Церковь и общество. Епископ Каскеленский Геннадий. Часть 2

Продолжение разговора с управляющим делами Митрополичьего округа Русской Православной Церкви в Республике Казахстан, викарием Астанайской епархии, поэтом, членом Союза писателей города Москвы епископом Каскеленским Геннадием, который в беседе с писателем Константином Ковалевым-Случевским рассказывает о своем поэтическом творчестве, представляет свои изданные сборники стихотворений, читает авторские произведения.

– Сегодня у нас в гостях владыка Геннадий, епископ Каскеленский. Он постоянно выступает на нашем канале, и мы знаем его как ведущего программы «Воскресные беседы».

Мы поговорили о Вашем духовном и творческом пути, о том, как Вы начали писать стихи и как продолжаете их писать. Вы являетесь автором монографии «Великан учености. Жизнь и труды протоиерея Александра Горского». Это научная монография?

– На основании кандидатской работы по окончании Санкт-Петербургской духовной академии я издал небольшую книжку, посвященную протоиерею Александру Горскому, ректору Московской духовной академии – человеку, который создал целую историческую школу и консультировал многих историков, в том числе и светских. Это выдающаяся личность в истории Русской Церкви, в истории русской науки.

– С 2010 года Вы служите в Казахстане. Известно, что Вы впервые перевели поэму известного поэта и казахского просветителя Абая Кунанбаева. Она называется «Слова назидания». Что это за поэма?

– Не совсем так. Это не поэма. Хотя Абай Кунанбаев – это выдающаяся личность в культуре Казахстана; его не случайно называют «казахстанским Пушкиным». Для нас очень ценным является то, что он был очарован Россией, русской культурой и немало сделал для того, чтобы проповедовать русскую культуру в Казахстане. В конце XIX – начале XX века он сам перевел на казахский язык стихотворение Пушкина. Он является автором многих поэтических текстов; он является оригинальным философом. Безусловно, это человек религиозный, причем его религиозность отнюдь не носила фанатического характера. Вместе со своими религиозными взглядами это был человек глубокой культуры. У него есть так называемые «Слова-назидания»: это 45 «Слов», в которых он рассуждает о мире, о человеке, об истории Казахстана, о культуре. 

Я попытался переложить десяток этих «Слов» в стихотворной форме (у Абая Кунанбаева они написаны в прозе). К моему удивлению, мой опыт понравился, и литературная научная общественность Казахстана откликнулась на этот труд. Вышло несколько статей, прошла презентация с участием представителей Академии наук Казахстана, чему я очень рад. Мысли Абая Кунанбаева созвучны всем религиозным людям. Я хочу почитать переложение первого «Слова» Абая Кунанбаева. Вообще стихи пишутся, переводы делаются человеком в том случае, если у него есть соответствующее настроение, соответствующие чувства, которые настолько сильны, что просятся на бумагу.

– Если Вы переводите какого-то поэта, Вы же сначала чувствуете, что он Ваш единомышленник.

– Да, во многом.

Вот самое начало, первое «Слово» Абая Кунанбаева:

Немало мною пройдено дорог,
 И многое в пути я испытал:
 Я уклониться от борьбы не мог,
 Судил неправо, спорил, ревновал.
 Но скоро станет близок мой конец,
 Я обессилел и устал душой
 И убедился, что до злых сердец
 Не достигают благость и покой.
 
 Бесплоден я: не видно смысла мне
 В занятиях моих на склоне дней.
 Не встану с молодыми наравне,
 Пылая страстью изменить людей.
 Неблагодарен бедный мой народ,
 Не облегчить мне тягостей его!
 Он своего вождя лишь проклянет,
 Не принимая блага от него.
 
 Я не желаю умножать стада.
 Воров ли, попрошаек мне кормить?
 Пускай мой сын несет ярмо труда,
 Коль среди них богатым хочет слыть.
 Продолжить изучение наук?
 Но как смешон торговец некий был,
 Что полный драгоценностей сундук
 В нехоженой пустыне разложил!
 
 Никто не ищет знаний у меня.
 В молитве ль ныне душу изолью?
 Но нет покоя. На исходе дня
 Молитвой я души не исцелю.
 Заняться воспитанием детей?
 Но что им нынче надобно узнать?
 Я не пойму их мыслей и путей
 И не смогу на пользу воспитать.
 
 И рассудив о горестях как мог,
 Я попросил бумаги и чернил,
 Чтобы простой и безыскусный слог
 Мои слова навеки сохранил.
 Быть может, кто-то перепишет их,
 Чтобы оставить в памяти людской,
 А если нет, богатство слов моих
 Сойдет в могилу навсегда со мной.

Так и видишь образ этого пожилого мудреца, который повидал в жизни все и, к сожалению, убедился в бесплодности своих попыток привлечь людей к высокой культуре, к свету. И последнее, что для него осталось, – это перо и бумага.

– Действительно, мудрец... Прямо Данте сквозит, «Фауст» Гете… Такое капитальное размышление о смыслах жизни.

– Не только. Можно найти аллюзии на Баратынского, Некрасова, поэтов Серебряного века…

– Я хочу представить Ваши книги телезрителям. «Стихи епископа Геннадия» вышли в светском издательстве еще в 2017 году; замечательный сборник, советую его купить и почитать. Еще одна книга; она вышла в издательстве Издательского совета Русской Православной Церкви – это совсем новая книга, появилась несколько месяцев назад.

Было интересно, когда мне, как человеку, который занимался на скрипке и даже играл в юношеском оркестре, попалось стихотворение «Скрипка»:

Плачет скрипка в руках музыканта,

Надорвавшись горячей струною.

Зачарованный силой таланта,

Ты опять вознесен над землею.

Замечательные строки... Скрипка – это неземной оркестр. А еще в Ваших стихах иногда сквозит ирония. Вы смотрите на жизнь с улыбкой – это мне очень импонирует. Обычно люди очень серьезные… И вдруг мне попалось Ваше стихотворение о прощении.

– Мне за него досталось от людей, которые не вполне его поняли в свое время.

– А мне понравилось:

В соборе давка, суета.

Спешу домой без промедленья,

Чтоб у любимого кота

Смиренно испросить прощенья.

– Я люблю котов. Сейчас в моей жизни уже третий кот, абиссинец. В Петербурге у меня кот прожил больше 14 лет. В Костроме был кот – йоркский шоколадный; тоже прожил порядка 15 лет.

– Коты – как люди, они настоящие члены семьи. В 1940-е годы у престарелого Бердяева на руках умер кот Мури, и он написал по этому поводу религиозное эссе. Кончина кота стала для него кончиной целой Вселенной! Не то чтобы он расстроился – он вдруг познал какие-то другие стороны жизни, бытия.

– Да, ему приписывали слова: «Мне Царство Небесное не нужно, если со мной не будет кота». Не знаю, насколько это правда, но я слышал такое.

– Имеет ли право поэт называть свои стихи духовными и вообще существует ли отдельный жанр духовной поэзии?

– Безусловно, существует. Я бы назвал самым крупным современным духовным поэтом иеромонаха Романа (Матюшина). В значительной степени его поэзия, с которой я познакомился в 1980-х годах, послужила тому, чтобы я, уже встав на путь церковного служения, тоже дерзнул сочинять стихи. В детстве я писал стихи, потом как-то все ушло… И благодаря отцу Роману и его стихам я к этому вернулся.

– Мы входим в храм и участвуем в богослужении, где часто читается Псалтирь, пропеваются тексты, которые сочинили великие отцы Церкви или композиторы (песнотворцы): Роман Сладкопевец, Иоанн Златоуст, Иоанн Богослов, Василий Великий… Это можно назвать церковной поэзией. Поэзия на темы духовности, но не совсем церковная с точки зрения обряда имеет право на существование как светский жанр?

– Духовная поэзия, как я представляю, – это попытка выразить вечные религиозные истины с помощью языка, который в настоящее время используется в поэтическом творчестве большинством поэтов. И в этом смысле к духовной поэзии можно отнести покаянные стихи Александра Сергеевича Пушкина. Конечно, Пушкин был большой хулиган... Но я не знаю примера в мировой литературе, где бы так ярко был выражен покаянный дух, как в поэзии Пушкина: «…И с отвращением читая жизнь мою, я трепещу и проклинаю, и горько жалуюсь, и горько слезы лью».

Я считаю лучшим духовным текстом на русском языке (текстом жанра духовной поэзии, как мы договорились это определять) «Рождественскую звезду» Бориса Леонидовича Пастернака. Это потрясающее стихотворение, приложение к «Доктору Живаго». Когда меня спрашивают, что такое советская власть и что такое Советский Союз и какого рода был атеизм в Советском Союзе, я отвечаю на этот вопрос так. Еще в 1960-х годах стихотворение «Рождественская звезда» было под запретом, люди не могли держать этот текст у себя дома; они запоминали его наизусть. Вот как нас отсекало от высокой культуры тотальное господство безбожия! Вот какой великой поэзии мы были лишены… Можно и других поэтов назвать. Солодовников совершенно замечательный… Я рад, что в какой-то степени в попытке выразить духовные чувства на языке современной поэзии и я участвую в этом движении.

– Литературоведы говорят, что в поэзии присутствует отдаленно обозначенный герой – лирический, внутренний, духовный, который на самом деле не совершает никаких действий – его как бы и нет. Вы чувствуете в своей поэзии, что там присутствует Ваш лирический герой и сильно ли он отличается от Вас – человека, живущего в миру?

– Я думаю, что в любом тексте, и поэтическом, и, может быть, научном, субъективно присутствует человек – автор текста. Это неизбежно, потому что текст отделить от человека невозможно. Даже доказательства одной и той же теоремы два математика напишут немного по-разному – одними значками напишут, но объяснять точно будут по-разному, сообразуясь с аудиторией, со своим подходом к математике. А тем более в гуманитарном труде, тем более в поэзии. Но даже святые люди, даже святые подвижники, как и любой человек, бывают подвержены изменению настроений.

Когда мы читаем замечательные стихи Григория Богослова, мы иногда поражаемся: как же так? Святой муж, а пишет такие вещи... «Нигде не светит путеводительная звезда… Христос спит, доброе гибнет, злое наружу». Если вырвать из контекста всего творчества святителя Григория этот единственный текст, то можно подумать, что мы имеем дело с человеком, находящимся в крайнем унынии, который жалуется, – видим человека чуть ли не с выгоранием (содержание этого модного слова я, кстати, не очень представляю).

– Получается, под подозрением его духовность в принципе? Он как бы дал слабину?

– Да, высокая духовность точно оказывается под подозрением. На мой взгляд, поэзия во многом помогает человеку (и священнику, епископу) преодолевать такие минуты. Карамзин писал, что история утешает. В его гениальном предисловии к «Истории государства Российского» он говорит, что историю должны изучать и руководители, и простые люди, потому что история утешает – учит мириться с несовершенством окружающего мира. Не история утешает – утешает поэзия, утешает литература.

Другой фрагмент из любимого мной Виктора Гюго. В романе «Отверженные» у него есть описание каторжников, которые находятся в страшных условиях, скованные цепями в душном подвале. И когда они остаются одни, они начинают петь, начинают читать стихи. У меня есть стихотворения, за которые меня критикуют: говорят, что они очень грустные, скучные, мрачные… Есть стихотворения с иронией, которая не должна, по мнению некоторых, быть свойственна духовному лицу. Но есть как есть: я выразил те чувства, которые переживал. Может быть, эти чувства были краткие, может, они ушли. Но в значительной степени я преодолел эти минуты как раз за счет тех стихов, которые написал.

– Прочтите что-нибудь…

– …«страшное и ужасное»?

– То, что Вы считаете сообразным моменту.

– Я бы хотел вернуться к Казахстану, где я сейчас служу. У меня много стихов посвящены этой стране. Мы знаем о том, что Казахстан имеет духовных покровителей – в основном это наши мученики, исповедники XX столетия. Об одном из них – святителе Николае (Могилевском) – я прочитал стихотворение. Но мало кто помнит, что есть еще один великий духовный покровитель Казахстана – это благоверный князь Александр Невский. Доподлинно известно, что он четыре раза посещал столицу Золотой Орды. После первого посещения он был вынужден отправиться в Орду Великую по направлению к городу Каракорум – значит, он проходил по территории современного Казахстана. Поэтому все мы, православные, живущие в Казахстане, можем смело называть его своим небесным покровителем. Где он шел, конечно, неизвестно: ставка великого хана кочевала – он мог находиться в разных точках; не осталось записей. Но мы можем предполагать, что он проходил вдоль озера Балхаш, потому что незадолго до него этот путь проделали итальянские монахи Гильом де Рубрук, Плано Карпини. Большинство ученых реконструируют их географический путь как раз по южному побережью Балхаша. И вот стихотворение, посвященное Александру Невскому, называется «Путь в Каракорум»:

Унывает дружина – смиряйся, терпи!
 Только были бы кони напоены.
 Третий месяц бредут по голодной степи
 Александровы верные воины.

Знойный ветер колышет чингиль молодой,
 Здесь и небо, и солнце – не наши.
 И блистает кровавым огнем под луной
 Гладь безбрежного моря – Балхаша.

Вспоминают боляре, глотая печаль,
 Невский берег, сраженье Чудское.
 Но вступила дружина в монгольскую даль
 Не для славного смертного боя.

Горизонт растревожен игрою зарниц,
 Князю выпадет горькая мука –
 Он в пыли Каркорума повергнется ниц
 Перед гордой вдовою Гуюка.

В камышах под луною костер разожгли,
 Думы сон Александра нарушат:
 Как грозу отвести от родимой земли,
 Сохранить христианские души?

На Босфоре воздвигнут латинский престол,
 Цареградская пала София.
 Снова дерзкий тевтонец к Руси подошел,
 Православные рушит святыни.

Русский князь, словно Ангел, на пост заступил:
 Кто исчислит любви его меру?
 Он смиренно главу на Востоке склонил,
 Защищая на Западе веру.

– Колдовство! – княжий отрок вскричал у костра,
 И тревога боляр обуяла.
 – В этом озере странном живая вода
 Вдруг и горькой, и мертвою стала!..

Провожает соленый Балхаш караван,
 Звездопадом исчерчены ночи.
 И глядят с высоты на родных христиан
 Богородицы ясные очи.

– У Вас хороший русский язык, спасибо огромное! Владыка, прочтите еще что-нибудь.

– Прочту на военную тему, о блокаде Ленинграда. Я потомок блокадников – у меня и мама, и бабушка, и другие родственники пережили блокаду. Стихотворение называется «Солдатский переулок»:

Меня не сразу в Церкви воспитали,

И многие от Бога отвращали.

Но я взрослел, и в детском рассужденье

Я постепенно находил решенье

Тем трепетным, волнительным вопросам,

Что ведомы задумчивым подросткам.

Я часто утром уходил из дома,

Чтоб побродить по городу родному,

Уставший от туристов и трамваев,

На пустыри, в трущобы забредая.

Теперь не помню, как он назывался,

Тот переулок – кажется, Солдатский?

Но знаю точно, где-то близко, рядом

Моя родня пережила блокаду.

То был невзрачный, тихий переулок,

Где шаг всегда таинственен и гулок.

В нем не видны столичные наряды,

И плачут желтой известью фасады,

Разбита под ногами мостовая,

И сквозь асфальт видна трава живая.

В таком печальном, сером Петрограде

Яснее светит память о блокаде,

Она волнует и стесняет душу

И с вдохновеньем просится наружу.

И я увидел, будто подо Мгою

Вчера кольцо замкнулось роковое.

Зарделися Бадаевские склады,

Как будто пламя вырвалось из ада,

И старики, подростки, вдовы, дети

Вдруг ощутили сладкий запах смерти.

Вот женщина, подобна бледной тени,

Спускается по каменным ступеням,

И черный ломтик хлебушка у сердца

Несет с собой в собор Преображенский.

Он там ей станет жертвой поминальной,

Весной заменит он кулич пасхальный,

И батюшка, вдруг уронив кропило,

«Христос воскрес!» ей выдохнет без силы.

Еще я видел: лютою зимою,

Когда застыл и воздух над Невою,

По льду на Охту в саночках из ели

Она везет младенца на шинели

Туда, где храм святого Николая

Стена из мертвых тел от глаз скрывает.

А после, под биенье метронома

Качаяся, бредет от дома к дому,

И ночью в мастерской под крысий шорох

В запалы для гранат вбивает порох.

И чем яснее были мне виденья,

Тем глубже открывалось их значенье.

Я понял: лишь Божественная сила

В те дни родных и город мой хранила.

Ведущий Константин Ковалев-Случевский

Записал Иван Игнатов