Беседы с батюшкой. Священник Константин Корепанов. 6 сентября 2023

– Отец Константин, буквально в прошлой программе мы с другим нашим гостем говорили о начале учебного года, касаясь вопросов образования в современной России. Образование важно, потому что важно научиться быть профессионалом, овладеть какой-то профессией, получить, как сейчас говорят, необходимые компетенции. Но Вас я хотел бы спросить о том, чему самому главному в этой жизни мы должны научиться с точки зрения христианства.

– Вопрос, наверное, очень сложный, так просто на него не ответишь. Вы начали говорить о школьном образовании, а ставите вопрос личностный. Система образования есть система образования, она учит чему-то; как Вы сказали, компетенциям. А то, чему ты должен научиться с точки зрения христианства, это система образования не ставила, наверное, никогда. Я помню, на меня в свое время произвела неизгладимое впечатление одна работа Николая Ивановича Пирогова. Его все знают как врача, хирурга, но мало кто знает, что он был еще и волей-неволей педагогом. Он человек, который организовывал систему воскресных школ в Киеве и, собственно, был попечителем; в целом занимался налаживанием педагогической деятельности в Киеве, контролем (тогда, когда отошел от своей медицинской практики). Это неожиданная грань его деятельности. А мне надо было для своих учебных работ сделать конспект.

Я ничего серьезного не предполагал и вот, открывая работу, был потрясен: то, о чем он рассуждает, актуально для России XIX века, актуально было и для того времени, когда я это делал, и это актуально сейчас. Он говорит, что на самом деле мы ребенку даем разный набор знаний, а вообще-то должны «сделать» человека, воспитать человека. Ведь важно не то, какая у него одежда, а какой он внутри. Важно не то, что он умеет, а то, какой он внутри. Может быть, он, скажем, строитель мостов, но если он не может создать семью, не может воспитать детей, не имеет друзей, ненавидит свою Родину, презирает свою мать, то какое имеет значение, что он хороший специалист по строительству мостов? Какая разница, знает он таблицу умножения или не знает, если он не может реализовать главные компетенции человека? А это именно создание семьи, работа в коллективе, отношение к своей Родине, своим родителям – то, что делает человека человеком. Школа почему-то никогда этих задач перед собой не ставила. Но он уже задолго до 1917 года, даже до 1905 года, бьет в набат и говорит: что будет-то? Ведь это люди, которые умеют и знают много, но не имеют человеческих качеств, они не воспитаны как люди.

А христианство, в сущности, – это слово о человеке, о том, каким должен быть человек по-настоящему в замысле Божием и как ему стать этим человеком. В этом смысле, мне кажется, актуальны идеалы Пирогова (он, естественно, был христианином, но не потому, что был крещен и жил в Российской империи, а потому, что он действительно верил во Христа и мерил свою жизнь ценностями христианскими). Мне кажется, актуальность его свидетельств ничуть не потерялась. Или вернуться к духовным школам, к воскресным школам, каким-нибудь православным гимназиям… И там главная задача – воспитание человека. Надо говорить о том, что строит систему образования и воспитания: и по контенту, и по методике, и по дидактике. По всему делать так, чтобы действительно помочь вот этому человечку стать человеком.

 Об этом же говорит Сухомлинский, это его тоже идея, что мы должны воспитывать человека, а все остальное – это орудия труда, которыми он будет пользоваться. И таблица умножения, и логарифмическая линейка, и компьютер, и все прочее – это то, чем он будет реализовывать себя как человек, но если он не человек, то он просто несчастен. А сообщество несчастных людей, не умеющих владеть собой, сообщество неспособных к созидательной человеческой жизни – что из этого может получиться хорошего? Это люди, которые являются той средой, где вырастают гроздья гнева.

– А вообще иметь высшее образование и быть образованным одно и то же или нет?

– Вопрос, наверное, риторический. Судя по моему субъективному (подчеркну) опыту, в Советском Союзе человек, имеющий высшее образование, был образованным человеком. В наше время, наверное, нет. Дай Бог, чтобы человек, получивший высшее образование, был компетентен хотя бы в своей узкой специальности, которой он пытался, по крайней мере, овладеть. Если он занимается системой путей сообщения, пусть хотя бы будет хорошим диспетчером; если занимается инженерным делом – чтобы мог спроектировать и построить хороший дом; уже неплохо. Он получил высшее образование, по крайней мере, не напрасно. Но ведь главная проблема современного высшего образования (и это все знают, для этого не надо быть работником системы высшего образования) та, что человек, получивший высшее образование, не идет работать по специальности. То есть он, во-первых, необразованный человек; во-вторых, он и некомпетентный в своей сфере, потому что у него нет внутреннего мотива реализовать себя в той сфере деятельности, профессиональным навыкам которой он в течение четырех лет (по нынешним стандартам) обучался. Даже если он получил это образование, скажем, за свой счет, то есть платно. Человека учили-учили, а он не работает… Он вложил время, вложил силы, а работать по специальности не собирается. Это же личная катастрофа человека. То есть ты что-то сделал не так, не определился с выбором, не смог найти себя в этой жизни. Ты не смог, обучаясь в институте или университете, получить такой навык, такие качества, чтобы дальше тебе захотелось работать в этой сфере деятельности и ты умел бы работать так, что работодатель за тебя бы держался. Ты просто выбросил из жизни четыре года. Это же личная катастрофа, не говоря уже о катастрофе высшего образования, системы высшего образования, которая готовила-готовила человека, а он не хочет заниматься этой деятельностью. Вот проблема.

Но мне бы хотелось все-таки уйти в сторону церковного и духовного образования, потому что то, что наше образование переживает кризис, это мягко сказать, но об этом все знают. Не хотелось бы как-то «Беседы с батюшкой» превращать в политическую трибуну, не совсем это правильно.

– Батюшка, современному священнику светское образование нужно? Если да, то какое?

– Вопрос очень интересный. Был один необыкновенный человек, который умер московским священником, отец Всеволод Шпиллер. Необыкновенный человечище, потомственный офицер и талантливый музыкант. Его мама была первым учителем музыки у Дмитрия Шостаковича. Он был офицером и с остатками царской врангельской армии оказался в Галлиполи. Там были очень тяжелые условия для того, чтобы выжить, сохранить тех людей, которые были ему доверены, семью… Он пошел разминировать минные поля, которых после Первой мировой осталось очень много. (Это смертники, конечно, делали.) Он, конечно, христианин по факту крещения, но о вере никогда не задумывался, но, ползая по минному полю, он обрел Христа, нашел Христа, поэтому когда на заработанные деньги смог наконец уехать из Галлиполи, он пошел учиться на священника. Выучился, стал священником, жил в Сербии и после войны уже священником приехал в Советский Союз и заканчивал жизнь как московский священник.

Так вот, необыкновенно храбрый, мужественный и умный человек. Поскольку он вырос в другой системе (он не советский человек), он не боялся советской системы и советской церковной системы и часто позволял себе говорить, а иногда и делать то, что другие боялись. Естественно, такой человек привлекает молодежь. Если бы он, конечно, застал сталинские гонения, он бы их не пережил, но сталинских гонений уже не было, поэтому он смог более или менее спокойно дожить до смерти. И к нему приходило очень много молодежи, московской молодежи, студенческой, которая открывала Церковь для себя, задавала очень неприятные вопросы, опасные, глубокие, в том числе касающиеся молитвы, о которой в то время не принято было говорить.

Так вот, отец протоиерей Владимир Воробьев, первый ректор и создатель Свято-Тихоновского гуманитарного университета, а поначалу богословского института, – это ученик отца Всеволода Шпиллера… Он всем говорил: «Получайте светское образование, лучше со степенью. Стать священником успеете всегда. Получите светское образование, получите степень, идите в семинарию и становитесь священником. Вы будете хорошими, мужественными, думающими, внимательными священниками». Мне это очень и очень нравится. Потому что как минимум человек, который хочет стать священником (это не только мое мнение или чье-то, это свидетельство апостола Павла), должен быть зрелым человеком. Человеком, которому наименование «отец» приклеивается не по статусу, не по рясе, а по факту. Он уважаемый человек, семьянин, сумевший воспитать какое-то количество детей, умеющий с ними сладить, умеющий организовать какую-то работу, умеющий разговаривать с людьми, просто что-то делать, кроме того, чтобы служить.

Но главное, что было для отца Всеволода главным, – высшее образование в Советском Союзе давало общекультурную компоненту, особенно это характерно для столичных вузов. Человек развивался не только в узкопрофессиональной сфере, он развивался в сфере культуры, он что-то смотрел и читал, думал, причем совершенно без разницы, был он студентом МВТУ имени Баумана, или МГУ, или педагогического какого-то вуза, гуманитарий он или технарь, это не имело значения. Они все были культурно широкие люди. То есть имели широкий культурный кругозор (или диапазон), знали все новинки современной литературы и классики, читали культовых авторов и древних авторов. То есть это был просто моветон, если ты выпускник вуза, пусть даже технического, а классику не читал. Кто такой Гомер и что он там написал, ты знать не знаешь. Это было невозможно.

И благодаря этой общекультурной базе человек, кроме того, что обладал профессиональными навыками, становился священником, и не просто образованным священником, он мог поговорить с человеком. Ведь это же очень важно. Приходит ко мне человек… Естественно, я читал Исаака Сирина, «Лествицу», Феофана Затворника или Игнатия (Брянчанинова). Но ему-то это не надо. Не так важно, бабушка-крестьянка это, которая всю жизнь прожила в деревне, или пенсионерка, которая всю жизнь торговала в магазине, продавцом работала, или это бывший сотрудник какого-то научного института, имеющий степень доктора физических наук. Это не имеет значения. Ни тому, ни другому, ни третьему Исаак Сирин не нужен. Им нужен разговор на их языке.

А какой у нас универсальный язык? Я не знаю физику как доктор наук, я не знаю, как продавец живет, я не продавец, я не знаю, как живет крестьянка, я могу представить, но я не крестьянин, мы не сможем обсуждать, как доить корову или как функционирует колхоз. Единственное общее поле для всех нас – это поле культуры, что мы смотрим, что  читаем, какие передачи отзываются в нашем сердце, какую музыку мы слушаем. Это то, чем живет всякий человек. И чтобы начать диалог, нам нужно понимать, чувствовать эту культуру в широте ее. Если этого нет, я не смогу найти общий язык с человеком. И это не является спецификой нашего времени. Апостол Павел делал точно так же. То есть, приходя к иудеям, он говорил на тему Торы, а, допустим, в Ареопаге произносил речь,  цитируя Гесиода, а вовсе не Тору. Он строит речь на основании Акрополя, который он обходил, он видел там алтарь неведомому Богу. То есть он использует ту тему, ту базу, которая общая для слушателей, он это понимает и это использует. Это неизбежно.

То есть культурная составляющая человека, широта представлений об общечеловеческой культуре открывают человека максимально большему числу людей. Он может с максимально большим числом людей поговорить. Чем уже его культурный диапазон, тем меньшее количество людей могут с ним выстроить общий язык. Если он знает, грубо говоря, только Исаака Сирина, он найдет людей, с которыми на эту тему можно говорить, но это очень узкий, специфический диапазон. Поэтому для будущих пастырей культурная составляющая необычайно важна. Она не менее важна, чем знание Нового Завета или Ветхого. А в практической жизни она даже больше важна, потому что вы не будете с человеком обсуждать догматическое богословие. Литургика, Ветхий Завет, догматика, основные, фундаментальные дисциплины семинарии нужны для самого пастыря, чтобы он укоренен был в церковной традиции, чтобы он сам не заблудился, не впал в какую-нибудь ересь или бесчинство. Это показатель его связи с традицией. А для людей, которые приходят в церковь, гораздо важнее Новый Завет или русская и зарубежная литература, какие-то общекультурные вещи, на основании которых можно раскрыть какие-то христианские ценности. И это быстрый диалог.

Есть один доктор физических наук, профессор, в математике, физике все понимает, а я ничего не понимаю. Когда он начинает рисовать формулы, это для меня запредельно. Но мы с ним общались, говорили на ветхозаветные темы, и говорили очень долго и содержательно. Но для него это было важно и для меня было интересно, и через обсуждение библейских ветхозаветных тем мы вышли на очень интересные темы, касающиеся математики. То есть с другого конца мы пришли к очень важному для нас обоих заключению. Это можно тогда, когда у тебя есть хоть какая-то возможность культурного диалога, а не просто специфического штудирования того или иного догматического сочинения.

– Стоит ли толковать Священное Писание, если не имеешь высшего богословского образования? Порой, наверное, и с богословским образованием-то непросто.

– Я, наверное, тут буду рассуждать вне современных образовательных трендов. Я считаю, что и богословское образование не дает никакого права заниматься толкованием Священного Писания. Как сказано в самом Священном Писании, любое пророчество, любое слово Священного Писания написано Духом Святым. И Духом же Святым оно открывается. Только тот, кто имеет благодать и призван Богом к этому толкованию, может адекватно толковать Священное Писание. Если человек не призван к этому Самим Богом, не имеет в себе этой самой благодати, помогающей ему раскрывать смыслы, то ничего хорошего из этого не выйдет. Думать о том, что полученное образование открывает тайны, которые создал Дух Божий, несколько самоуверенно.

– Почему чаще всего от светских людей слышишь такое: «Вы, наверное, в своей семинарии, в Церкви целыми днями только молитесь, не выходите на улицу».

Почему Церковь и ее образовательные заведения по-прежнему часто понимают как что-то маргинальное?

– Некоторое время назад (кажется, в пандемию) Екатеринбургская духовная семинария сделала несколько, на мой взгляд, замечательных роликов по поводу того, чем занимаются студенты семинарии. Можно найти недостатки у этих роликов, в целом у этого проекта, но мне кажется, он был очень замечательный. Если бы таких проектов было больше и в самой семинарии, если бы каждая духовная семинария подобный проект хотя бы в таком формате создала, то представление мира о семинарии несколько изменилось бы.

Ведь действительно откуда люди знают про семинарию в целом? Если они дотошно образованные люди, они читали «Очерки бурсы». Если не читали эту книгу, то смотрели американские фильмы, в которых иногда действует католический священник и немного приоткрывается завеса над тем, как живут и чему учатся люди в католических семинариях, тем более что они все там неженатые. И по этим отрывочным сведениям люди примерно формируют себе представление о нашей семинарии, какая она сейчас есть.

Для них это terra incognita, они понятия не имеют, чем занимаются люди в семинариях, потому имеют такое представление. А надо понять, что мы не можем устроить экосеминарию, проводить экскурсии и показывать, как живет семинарист в своем повседневном быту и в учебном процессе. Но подобных проектов (как тот, что вышел тогда в Екатеринбургской духовной семинарии), в которых семинаристы и преподаватели рассказывали бы о своей жизни, может и должно быть больше.

На самом деле современный семинарист – это, в первую очередь, обыкновенный современный студент. Все остальное для него вторично. Он может молиться, но и студенты многих светских вузов (я это точно знаю) тоже молятся, ходят на службы и даже иногда помогают в алтаре, еще какой-то деятельностью при храме занимаются. Семинарист читает книги, которые, может, не читает светский студент, но в целом он такой же студент, слушающий музыку, смотрящий фильмы, что-то обсуждающий со своими однокурсниками, с чем-то несогласный, имеющий какую-то собственную политическую, даже порой собственную церковную позицию.

Но это болезни роста, просто хотя бы потому, что это молодые люди. Они окончили школу и поступили в духовную семинарию в возрасте 18–19 лет. Это в первую очередь молодые обучающиеся люди, студенты. У них есть определенная специфика. Как духовник семинарии я общаюсь с ними очень близко. Иногда, конечно, поворчишь на них.

Есть определенные трудности в их жизни, так как это полузакрытое образовательное учреждение со своей внутренней дисциплиной, у них нет возможности уехать на квартиру, они обязаны вернуться к 10 часам вечера, у них есть определенные послушания, которые они должны выполнять. Это, конечно, для молодого человека трудно. И когда они устают, унывают и впадают в депрессию («Все плохо, я никому не нужен и из меня ничего не получится»), я им напоминаю, что, конечно, они не будущие Антонии Сурожские и уж тем более не Иоанны Кронштадтские. Но ведь все равно они определенным образом лучшее, что может дать современная молодежь.

Да, они живут со всеми проблемами, болячками, страстями современной молодежи. Нельзя сказать, что они элита, но в церковном смысле слова это цвет современной молодежи. Потому что они уверовали когда-то в детстве и сохранили веру в смутном подростковом возрасте настолько, что готовы ради этой веры пожертвовать ограничением своей свободы. Я им напоминаю, что какие бы ни были у них недостатки, трудности, типичные страсти современной молодежи, но они ради своей веры готовы кое-чем поступиться. Это важно.

– Вы вспомнили проект, который назывался «Агон». С ним можно познакомиться на YouTube-канале Екатеринбургской семинарии. Сразу возникает такой вопрос: а сама Церковь готова к этой открытости, к диалогу, разговору? Потому что даже этот проект по-разному восприняли, была критика: «Вы модернисты. Куда вы лезете?»

– Не знаю. Вообще в наше время модернистом быть неплохо. Плохо быть постмодернистом. А модерн нашего времени – это почти устаревшее понятие. Модернист – консервативный. Тот, кто не консервативный, – это постмодернист.

В природу Церкви имплицирована как открытость, так и закрытость. Миссионерскую направленность Церковь имеет всегда. Она всегда миссионерствует и всегда будет миссионерствовать. И всегда должна быть открыта для человека. Это не зависит от наших желаний или нежеланий. Церковь не наша, она Христова. Христос пришел в мир грешников спасти. И каждому грешнику, приходящему в храм, Он радуется в лице бабушки у подсвечника, кассира или священника. Кто-то обязательно этому человеку обрадуется.

У нас в Троицком соборе есть специальная должность у человека, который радуется каждому приходящему грешнику. Это Катя. Она радуется всем. И чем хуже человек, чем больше у него слез на лице, тем больше она ему радуется и открывает ворота храма с радостью. Я уверен, что в каждом храме, в каждом приходе такой человечек есть, который от лица Христа, во Христе радуется всякому приходящему грешнику. В этом открытость Церкви.

Но есть в Церкви и закрытость. Скажем, алтарная перегородка, которая закрывает алтарь. Про это тоже очень много сказано, что не надо закрывать. Нет, надо закрыть. Потому что современный человек должен остановиться. Он должен снять, образно говоря, сапоги со своих ног, он должен очиститься. Не каждый должен зайти туда. Надо пройти определенные мытарства, что-то перестрадать, не просто зайти в алтарь, как ты заходишь к себе на кухню или в магазин. Надо понять, что это святое место.

Есть закрытость в Церкви. Но это существует не потому, что это тайна, которую нельзя открыть. Ты остановись для того, чтобы понять это, пережить... Тебе надо кое-что пережить, что-то сделать с собой, какие-то условия пройти. Это необходимая вещь, которая предполагает, что человек должен определенным образом пройти на ступень выше, сдать какой-то внутренний экзамен, посвящение в прямом смысле этого слова, когда, понеся определенные труды, совлекаясь греховного тела плоти, он получает приращение благодати Святого Духа так, чтобы войти в алтарь.

Эпизод позапрошлой недели. Человек имел доступ в алтарь, но для него это кончилось очень плохо. Именно потому, что он не смог справиться с тем доверием, с той открытостью, которая вдруг на него обрушилась. И он сделал непоправимые вещи, которые навсегда искорежили его жизнь. Это нельзя изменить.

Ради этого есть в Церкви и закрытость. Не потому, что это в принципе недоступно, а потому, что ты еще не готов, ты еще не совлекся греховного тела плоти, ты еще целиком в миру. Надо потихоньку от этих пут освобождаться. Есть такой образ в «Хрониках Нарнии», когда Лев Аслан сдирает драконью шкуру с Юстаса. Сначала Юстас пытался сам ее снять, это не очень-то у него получалось, а потом лев стал когтями сдирать с него шкуру, и тогда все получилось ­– он стал чистенький.

По мере нашего очищения мы входим за тайные завесы, чтобы то, что мы там увидим и к чему прикоснемся, нас не опалило. Хрестоматийный образ, когда какой-нибудь пророк не может глядеть в лицо Божие. Как говорил ему ангел: «Ты не можешь видеть Бога и остаться живым». Чтобы с нами этого не произошло, есть тайны, то, что нужно скрывать. Но есть и то, что нужно открывать. Поэтому надо найти компромисс между этим, золотую середину, пройти царским путем. Но определенная открытость должна быть, это имплицировано в природу Церкви.

– Хорошо, что есть это понимание в церковной среде. А в светском обществе, пожалуй, все сейчас открыто. И особенно это касается информационной открытости. Студенты тут особо выделяются как современное молодое поколение. Имеют странички в социальных сетях. Но какие опасности таит в себе эта современная информационная, казалось бы, свобода?

– Любая ничем не ограниченная свобода не есть собственно свобода. Своеволие со свободой путать не надо. И вседозволенность со свободой путать не надо, это не свобода. Когда-то человечество потеряло границу между вседозволенностью и свободой. И современная информационная цивилизация – это цивилизация, съехавшая с катушек, которая потеряла разницу между вседозволенностью и свободой.

Это постмодерн. Люди, которые перестали трезво мыслить и логически рассуждать, перечеркнули весь накопленный человечеством опыт, выбросили его в утиль и сказали: «Нам это не нужно». Если человечество переживет этот период, то будет откат к иному, люди начнут думать, как восстановить тот фундамент, который они разрушили, потому что крыша завалилась, съехала совсем и не сегодня-завтра всех придавит. Человечество начнет думать и к каким-то выводам придет, если оно переживет это.

По поводу информационной вседозволенности… Здесь важно понимать, что человек сформировавшийся, вполне зрелый, определяет, что ему смотреть, слушать, читать и где ему быть. Это показатель его зрелости. Не важно, что он выбирает. Может, он выбирает читать маркиза де Сада и не читать Достоевского. Это его выбор, лишь бы он был осознанный и разумный. Но он всегда будет последовательный.

Если человек читает одновременно маркиза де Сада, Фрейда, Достоевского, Толстого «В чем моя вера», Ленина, Маркса, то ему говорят: «Ты не вырос, что ли? Ты читаешь все подряд, ты еще не сформировался. Даже если тебе пятьдесят лет, у тебя детская болезнь: ты читаешь всё». Этот показатель информационной вседозволенности – показатель детской болезни, когда человек не сформировался. Но он и не сформируется. У него нет опоры, нет внутри критерия, по которому определяется ложь и правда, добро и зло, нужное и ненужное.

Этот критерий должен быть сформирован. Тогда человека можно потихоньку отпускать в плавание по информационной свободе. Он сталкивается с чем-то, и поскольку у него выработался критерий (хотя бы «кто я такой и что мне на самом деле надо»), тогда он это делает, а это не делает, это смотрит, а это не смотрит, это читает, а это нет. Если он смотрит все сериалы подряд, от корейских мультипликационных до какого-нибудь «Твин Пикса», то ничего хорошего из этого не будет. У него каша в голове, он просто сидит и потребляет продукт. Это даже не свобода, а просто поедание зрелищ. Это полная парализация всякой мыслительной деятельности. Для того чтобы он сориентировался в этом море информационной свободы, у него внутри должен быть критерий, который помогает ему определить, что ему нужно и что не нужно.

А что происходит у нас? Студенты ведь погружаются в океан информационной свободы не в вузе, а еще в школе, когда вообще никаких опорных ценностных ориентиров у них не сформировалось, и потому их уносит. Как человека, который решил поплавать на лодке в бухте, а его унесло в океан. Ничего хорошего тут не будет. Да, он бы рад вернуться, но уже не может, потому что не знает, в какой стороне берег. Он может плыть, но совершенно в противоположную сторону. Он ведь не моряк, не знает, как ориентироваться по звездам, как ставить парус, его просто несет. Его может вынести на берег в конце концов. Слава Богу, останется жив. Может вынести на необитаемый остров, но скорее всего он утонет.

Суть-то именно в этом, что никто не выпускает ребенка на лодке под парусом в открытый океан. Его учат, как ориентироваться, сначала в закрытой бухте или в каком-то озере. Потом под руководством взрослого он выходит куда-либо. Это общая система воспитания подрастающего поколения в общечеловеческом опыте. А сейчас этот механизм сломан. Потому что ребенок вырывается из-под контроля в интернет-пространство, в информационный океан, но не умеет в нем плавать.

Поэтому тут только два варианта. Первый вариант просто ради красивого словца могу озвучить: государство может просто запретить выход в Интернет ребенку. Оно в состоянии это сделать, была бы добрая воля. А второй – это сделать должны родители. Что мы и делаем. Родитель должен понимать, что ребенку в Интернете не место. Не потому, что это в принципе не его место. Но пусть он сначала сформируется как человек, пусть у него лекало выстроится внутри. Тогда он, может быть, выживет в этом информационном океане.

Ведущий Сергей Новиков