутри?.. Ну, если подумать, я всегда могу объяснить происхождение вот этих не вполне красивых внутренних качеств. Главное, что я сам себе кажусь вполне нормальным человеком. Я знаю, что не все так хорошо, но  готов оправдаться за каждую из этих вот ошибок, страстей, грехов. А на самом-то деле вся проблематика жизни перед лицом Христа в том, что внутри, а не в том, что снаружи.

Но вот само это состояние показывает, что мы есть «гробы»: мы снаружи кажемся хорошими, приличными, замечательными, а внутри гнием. Правда, это гниение мы оправдываем: «На самом деле все хорошо, просто есть некие события, явления, основания, которые помогают объяснить, почему у меня все плохо. На самом деле я не такой плохой. Смотрите, я причащаюсь, исповедуюсь, пощусь и молюсь».

По сути, получается, все мы и живем внешней жизнью, живем формой, не заботясь о том, что у нас внутри, не придавая этому значения, всерьез оправдывая это, всегда извиняясь: «Главное, смотрите все, какой я снаружи!»

Но Бог-то смотрит на то, какой человек внутри. Он смотрит в сердце человека. Сыне, дай Мне сердце… И апостол Павел говорит о ветхом и новом человеке. И, собственно, духовная жизнь и есть внимание к тому, что внутри; трезвое, искреннее, истинное внимание к тому, что есть внутри.

И вот когда мы смотрим в этого внутреннего человека и видим, какой он смердящий, и понимаем, что оправдания этому внутреннему человеку нет, мы начинаем каяться, начинаем плакать. А покаяние очищает именно этого внутреннего человека, очищает внутренность нашу, открывает и дает нам ключ к Царству Божиему, потому что и Царство Божие внутри нас. Если внутри нас нет Царства Божия, нет любви, то этого больше нет нигде. Поэтому так важно внимание к тому, что подлинно внутри нас происходит.

Записала Инна Корепанова