Беседы с батюшкой. Исповедь и покаяние. Священник Константин Корепанов. 5 июля 2023

– Давайте сегодня поговорим про исповедь и покаяние. Священники часто говорят, что многие приходящие к ним люди не умеют исповедоваться. Правда ли это?

– Откуда же людям научиться исповедоваться? Люди не умеют делать основных, необходимых для повседневной жизни вещей: любить, дружить, просить прощения, созидать семью, воспитывать детей. И много чего другого не умеют. Их учат ведь не этому. А хорошие, положительные примеры в жизни мало кто видит.

Человек никогда не был в церкви, ему сказали прийти на исповедь, он приходит. Естественно, он не умеет исповедоваться. Он прочитал в книгах про исповедь, какое-то культурное представление об этом явлении у него есть, но в чем оно заключается, он не знает. Он берет книгу, где написано о грехах, покаянии, исповеди, самой сути уловить не может, потому что он еще незрелый и делает только первые шаги в Церкви, поэтому берет оттуда перечень грехов и начинает его приводить на первой исповеди, на второй, на третьей. Он прочитал, что это является грехом, и во всем этом кается.

По сути, человек предоставляет отчет за прошедшую неделю о том, что он сделал плохого. Это не покаяние, не исповедание, а отчет. Это сразу уводит человека в другую сторону: ему кажется, что смысл исповеди – рассказать как можно полнее о совершенных грехах. Человек заходит в тупик, потому что понимает две вещи. Во-первых, он не может совершить полный и подробный отчет о своих грехах. Даже если он внимательно наблюдает за собой и записывает все в тетрадь, то озвучить это в рамках обычной исповеди никто не позволяет. Первый раз еще можно, но каждую неделю приносить большую тетрадь с одними и теми же грехами ни один священник не позволит. Стоит очередь людей к исповеди, и никто не будет ждать, пока ты прочитаешь весь свой талмуд.

Самое страшное для человека, когда он вдруг вспоминает, что какой-то грех забыл сказать, и срочно звонит священнику. Это делает отношения между священником (духовником) и человеком просто невозможными. Потому что ни один человек не способен переносить, если ему каждые две минуты будут звонить и говорить: батюшка, я забыл такой-то грех... Одного человека можно потерпеть, но если так будут делать сто человек, это превращается в какую-то профанацию.

Вторая проблема, которая возникает: люди понимают, что они не могут все исповедовать, и чувствуют, что от исповеди им легче не становится. По идее, после исповеди должно быть какое-то облегчение, хоть какое-то прикосновение души к свету, к миру, ведь это таинство примирения с Богом. А человек ничего такого не чувствует, он измучен, измочален и считает своей задачей как можно более точно и более полно назвать все свои грехи. И это настоящий духовный мировоззренческий тупик, выйти из которого человек уже не может, потому что уверен: если не исповедует какой-то грех, ему будет плохо. Фактически человек заболел магическим осознанием таинства Исповеди: «Если я не назвал какой-то грех, значит, на Суде с меня за него спросят».

Это неправильный подход, искажение. Если человек приходит и говорит: «Я не знаю, что сказать. Я не умею исповедоваться. Подскажите мне, батюшка», – у него появляется шанс (не всегда, но шанс есть) научиться исповеди. Потому что он исповедует свою неумелость и понимает, что исповедь – это не просто перечисление грехов, а некое недоступное ему действие. Если священник ему правильно подскажет и человек проявит к этому какую-то ревность, то может научиться правильно исповедоваться.

Смысл исповеди в том, что человек не просто перечисляет свои грехи, а как бы выворачивает свое нутро, свой внутренний мир и судит себя за то, что он неправильно чувствует, делает, переживает, думает. Человек изнутри видит себя. Не снаружи фиксирует, уподобляясь бесу (бес снаружи фиксирует наши грехи, у него рукописание наших грехов, которое очищается, когда мы исповедуемся), свои отступления, а изнутри судит себя, потому что видит себя изнутри. Этот нелицеприятный суд над собой и есть исповедь. Этот суд, который человек совершает над собой, должен быть искренний, что важно. То есть человек заботится не о перечислении количества грехов, а судит самого себя. Смысл именно в осуждении себя.

Один человек приходит к исповеди с бумажкой, другой без бумажки. Но даже тогда, когда человек пишет грехи на бумаге, он не из книги их выписывает, а мысленно перебирает свою совесть, чем он недоволен, что в нем не так, и постепенно учится выставлять себя в присутствии священника на суд. Всего себя человек не увидит никогда (до Страшного Суда, по крайней мере). Максимально искренний суд над собой, который с годами становится все более глубоким, – суть исповеди (если не вдаваться в разные нюансы и особенности).

Церковь свидетельствует о том, что человек, который осудил себя искренне и глубоко, испытывая стыд, ужас и страх, не судится на Страшном Суде.

– Мы говорим, что покаяние – это перемена ума, изменение образа жизни. Но часто так и происходит, что мы просто перечисляем грехи (может быть, даже и осознанно), но подлинного покаяния не чувствуем. Наверное, это совсем непросто. Как достичь настоящего покаяния? Оно вообще человеку доступно в полноте?

– Есть ситуации, при которых покаяние и исповедь совпадают. Изначально в историческом аспекте человек отвращался от греха перед лицом Церкви, епископа, перед народом каялся в своих грехах. Задача была не перечислить грехи, а их отвергнуть; он судил себя за свою прежнюю греховную жизнь. У него не было какой-то особой подготовки, он просто приходил и каялся. В первенствующей Церкви на протяжении нескольких столетий такая практика существовала: человек перед лицом общины каялся один раз и на всю жизнь, отвергая все те греховные дела, которые он сделал. Это было очень глубокое осознание. Когда человек всеми фибрами свой грех презирает, ненавидит и себя вместе с этим грехом, тогда покаяние получается искренним.

Второй случай, который продолжает встречаться, примерно такой же. Когда человек (христианин, церковный, живой во Христе человек) вдруг неожиданно согрешил, пал, этот грех не дает ему покоя, он бежит в церковь, ищет священника и исповедуется. И для него покаяние и исповедь совпадают. То есть человек приходит в храм, падает на колени перед аналоем, перед священником и говорит: «Господи, прости! Было такое – ужас. Господи, прости меня». Как из созревшего гнойника, из человека все выливается. Священник это слышит, принимает исповедь, является свидетелем.

Одно было в истории, другое сейчас встречается, но бывает только с живыми во Христе людьми и в исключительных обстоятельствах. Во всех остальных случаях покаяние и исповедь в жизни конкретного человека всегда объективно разведены. У одних людей покаяния нет вообще, и они пытаются это изобразить на исповеди. Другие каждый день оплакивают свои грехи. То есть человек не перечисляет грехи, не констатирует их, а встает на молитву и плачет. Начинает молиться словами молитвы «Отче наш» – и плачет. Или начинает читать 50-й псалом, еще что-то – и что-то вспоминает и не может начать молитву, пока не простит от сердца всех, кто его обидел, пока не примирится с Богом. Это обычно сопровождается слезами. Человек вспоминает то, что он сегодня натворил, кого осудил, с кем поспорил, где сказал нехорошее слово, и оплакивает это. И так каждый день. А потом он приходит на исповедь и ежедневный плач представляет в неком сухом концентрированном остатке.

Это может быть что угодно. Например, человек говорит: «Батюшка, я понял, что никого не люблю. Господи, прости меня! И того не люблю, и этого не люблю, даже маму родную не люблю. Господи, как Ты меня терпишь?» Человек может при этом заплакать (обычно это бывает у смирившихся людей с очищающимся сердцем), может не заплакать, если он оплакал все это во время каждодневных покаянных молитв.

Как говорит, как произносит человек то, что он являет на исповеди, свидетельствует о том, что человек судит себя. Он не оправдывает себя. Исповедь свидетельствует о том, что человек подвигом ежедневного покаяния в течение недели сохранил свою связь с Богом, не потерял благодать, знает своего Бога и Бог знает его. Священник об этом свидетельствует, а Бог прощает и разрешает человека от всех грехов.

Такое бывает, и не так редко, как порой может показаться. Но чаще всего исповедь – это действительно некая формальная вещь, потому что человек так и не научился исповедоваться. Он думает, что главное – назвать свои грехи, без покаяния, без сокрушения, без молитвы. На самом деле, как говорит Священное Писание, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит. Не знание своих грехов примиряет человека с Богом, а сокрушение о них и смирение от того, что ты сокрушился.

– Следующий вопрос касается отношения со стороны священнослужителя. Человеку показалось, что священник на исповеди его не слушал и был невнимателен. Человека это смутило. Должно ли такое поведение смущать? И как священник должен правильно вести себя на исповеди?

– Должен правильно вести себя на исповеди. И священник, который правильно ведет себя на исповеди, – святой человек. Но никогда не надо забывать, что священник – тоже человек, у него есть свои немощи, свои проблемы. Да, он не прав, осудите его, бросьте в него камень. Но когда стоит очередь в сто человек и все не готовы к исповеди, священник не может всем рассказать, что такое исповедь. Более того, большая часть и слушать его не станет...

Строго говоря, священник – только свидетель; исповедь ведь происходит не перед ним, а перед Богом, человек кается перед Богом. Священник – только свидетель, и, строго говоря, задумываться о том, что рассказывает человек, он не должен. Просто человек должен знать, что перед человеком более стыдно и каяться, и судить себя. И именно этот свидетель необходим (по разным причинам, о которых я сейчас не буду говорить), он просто свидетельствует. Что он еще должен?

Допустим, священник – вчерашний семинарист, окончивший семинарию в 22–23 года, что он может сказать 70-летней бабушке, которая исповедует свои сложные отношения с парализованным мужем или с внуком, который ее не слушает? Он не может ей ничего сказать, да и не должен. Его задача – выслушать исповедь и прочитать разрешительную молитву. Что вы ждете от священника?

Это плохо, что он невнимательно слушает, но если он будет внимать, что изменится? Бог внимает. А священник – простой человек, он устал, пять часов стоит на ногах, вы у него девяносто восьмой человек. Как он может сохранить к вам такое же внимание, будто вы первый? Ладно, если он вас знает, вы давно к нему ходите. А если вы к нему вообще первый раз пришли? Девяносто восьмой человек. Какого внимания вы от него требуете?

Да, согласен, внимание должно быть, но он устал, стал рассеянным, у него в голове все грехи смешались. У него одна правильная мысль: «А что изменится от того, внимательно я буду слушать или невнимательно?» Разве грехи не простятся? Так не священник их прощает, грехи прощает Господь. Если бы он знал, что от его внимательности зависит, простятся человеку грехи или не простятся, он изо всех сил стал бы стараться. Но он устал, а мотива внимательно слушать исповедь у него нет.

Другое дело, что человек, задавший этот вопрос, предполагает, что священник, выслушавший его исповедь, сейчас даст ему совет. Но, во-первых, это не входит в обязанности священника. Люди это забывают, но священник вовсе не обязан давать совет. Если вы его спросите, он обязан вам ответить. Но если вы не спрашиваете, он ничего вам не обязан. Он же только исповедь принимает, а вы хотите, чтобы он давал советы. Он позавчера окончил семинарию, неделю назад стал священником, он не может давать советы, он не знает, что вам сказать. Он не читал «Добротолюбие», никогда по нему не жил, не знает страстей, которые вас беспокоят, никогда не был в житейской ситуации, о которой вы рассказываете, и не знает, как ее разрешить. Он не читал даже трети мировой литературы, чтобы знать какие-то хитросплетения человеческих судеб, он не психиатр и не психолог. Какого совета вы ждете от 25-летнего человека, полгода назад ставшего священником? Что он может вам сказать?

Если вы его спросите, запускается механизм веры: вы верите, что священник вам возвестит правду. По слову Божьему, если вы вопрошаете на святом месте священника, Бог дает ему, что сказать. И вы должны послушаться, невзирая на то, сколько ему лет, 25 или 75. Вы спросили – получаете ответ.

Но если вы не спрашиваете, священник ничего говорить не должен, у него нет таких обязанностей. По порыву сердца, из жалости или сострадания, или если благодать его коснулась, он может дать вам совет, но это будет его порыв, а не обязанность. И он может дать совсем неправильный совет, если он неопытный человек. Когда вы спрашиваете, тогда запускается механизм веры, и, по слову Божьему, которое непреложно, священник ответит вам, как Бог ему велит. Но если он по своему почину говорил, это может быть правдой, может быть неправдой или условной правдой, потому что каждый говорит в меру своего опыта.

В том-то и беда, что мы нагрузили священника кучей обязанностей, за которые он не отвечает. Мы разговариваем в нашей священнической среде о том, что творится на исповеди. В сущности, значительная часть людей приходит к священнику как к психологу. Но от психолога требуется сертификат и образование. Скажем, у меня есть, во-первых, педагогический стаж, во-вторых, мне 55 лет, есть определенный социальный опыт. Собственно, и все. А у 30-летнего священника без педагогического стажа, который никогда нигде не работал, у которого семья появилась только год назад и который еще не имеет собственных детей, откуда социальный опыт, психологический опыт? Да и просто он еще молод. Что вы от него ждете? Специально на психолога он не учился.

А люди приходят именно как к психологу. Скажем, одна треть людей начинает исповедь словами: «Батюшка, у меня такая проблема...» Но это то, с чего начинается разговор с психологом. А священники – не психологи, у них нет сертификата. У нас, священников, есть благодать присоединять людей к Церкви после их покаяния и исповеди. Исповедь должна начинаться словами: «Господи, прости меня, я согрешил...» После исповеди можно задать вопрос. Но когда исповедь начинается с вопроса или объяснения проблемы, то человек пришел не каяться, а решать свою проблему. А священник может это сделать, он готов к этому? Почему вы нагружаете его задачей решать ваши психологические проблемы? Но люди нагружают и даже требуют: мол, ты же священник, должен дать ответ. На каком основании?

Эта проблема наиболее рельефно видится, когда мы соприкасаемся с реальностью Греческой Церкви, например. В Греческой Церкви есть священник, который принимает исповедь, а есть духовник, который ведет беседу. Священник – это рукоположенный человек, имеющий духовное образование, он может совершить таинство Исповеди, прочитать разрешительную молитву. Если ты его спросишь: «Батюшка, скажите...», он скажет: «Я ничего в этом не понимаю, обращайтесь к духовнику».

Духовник – это опытный человек, много поживший, много переживший, который уже длительное время в священном сане, и он не принимает исповедь, у него есть время, в которое можно с ним поговорить о духовной проблеме. То есть там эти две вещи разведены. Причем, в каждом благочинии, в каждом районе такой человек назначается священноначалием: опытный, знающий, который поможет.

Мы ждем от священника того, что он не должен давать; он не для этого поставлен. Исповедь – это не духовная беседа. Мы читали про святого Амвросия Оптинского, Игнатия (Брянчанинова) или воспоминания об отце Иоанне (Крестьянкине), но это совсем другие люди, они не приходские священники. Это монахи, духовно опытные люди, искушенные, испытанные. Но люди требуют, чтобы таким был любой священник, которому 30–40 лет. Это необоснованно.

Скажем, святой праведный Иоанн Кронштадтский внимал исповеди? Он вообще никого не слушал, не выслушивал исповедь, он молился, читал общую разрешительную молитву, но добивался того, чтобы все плакали и помнили о своих грехах.

У нас глубоко потребительское отношение: «Я пришел, а священник должен ко мне проявить внимание». Но священник видит, что кроме тебя, требующего внимания, стоит еще очередь из ста или ста пятидесяти человек; и время ограничено. Мы читали в рассказах о временах гонений, когда можно было исповедоваться всю ночь. Сейчас храм в 10 часов вечера закрывается, и нужно покинуть территорию храма. Невозможно продолжать исповедь после того, как храм закрывается. У священника сто человек, и он должен успеть до 10 часов вечера всех исповедовать; это некая данность. И он думает не о себе, чтобы вовремя кофе выпить в теплом кресле у камина, а о том, что восемьдесят пятой в очереди стоит бабушка, которая уже не может стоять, или женщина с ребенком. Священник понимает, что на каждого у него есть 2–3 минуты, иначе он не успеет всех принять. И как человек, организующий этот процесс, он внимает всем этим людям. Иногда бывает, я сам зову из очереди уставшую бабушку или женщину с ребенком, прошу их подойти на исповедь. Так народ начинает возмущаться, мол, что это они без очереди... Но вы же не за колбасой стоите; это же процесс духовного созидания самого себя, обучение смирению. Но человек видит только себя.

Однажды женщина подходит на исповедь и говорит: «Батюшка, беда – стою в очереди и осуждаю: сколько же можно разговаривать, сколько можно исповедовать? Назвал 2–3 греха – да и всё. Почему занимают время священника? Не видят, что ли, что очередь стоит?» Проходит минута, вторая, третья, седьмая, десятая, пятнадцатая... Я говорю: «Может, уже заканчивать надо?» Она: «Батюшка, подождите, я еще не все сказала». Я говорю: «Вы же только что осуждали человека за то, что он долго исповедовался. Вот видите: человеку надо выговориться, и я не могу никого прервать, как не могу прервать и Вас». Женщина говорит: «Ой, точно. Я тоже долго исповедуюсь. Батюшка, простите...» Вот так бывает.

– Спрашивают о грехе абортов. Этот грех из разряда тех, которые оставляют следы на всю оставшуюся жизнь. Как побороть ощущение такого греха, даже если он был совершен до таинства Крещения?

– Грех есть грех. Смерть Христа есть смерть Христа. Любой грех смывается кровью Христа и заглаживается Его крестными страданиями и смертью на кресте. В это надо верить.

У каждого греха есть свой, скажем так, болезненный период. Один грех рассказал на исповеди – и мир и радость на сердце. О другом грехе надо поплакать несколько минут. О третьем грехе надо поплакать три часа. Есть грех, о котором надо поплакать неделю или месяц. А есть грех, над которым приходится плакать всю свою жизнь. По-разному бывает. Преподобная Мария Египетская плакала и была в борении семнадцать лет.

Думаю, если человек раскаялся в грехе аборта в момент крещения, исповедовал этот грех перед крещением и искренне понял, какое ужасное деяние совершил, он смывается и человек выходит из купели обновленным (по крайней мере, должен таким выходить), ибо мы верим в крещение во оставление грехов. Значит, этот грех оставлен. Если у человека есть вера во Христа и искреннее осознание своей неправды в этом грехе, этот грех никогда не будет напоминать о себе, и каяться в нем больше не имеет никакого смысла.

Если грех совершен после крещения (допустим, человек крестился, потом отошел от Церкви и жил как придется), то так просто уже не получится, надо поплакать какое-то время (обычно это непродолжительное время). Смысл в том, чтобы человек не в книжке прочитал, что аборт – это грех, а осознал, что он совершил убийство собственного ребенка, отрезал собственный корень жизни, убил жизнь в себе, совершил страшное злодеяние. Как только он осознает это и у него прольются слезы – грех прощен.

Но совсем другое дело, когда человек был крещен, знал, что этого делать нельзя, и Бог его останавливал людьми, откровениями, но он сделал это с мыслями: «Отойдите от меня все, я знаю, что делать». Тогда, возможно, придется плакать всю жизнь.

– Батюшка, спасибо Вам за ответы...

Ведущий Сергей Новиков

Записала Нина Кирсанова