Беседы с батюшкой. Русская литература как путеводитель к православной вере. Священник Михаил Котов. 12 сентября 2024

В студии настоятель храма в честь Рождества Пресвятой Богородицы города Светогорска священник Михаил Котов. 

– Сегодня мы будем говорить на тему русской литературы как путеводителя к православной вере. Как это ни парадоксально, тема тяжелая, но интересная. Хочу начать со знаменитой цитаты Бердяева: «Вся наша литература XIX века ранена христианской темой, вся она ищет спасения, вся она ищет избавления от зла, страдания, ужаса жизни для человеческой личности, народа, человечества, мира».

О русской литературе как о христианской, как бы Вифлеемской звезде, можно говорить бесконечно. Но есть и грустные мысли по этому поводу, ведь мы очень мало знаем об этой теме. И я очень хочу, чтобы Вы нас просветили. Тем более на столе Ваша новая книга.

– Это замечательная мысль нашего выдающегося мыслителя Николая Александровича Бердяева. Она действительно очень ярко иллюстрирует эту заданность нашей великой русской литературы. Причем это свидетельство принадлежит не только русским людям. Если мы возьмем, например, такого крупного мастера немецкой литературы XX века, как Томас Манн, то он пишет о том, что они в университете изучали русскую литературу как святую литературу. Это уже свидетельство немца. То есть не только мы свидетельствуем о нашей литературе как о некоем феномене, связанном со святостью, православием, религией, верой.

По поводу спасения и избавления как отдельного человека, так и всего народа – это тоже очень точное замечание Бердяева. Вообще Николай Александрович занимался вопросами культуры. Его интересовала именно эта тема: философия культуры, философия творчества, философия свободы человека. Это смежные темы.

Под термином «великая русская литература» мы, как правило, понимаем нашу классику XIX – начала XX века. А что же послужило фундаментом для этого феномена? Неужели она возникла внезапно, ни с того ни с сего? И вот эта книга как раз ценна не тем, что ее автор недостойный священник Михаил Котов, а тем, что она вышла под общей редакцией замечательного современного ученого с мировым именем Александра Николаевича Ужанкова, профессора, доктора филологических наук, кандидата культурологии, теоретика литературы и культуры. Как священник я могу смело назвать его труды душеспасительными. Он занимается древнерусской словесностью. И именно в его трудах я подчеркнул удивительную мысль: оказывается, самой главной темой древнерусской словесности было спасение души. Тогда было теоцентрическое мировоззрение: в центре стоял Бог. И Бердяев подмечает эту тему. А если мы посмотрим на ряд произведений древнерусского творчества, то увидим, что действительно в них красной линией проходит именно тема спасения души как отдельно взятого человека, так и всего народа.

– Вопрос от телезрителя Димитрия из Гатчины: «Мне очень захотелось процитировать слова Федора Михайловича Достоевского. Он говорил о том, что если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всем заблудимся. Мне кажется, это прекрасное наставление».

– Развивая мысль Николая Александровича Бердяева о том, что русская литература жаждет спасения, избавления от зла, я бы еще хотел обратить внимание на базис великой русской культуры, древнерусское творчество, и сказать о том, что нашими первыми авторами являются святые люди. Понимаете? Это маленькая деталь, на которую мало кто обращает внимание. Но такого факта мы не имеем ни в одной литературе мира. Там, как правило, она анонимна, потому что древние писатели не считали себя авторами. Главный автор – Бог, Творец, а они соавторы. Так они сами себя называли. Угол падения равен углу отражения, поэтому написанное по благодати восприниматься может тоже только по благодати. А наши первые авторы – это сплошь прославленные люди. Тех, кого мы знаем по именам: митрополит Иларион Киевский, первый из русских митрополитов, поставленный Ярославом Мудрым, князь Владимир Мономах, прославленный в лике святых, Серапион Владимирский, автор многочисленных проповедей и поучений, Кирилл Туровский. И, собственно говоря, когда мы обращаем внимание на эти немногочисленные имена, то понимаем, что в основании, в самом фундаменте нашей культуры лежит святость. И литература не просто ранена христианской темой, как говорит Бердяев, но и появляется благодаря православию и будет органично развиваться в Церкви вплоть до XVII века. А потом, отпочковавшись, все равно удержит в себе этот заряд христианства. И именно этот заряд света, богословия позволит уже нашим великим классикам, начиная с Пушкина, обращаться к вечным темам и оригинально решать эти вопросы в своем творчестве.

– А насколько в принципе православна литература? Я имею в виду не только Федора Михайловича, который пришел к вере уже взрослым человеком, не только, скажем, Лескова, но и, например, Толстого. У Тургенева для нас интересны только «Отцы и дети», у Горького только «Песня о Буревестнике». Но мы не очень способны оценить «Жизнь Клима Самгина» или произведение «Дети солнца». Имеется в виду, что наша необразованность зиждется на том, что мы ленивые и нелюбопытные. Или мы каким-то образом прошли мимо того самого образования, что было нам так необходимо, чтобы воспитать ту духовность, которую потом нам пришлось где-то набирать?

– Дело в том, что мы с Вами еще учились в школе, когда образовательная парадигма была очень идеологизированной. Литература воспринималась именно как некий ареал для борьбы. Белинский писал, что литература обязательно должна бороться. Чернышевский говорил, что она «к топору зовет». Но, конечно, русская литература – это феномен, и чтобы описать его, не хватит многочисленных томов. И так как этот феномен отображает человеческую жизнь, он не описывается только одной краской. Ведь жизнь и не черная, и не белая, а в каких-то моментах серая. Есть и то, и другое. Но я здесь прежде всего имею в виду вершинные творения русской словесности. Потому что в своих вершинных творениях она все равно поднимается до христианских высот. И главное, прослеживается эта цепочка преемственности. Вот что важно.

– Кто вошел в Вашу книгу?

– После блока древнерусской словесности я как раз обращаюсь к творчеству Пушкина. Именно к «Капитанской дочке». Валентин Непомнящий, наш замечательный пушкиновед, говорил, что это духовное завещание Александра Сергеевича. Пушкин видел, что культура и литература должны совершать пророческое служение. Но пророка Пушкин понимает именно в библейском смысле: это не тот, кто предсказывает будущее, как нам сегодня может говорить обывательское сознание, а тот, кто исполняет волю Божию. «Исполнись волею моей и, обходя моря и земли, глаголом жги сердца людей». Пушкин приходит к этому пониманию. Сегодня на культуру многие смотрят как на некий интертеймент, сферу развлечений. «Я устал на работе, поэтому пришел в театр, развлекайте меня». Никогда культура не развлекала человека. Культура всегда вспахивала душу, обрабатывала ее. Термин «культус» взят из сельскохозяйственного обихода.  Культура всегда возвышала человека над обыденностью.

Гоголь считал, что современный человек не может открыть Евангелие, потому что в силу своей задавленности, заглушенности сознания не воспримет сразу эти глубокие евангельские максимы. И эта мысль, сказанная 170 лет назад, актуальна и сегодня. К Евангелию человеку нужна маленькая ступенька. Таковой Гоголь считает русскую культуру: она поможет, раскроет евангельские максимы в художественном творчестве, поможет приподняться и лучше понять Евангелие.

И пушкинская речь Достоевского – это же высота высот. Федор Михайлович с большим уважением относился и к творческому наследию Гоголя. А уже в первой половине XX века на этой лестнице будет стоять Иван Сергеевич Шмелев. Хотя главным писателем XX века вроде как до недавнего времени считался Горький. Но творчеству Шмелева очень важен именно образ национального менталитета и духовности русского человека, а у Горького мы этого не найдем.

Пушкин, Гоголь, Достоевский, Шмелев… Если говорить о второй половине XX, то это Александр Исаевич Солженицын. Хотя сегодня, к сожалению, вылито очень много грязи по поводу того, что он был антисоветчиком и призывал скинуть ядерную бомбу на Советский Союз. И другие шаблонные вещи вообще не имеют к нему никакого отношения, если мы хорошо посмотрим на его биографию. Все считают, что его главной книгой является «Архипелаг Гулаг». Но он так не считал. И Нобелевскую премию давали не за «Архипелаг Гулаг», а за «Матренин двор» и за «Один день Ивана Денисовича». За продолжение этих великих традиций в русской литературе, как было сказано в формулировке.

Но своей главной книгой сам Александр Исаевич считал «Красное колесо». Это 10 книг, которые не прочитаны русским народом. Если бы мы внимательно их прочитали, как он задумывал, то у нас бы не было трагедии 1991 года. Он видел, к чему все идет. Интересно, что в 1983 году ему вручили Темплтоновскую премию. Джон Темплтон – известный меценат, англичанин, по своей вере англиканин, христианин, который давал эту премию именно за христианское начало в творчестве. В денежном выражении она даже крупнее Нобелевской. В своей речи на вручении премии Солженицын говорил о том, что почти 50 лет занимается русской революцией, русской трагедией 1917 года. Он спрашивал стариков, почему все это случилось, и они дали ему ясный ответ: люди забыли Бога. Это замечательное предупреждение Александра Исаевича, которое дошло до нашего времени: Бога забывать нельзя. Иначе будет большая трагедия как в личной жизни человека, так и в жизни целого народа.  

– В этом случае я не могу не задать вопрос о Лескове и Толстом. Разъясните, пожалуйста, общность и различия этих великих писателей.

– Николай Семенович – один из не совсем понятых и не до конца прочитанных писателей. Хотя это некое ожерелье. В любой европейской современной литературе Лесков был бы звездой номер один. Но на фоне Достоевского, Толстого, Пушкина, Гоголя, Лермонтова он как-то потерялся. Конечно, по школьной программе мы знакомы с «Очарованным странником», с «Левшой». Но я всегда советую, особенно студентам, молодым людям, у которых иногда искажен образ православного служителя, прочитать роман «Соборяне». Это прекрасный образ настоящего русского батюшки, благочинного, человека, который жертвенно несет свое служение и получает, что называется, и от внешних, и от внутренних. С юмором у него описан подвиг архиерея, миссионера на краю света. Кстати, Лесков в нашей классической литературе один из тех людей, который прекрасно знает феномен русской иконы. Так, как он знал русскую икону, ее не знал ни один классик в нашей культуре. Он коллекционировал иконы, у него были друзья-иконописцы. И беда Лескова состояла в том, что к концу жизни он немножко потерялся в этом бурном житейском море и отошел сначала от православия, а потом от Церкви Христовой. Он называл себя главным ересиархом Руси, но, конечно, таким не был. Отойдя от Церкви, он потерял связующую нить с русской культурой и стал менее интересен.

Общего с Толстым у Лескова то, что он увлекался идеей толстовства. В 1881 году со Львом Николаевичем случился, как его называют биографы, «арзамасский ужас», когда он пережил интересный духовный опыт: почувствовал, что натурально, физически умирает. Это его перевернуло. Он пытался быть ближе к религиозной тематике, но его гордыня, о которой говорили Оптинские старцы, увела его не в ту сторону. Он был великим русским писателем, который написал произведения: «Война и мир» (народная тема), «Анна Каренина» (семейная тема), «После бала», «Севастопольские рассказы» (жертвенное доблестное служение)… Это христианские идеалы и прекрасная, великая христианская культура. А дальше он как мыслитель становится слаб. Например, не зная греческого языка, пытается переводить Евангелие. Он изучал его, но так и не выучил, так и не знал. Он вычеркивает оттуда чудеса Христа и Его Воскресение. Христос у него – это аналог Будды, Конфуция, Лао Цзи, один из древнейших учителей человечества. Но это, конечно, не тот Христос, Которого дают нам четыре евангелиста.

– И к вопросу об образовании, ведь «евангелие» Толстого выпускалось миллионными тиражами, эта книга была буквально в каждой избе в деревнях.

– Да. Мы сегодня говорим о русской литературе, но в XIX веке популярными книгами были даже не произведения Пушкина, а именно «Жития святых». Они продавались разноцветными книжечками, как бы мы сегодня сказали, карманного формата. В каждой семье это было излюбленное чтение, потому что житийный канон показывает ступени восхождения на небо: десять заповедей Ветхого Завета и девять заповедей блаженств, то есть девятнадцать заповедей, которые, как по ступенькам, возводят человека на небо. А в житиях святых мы находим, как они исполнили все эти девятнадцать заповедей.

– Эти книги были в каждой семье, и в очень большом количестве. Но сейчас мы называем православной литературой все книги, которые продаются в церковных лавках. Но что на самом деле можно назвать православной литературой и каким образом воспитать в себе того самого цензора, что отличит литературу, которая только называется православной, от настоящей православной?

– Это очень сложный вопрос. Православие ведь не просто образ мышления, это образ жизни. И у человека, который принимает Христа, который считает свой жизненный путь уподоблением пути Христова, очень четко настроен внутренний метроном. Как говорит апостол Павел: уже живу не я, но живет во мне Христос. Сегодня важно обращать внимание на гриф, который присваивается Издательским советом. А если это учебная литература, то Синодальным отделом по образованию и катехизации. Святейший Патриарх Московский и всея Руси говорил о том, что наши великие классические произведения по своему духу все православные, поэтому настоятели могут спокойно закупать нашу классику и распространять ее через церковные лавки.

Сегодня существует замечательная Патриаршая премия по литературе имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Обращается внимание не просто на одну какую-то книгу, а именно на творчество, то есть писатель должен состояться как творческая личность, должен выступить с серией книг, и тогда достаточно уважаемая отборочная комиссия может позволить ему стать номинантом и лауреатом этой премии. Всем советую читать лауреатов Патриаршей премии. Это наши современники, которые пишут на прекрасном русском литературном языке. Не все русскоговорящие писатели и писатели, которые пишут на русском языке, находятся в культурном поле великой русской литературы. Абсолютно не все. Иногда пишут о такой ерунде или поднимают такие темы, которые никогда не разрабатывались нашими великими писателями, хотя эти темы были известны всем и всегда. Например, обратите внимание: в «Анне Карениной» всего две строчки сказано об адюльтере. Сегодня это был бы целый рассказ с подробностями, смакованием. Но Толстой, как настоящий мастер, кладет два штриха на полотно, и этого достаточно. Мы уже понимаем, что все произошло и все случилось. Понимаете? Поэтому, конечно, это очень высокая планка. Как сказал однажды отец Андрей Ткачев, трудно называть себя писателем после Достоевского. Сложно не согласиться, правда? Потому что те темы, которые поднимает Федор Михайлович, действительно высота.

И мы не говорим о том, что все писатели русской классической культуры обязаны быть православными. Человеческая жизнь – это очень сложная матрица. Как заметил Александр Николаевич Ужанков, вся русская культура показывает двоякий путь: или к Богу, или от Бога. А это уже интересно. Потому что этим путем идет каждый человек; как герой, так и сам автор. Вот, например, Тургенев. У него есть очень интересные размышления о вере. Верующего человека он сравнивает с человеком сытым и говорит, что тот, кто все имеет, но не имеет веры, на самом деле не имеет ничего, а тот, кто ничего не имеет, но имеет веру, имеет все. Но его трагедия как человека и писателя в том, что сам себя он называет голодным, неимущим. Ему не хватает веры. А уход Толстого из Ясной Поляны? Ночной уход глубокого старика от любящей жены, которой он приносит неисчислимые страдания. Ведь куда он направляется? Он сам не знает, куда идет, но движется в направлении Оптиной пустыни, направляет свои стопы к скиту. Потом у его смертного одра оказывается старец Варсонофий, причем тоже офицер. Но Чертков его не пускает. Такая говорящая фамилия у человека, который сыграл роковую роль в жизни Льва Николаевича. Могло бы все случиться иначе. Конечно, история не знает сослагательного наклонения, но я думаю, если бы два офицера встретились, один с дарами, второй на смертном одре, то, возможно, Толстой ушел бы примиренным с Церковью. Может быть, он не успел бы написать искреннее покаяние на бумаге, но свое прощальное «прости» сказал бы и для русской культуры, и для русской литературы, и для русского народа, и для Русской Православной Церкви.

– Еще у нас есть внутреннее ощущение, что русская литература, та, которая дорога православному человеку, закончилась где-то в 20-х годах XX века. Потом, может быть, были какие-то маяки, но, в принципе, началась уже советская литература. Я прав или это общее заблуждение?

– И да, и нет. Стереотип, что русская классика закончилась, существовал очень долго. Но обратите внимание, например, на творение Шолохова «Тихий Дон». Мы не будем касаться проблем авторства. И я всегда студентам задаю вопрос: «Кто верит в романе «Анна Каренина?» Интересный вопрос на самом деле. Кто верит? Мы обращаем внимание на блистательный мир двух столиц, Петербурга и Москвы, на так называемую золотую молодежь. Но там не верит никто. Анна Каренина говорит: «Боже мой, Боже мой». Но сам Толстой пишет, что это «Боже мой» не имеет к ней никакого отношения. Это мир элиты, мир тех людей, которые чаще всего и быстрее всего отходили от Бога в русской истории. А если мы посмотрим на прекрасную народную жизнь, которую показал Шолохов? Вроде бы люди говорят «слава Богу», приветствуют друг друга: «слава Христу», – но все это чисто внешнее. С верой там огромные проблемы. Блуд и разврат входят в ткань народной жизни. Это же тоже великая русская литература. И в своих вершинных творениях, а этот роман-эпопея, конечно, именно такой, Шолохов поднимается до высокой планки классиков.

А если мы возьмем духовный поток, который появился в нашей словесности где-то с 1960-го и в 70–80-е годы? Этих писателей как-то стыдливо назвали «деревенщики». Но они писали не только и не столько о деревне. Да, это была почвенная тема: откуда ты, человек, где твоя родина, кто дал тебе эту жизнь, каким образом ты выстроишь ее, если оказался в городе... Я имею в виду Василия Белова, который пришел к вере и построил храм у себя в деревне Тимонихе, а потом очень сильно переживал, что его сожгли. Я имею в виду Валентина Распутина. Женщина-японка, которая перевела Полное собрание его сочинений, приняла православие. Хотя у Распутина мы не встретим прямого упоминания про Божественную литургию, Христа Спасителя, экклезиологию. Там нет этих высоких понятий, но по духу это православная христианская литература.

Или возьмем Солоухина. Мы говорили о том, что русскую икону знает Лесков, а в XX веке таким знатоком стал Владимир Алексеевич, уроженец замечательной владимирской глубинки, который окал и не стеснялся этого. Сегодня, если кто-то приезжает в столицу, он стесняется говорить на этом замечательном наречии. А его «Черные доски»? Он посетил зал Русского музея: зашел туда советским человеком, а вышел уже русским. Он понял, что эту красоту нельзя держать под спудом. Это не просто национальное достояние, искусство и культура, это наша вера. И есть такие его творения, как «Письма из Русского музея», «Время собирать камни» о восстановлении Оптиной пустыни. Его прямые разговоры о том, что надо восстанавливать Храм Христа Спасителя. Он говорил, что это поругание трех вещей: народной памяти, потому что это памятник в честь изгнания Наполеона, поругание красоты, потому что это архитектура, пример великолепного искусства; и это поругание веры, потому что это памятник именно народной вере. Поэтому произведения Солоухина актуальны до сих пор. Это плеяда писателей, которые появились в нашей культуре абсолютно не случайно.

Среди них Астафьев. Он был неверующим человеком, но у него были верующие друзья. В своем творчестве он поднимал очень важные нравственные темы. Сохранилась его интересная переписка с Валентином Курбатовым – знаковым литературным критиком, скромным православным человеком, который очень любил Псков – свою малую родину. Там он и похоронен при храме во имя жен-мироносиц. Федор Абрамов – выходец из прекрасных архангельских земель, где Север изливает такую теплоту, такие отношения…

А ведь отношения важны всегда и везде, в том числе и во время военных действий. Понятно, что война – это некрасиво, неэстетично, это кровь, тем не менее на войне тоже есть отношения. Это отношение к врагу, к ближнему своему, к брату, это и отношение к Богу.

Многие писатели, вернувшиеся с фронта, были одаренными людьми. Константин Симонов, его «Живые и мертвые», особенно второй том «Солдатами не рождаются» – замечательные произведения! Да, невозможно родиться солдатом. И героем, и христианином родиться невозможно. Это тот путь, который человек должен пройти, сделав осознанный свободный выбор.

Сегодня день памяти святого благоверного князя Александра Невского. Воин из его дружины видел плывущую по морю ладью и на ней святых мучеников Бориса и Глеба – заступников русских воинов в их борьбе против иноземных захватчиков. Потом уже Дмитрий Донской увидел святого благоверного князя Александра Невского.

Связь живых и мертвых в русском народе нерушима, отсюда и замечательная трилогия «Живые и мертвые» Константина Симонова – наследника великой русской культуры. И хотя он был советским идейным писателем, верил в коммунистическую идею, что можно проследить во всем его творчестве, он понимал, что в той страшной войне одержать победу помогло не только мужество живых парней и девчонок, сражавшихся на фронте и в тылу за наше земное Отечество, но и помощь тех, кто уже был в Отечестве Небесном.

– Когда я задумываюсь о состоянии современной литературы, я задаюсь вопросом, что ждет нас сегодня, сейчас. Готовы ли мы к тому, чтобы оценить творчество Астафьева, Приставкина? А ведь нашим молодым людям незнакомы эти фамилии. И если они и знают, что Борис Пастернак – это один из наших крупнейших поэтов ХХ века, то ни одного его стихотворения вспомнить они не могут. Возможно, я ошибаюсь, но не прервется ли эта наша связь с ними? И останутся ли те десять праведников, ради которых не будет разрушен град?

– Десять праведников обязательно останутся, в этом плане я большой оптимист. И вообще православие – это религия радости, и она всегда дает нам непосрамленную надежду. Именно этим и заканчивается моя книга. Я как священнослужитель призываю наш народ вернуть на центральное место в нашей жизни русскую литературу.

К сожалению, сейчас это место занято неким потребительством, хотя мы и считаемся самой читающей нацией в мире. Но если убрать эту ступенечку, у нас не останется моста между светской культурой, светским мировоззрением и мировоззрением духовным. И евангельская высота, о которой писал Гоголь, снова станет недоступной.

Я считаю, что на катехизических беседах, в том числе и на беседах огласительных перед таинством Крещения, можно приводить в пример роман Лермонтова «Герой нашего времени». Герой этого произведения больше похож на антигероя, причем антигероя и нашего времени, ведь если мы внимательно посмотрим на Печорина, то увидим, что он нарушает все десять заповедей.

Сегодня молодежь говорит: «Мы живем одним днем, и живем в кайф. Нам нужно попробовать все». Вот и Печорин живет в кайф, и Лермонтов это прекрасно показывает. Но эта жизнь в кайф, жизнь потребителя не приносит счастья ни самому Печорину (ведь он – глубоко несчастный человек), ни тем людям, которые его окружают, и многие, соприкасаясь с ним, даже погибают.

Собственно говоря, это предупреждение великого классика на все последующие времена. Но мы еще со школьной скамьи помним, что это роман о молодежи 30-х годов XIX века. И при чем здесь современная молодежь? Но если и сегодня мы поддадимся соблазну пожить в кайф, то мы, как Печорин, закончим разбитым корытом.

Чем хороша литература? Она реально прибавляет возраста молодому человеку. Какой опыт есть у подростка 12–14 лет? Но, читая русских классиков, он прирастает этим опытом, а потом проживает все это в реальной жизни; и у него уже появляется багаж его внутреннего знания, переосмысления.

И, что самое главное, к классике можно и нужно возвращаться. Одно дело, когда я прочитал роман «Капитанская дочка» в седьмом классе, и совсем другое дело – перечитать его в мои 42 года и посмотреть на него совсем другим взглядом, и это новое прочтение, конечно же, меня обогатит. Поэтому дорога к храму у каждого своя. Она была своей и у каждого героя нашей русской литературы, и у каждого нашего писателя.

Мы здесь не осуждаем Толстого, не осуждаем Лескова и тех людей, которые оказались вне церковной ограды. Кто мы такие, чтобы их осуждать? Мы говорим о том, что их опыт очень важен для нас, и если пал Лев Толстой – поистине настоящая глыба, то что говорить о нас? Блюдите, како опасно ходите!

Однако существует и другая крайняя точка зрения – вообще не читать Толстого. Но как же нам можно не прочесть его «Войну и мир?» Как не сочувствовать трагической судьбе Анны Карениной, тем более в сегодняшнее время? Это ведь замечательное произведение о христианской жизни, о христианской семье. Эти вопросы волновали Толстого, поэтому, находясь в христианской Церкви, я могу любить творчество Льва Николаевича. И кто мне может в этом помешать? 

– Я помню, в 90-х годах была выпущена серия электронных книг PocketBook, и я видел «Дон Кихот» Сервантеса в этом издании. Можете себе это представить? Я так понимаю, что в скором времени появится и «Война и мир» в PocketBook. Как Вы считаете, насколько мы сейчас подвержены желанию жить, что называется, клипово, то есть очень быстро? А ведь чтобы вдумчиво прочесть «Войну и мир» Толстого, «Бесы» Достоевского, потребуется целый месяц, «Анну Каренину» – неделя, а это не входит в сознание современной молодежи. Что же с этим делать?

– Я всегда советую молодым людям читать русскую классику, потому что ее авторы, как правило, молодые люди. Все наши гении, все наши писатели – очень молодые люди, им еще нет 30 или немножко за 30 лет. А ведь, как правило, в любые времена молодежь интересуют смысловые центры жизни: зачем я пришел в этот мир? что будет после меня? ради чего мне стоит жить? за что я могу умереть?

Эти вопросы поднимает русская литература через своих великих писателей, а отвечают на них уже сами читатели. К примеру, у Достоевского есть открытые финалы: мы не знаем, покаялся Раскольников или нет, но он подводит его к этой черте. Сам Достоевский верит в него, и у меня остается некое доброе послевкусие. Конечно, я хочу, чтобы он покаялся и обрел Царство Небесное.

Поэтому сегодня действительно важно отнестись к нашему великому культурному наследию не как к некому развлечению. Классика с попкорном в руках вряд ли зайдет, а вот с карандашиком – очень может быть.

Еще в дореволюционных гимназиях учили технике медленного чтения, а потом эти программы появились в наших советских вузах. И здесь очень важно делать отметки. Можно сначала прочитать, что называется, по диагонали, а потом уже делать отметки. Ведь деталь – царица смысла. А деталей там рассыпано множество, словно бисера, в том числе и аллюзий на евангельский текст.

– Да. Мне все-таки очень хочется, чтобы Вы хотя бы немного рассказали о своей книге. Она совсем тоненькая, и ее удобно читать в метро вместо телефона. Мы ведь видим, что в метро все сидят в телефонах, а с книгой практически никого не увидишь. 

– Да, моя книга тоненькая, потому что у нас очень много толстых книг. Я вообще не литературовед, и моя задача была совсем другой. Я хотел показать путь русской культуры от ее основания до нашего времени, до ХХ века. Но в списке использованной литературы я ссылаюсь на эти многочисленные толстые тома, которые можно почитать заинтересованному человеку.

Понимая, что у современного человека всегда очень мало времени, я предлагаю эту тоненькую брошюрку в 120 страниц, чтобы можно было конспективно понять для себя этот путь, отметить какие-то основные вещи, чтобы потом снова к ним вернуться. Собственно, ее необязательно сразу проглатывать, можно читать по две, три, четыре странички, потому что она насыщена фактами, и эти факты, как говорится, не вырубишь топором.

Ведущий Глеб Ильинский

Записали Анна Вострокнутова и Людмила Белицкая